Эволюция рабства в Древнем Египте

Print PDF

В продолжение «Против азиатского способа производства»

Ситуация в Старом царстве

«Но кто были те люди, которых египетские цари, завершив объединение страны, могли принудить в условиях медного, полукаменного века громоздить рукотворные горы пирамид? Рабы? Или это были какие-то другие люди?

Рабство, несомненно, существовало в Старом царстве. При VI царском доме младший брат большого сановника, царского зодчего, и сам впоследствии таковой, Маи-риа-маи-птах-анхи (Ми-рэ-ми-птех-онх), рассказав, как двадцать лет управлял его хозяйством, добавлял, что никогда не бил там какого-либо человека так, чтобы тот «пал под пальцами» его, и никогда не порабощал там никаких людей. Слово «люди» изображено двумя знаками — мужчины и женщины, так что люди могли быть любого пола.

Несколько позже, на исходе Старого царства, один областной князь («Хенку») напоминал населению своей области и соседним, что никогда не порабощал дочери кого-либо из них.

Слову «порабощать», написанному звуковыми знаками, придан изобразительный знак, зрительно поясняющий его смысл — женщина с чертой поперек шеи, т. е. с деревянными скобами на шее, признаком порабощения. Глагол «порабощать» в обоих случаях бак — одного корня со словами «бак», «бака», которые мы в дальнейшем переводим «раб», «рабыня».

В скорописном староегипетском письме, хранящемся в Египетском музее в Каире, говорится о «рабыне {бака) дома собственного» с египетским именем Мррй. Слово «рабыня» написано звуковыми знаками с придачею изобразительного — знака женщины с чертой за затылком, очевидно, скорописно переданными деревянными скобами. Значительно раньше, еще в конце IV или начале V царского дома некий вельможа, запрещая родне и служащим распоряжаться имуществом, которое он выделил заупокойным жрецам за службу по нем, возбранял также распоряжаться рабами (бак), братьями и сестрами этих жрецов. Братья и сестры были, наверно, обездоленными членами семьи, проживавшими при старшем брате в зависимом от него положении. «Рабы» были самих жрецов. Они отличены от «людей», выделенных вельможею заупокойным жрецам в оплату службы вместе с пашней и «вещью всякою». Этих «людей» он запрещал заупокойным жрецам продавать кому бы то ни было или завещать на сторону, помимо преемников по служению. Следовательно, на деле можно было продавать и покупать людей.

Случай простого отобрания людей у прежних хозяев изложен в скорописном письме на тот свет умершему главе семьи его вдовой и сыном на самом исходе Старого царства. Они молят покойного защитить их от обидчиков, которые захватили все, что было в доме, и вдобавок еще трех прислужниц («последователей») с египетскими именами. Впрочем, неясно, были ли они действительно рабынями.

О законной покупке людей в целях обеспечения поминок сообщает на своей гробничной (ложной) двери один не слишком важный чиновник — «наставник тех, что при вещи (т. е. делах) житницы» и «руководитель мерящих (зерно)» — второй половины Старого царства. Вверху трех десятков мужских и женских изображений, размещенных на косяках, справа и слева помещено по две надписи одинакового содержания: «Платежные (люди) собственные (мои).

Достал (я) их в уплату (за нечто), (причем) были (они занесены) за печатью в договор подведомственности) из желания, чтобы приносили они (мн)е заупокойную жертву на кладбище» и «Слуги двойника, служанки двойника (т. е. заупокойные жрецы и жрицы)». Вторая надпись относится, очевидно, к изображениям мужчин и женщин, несущих что-либо умершему (кадильницу, продовольствие, жертвенное животное и т. д.) или стоящих просто так, без дела. Первая же надпись касается, наверно, людей, изображенных за приготовлением хлеба и пива, главных видов староегипетского довольствия. Из этих людей две женщины толкут зерно, одна просеивает, три растирают на зернотерках, один мужчина печет хлеб, две женщины месят его для пива. Около одной из мельничих стоит девочка. Из жрецов все мужчины поименованы, но большинство женщин не надписано именами, что, пожалуй, понятно, если они были женами мужей, с которыми работодатель заключал договор. Зато все те, кто занят приготовлением хлеба и пива, снабжены именами, даже девочка. Хозяин, конечно, знал имена купленных им людей. Имена все египетские, что, разумеется, еще не доказывает, что носители их были обязательно египтянами — они могли быть и переименованы.

В том, что люди были действительно куплены и покупка закреплена письменно в купчей, не приходится сомневаться. В купчей на дом второй половины Старого царства (до нас дошел список с купчей, вырезанный на камне) употреблены точь-в-точь те же выражения, что и на ложной двери: «достать в уплату», «быть (занесенным) за печатью в договор подведомственности»)». Да и само обозначение купленных людей говорит само за себя. Мы передали его как «платежные (люди)», и оно действительно одного корня со словом «плата», вслед за тем употребленным. Число купленных людей внушительно (видимо, их целый десяток). Однако за исключением пекаря, все они — женщины, и хотя выполняемые работы те же, что и в больших пищевых заведениях — «заповедниках» (о них речь будет ниже), все же по существу это — домашние работы. Поэтому никому не возбранено как этих людей, так и рабов заупокойных жрецов считать всего лишь домашними рабами.

В пользу такого мнения могли бы говорить и надписанные изображения в гробнице сановника V царского дома Инси-нафы (Энсе-нуфе). За вельможею следуют два карлика с египетскими именами, один с тростью и обувью хозяина, другой со спальным подголовником и походным ложем. Каждый надписан помимо имени словом «платежный», и оба, несомненно, личные слуги.

Прямо над карликами изображены два «эфиопа», резко отличные по виду от египетских собратьев, несмотря на свои египетские имена. Один — «провожатый» с дорожным мешком и умывальным прибором, другой — «ключник» с хозяйской одеждой. Еще одного слугу, надписанного словом «эфиоп», мы находим в гробнице царевича того же V царского дома («Хетеп-сешат»). Это тоже личный слуга — в одной руке у него бельевой мешок, в другой хозяйская обувь. В Новом царстве наименование «эфиоп» в приложении к слугам означало «эфиопский раб», и вряд ли наши «эфиопы» были кем-нибудь иным. В таком случае, в числе частновладельческих рабов имелись и иноземцы.

Слуги-«эфиопы» по прическе и одежде схожи с поверженным врагом и пленником, изображенными в поминальном храме царя V-ro же дома На-уас-рии (Эн-вос-рэ). Невольники-эфиопы (тогда еще не негры, а хамиты) могли быть из числа пленных. Старое царство воевало с окрестными племенами и пленных брало немало. Согласно староегипетской летописи, в один из годов правления родоначальника IV царского дома Санфары (Сенфоре) было уведено в плен 7000 эфиопов, в другой год — 1100 западных соседей — ливиян. Своих ливийских пленных и учет их египетской богиней письма и счета изобразил в поминальном храме второй царь V дома Сах-и-риа (Сех-и-рэ). При VI царском доме князь пограничной южноегипетской области Хуф-хара (Шуф-хор) доставил в столицу из Эфиопии «большое число» пленных, а общеегипетское ополчение (под начальством сановника Уни), разгромив «тех, что на песке» (возможно, в Азии), взяло пленных «очень много».

Несомненно, однако, что значительная часть пленных царского дома Уас-куфа (Уср-кофа) староегипетская летопись сообщает о 70 иноземцах (иноземках?), доставленных в виде дани для царской пирамиды или ее храма.

‘ Порабощение, с которого мы начали наш обзор староегипетского рабства, представляло, очевидно, насильственное превращение в раба. В одном случае о воздержании от порабощения сказано непосредственно после слов об отказе от беспощадной палочной расправы. В другом случае единственным предметом возможного, но ни разу не осуществленного порабощения оказываются дочери сограждан. На порабощение за долги все это мало похоже. В обоих случаях непричастностью к порабощению хвалятся люди властные: брат — управляющий царского сановника и областной князь. И то, что эти люди, занимавшие разное место в обществе и жившие в разное время и в разных местностях, хвалятся одним и тем же, доказывает, что насильственное порабощение было тогда широко распространено.

О произволе власть имущих свидетельствует ставшая общим местом похвальба вельмож второй половины Старого царства, будто они по мере сил изымали убогого из руки более сильного, чем он. Поскольку подобное говорилось в связи с судейской деятельностью, речь шла, по-видимому, о спасении слабого от сильного на суде. Но если у нас нет прямых известий о рабстве-должничестве в Старом царстве, то все-таки трудно себе представить, что другое могло ожидать неоплатного должника? А что неоплатные должники, по меньшей мере, под конец Старого царства, при VI царском доме были довольно-таки обычным явлением, показывает похвальба князя II верхнеегипетской области Маи-риа-нафы (Ми-ре-нуфе), будто бы он за всякого, за кем числилась зерновая ссуда, возмещал таковую заимодавцу из своего хозяйства.

Вот, примерно, все то, что с большей или меньшей степенью надежности можно сказать о рабстве в Старом царстве. Немного, очень немного, и к тому же ни единого достоверного случая применения рабского труда не в домашнем быту, а в производстве. И это при поразительном изобилии источников о староегипетском хозяйстве!

Что же представляло вельможеское хозяйство Старого царства, точнее, времени V и VI царских домов, так как данные для предшествующего времени довольно скудны? . Правовое различие между собственностью и владением Старое царство отчетливо не сознавало. Древнеегипетский язык не имел глагола «принадлежать», «То-то принадлежит тому-то» по-египетски было бы «то-то для того-то» или «то-то под тем-то», И «то, что под тем-то» обозначало в Старом царстве и наследственное достояние, переходящее от отца к сыну, и надел, выделенный без каких-либо оговорок близкому родственнику (жене) за присмотр за поминальной службой, и долю имущества, переданную заупокойному жрецу на договорных началах — пока он правит службу. «Иметь право на что-нибудь» значило собственно «быть с грамотой на что-нибудь» (недвижимость и движимость письменно учитывались государством), и провинившийся сановник переставал одинаково «иметь право» на свою должность, «иметь право» на свою печать, «иметь право» на свое имущество.

Понятие «собственный» было весьма растяжимым и довольно своеобразным. Употребительным способом передачи его в Старом царстве было отнесение чего-либо или кого-либо к «плоти» (точнее, вероятно, к «туловищу») как «самости» того или иного лица, т. е. к нему «самому»: «дом плоти его» — «дом собственный его», «селения плоти его» — «селения собственные его», «быки, мелкий скот, ослы плоти его» — «быки, мелкий скот, ослы собственные его», «платежные (люди) плоти (моей)» — «купленные люди собственные мои», «достояние плоти (моей)» — «достояние собственное мое», но равным образом «брат его плоти его» — «брат его собственный его», «властелин плоти его» — «управители (селений) собственные его», «писцы плоти его» — «писцы собственные его», «слуги двойниковые плоти его» — «заупокойные жрецы собственные его», «Тот, кто от плоти» такого-то, т. е. «собственный человек» такого-то, могло одинаково обозначать как подневольных людей (столяра, пивоварку, мельничиху и т. д.), так и людей, состоявших у высокопоставленных лиц всего лишь на службе (домоправителя, управляющего всем имуществом, надзирателя за жрецами, за заупокойными жрецами, даже сановитого сына самого вельможи, начальника над заупокойными жрецами своего родителя).

Мало того, важный царедворец, царский «друг единственный», состоявший на службе при пирамиде последнего царя V дома Уннаса (Унноса), тоже был у него «тем, кто от плоти его», т. е. «собственным человеком» венценосного хозяина! Отнесением чего-либо или кого-либо к чьей-нибудь «плоти» или самости выражали как личную принадлежность к обладателю «плоти», так и принадлежность к нему как владельцу. Относиться к нему «самому», к его «плоти» могли близкие, приближенные, служащие, слуги, работники, но в равной мере также невольники, животные, земли, строения, вещи, т. е. собственность в употребительном смысле слова, иными словами, всякого рода движимость и недвижимость и вместе с тем лица, никакими невольниками явно не бывшие. И эту особенность староегипетского словоупотребления надо постоянно иметь в виду при определении рода и степени принадлежности кого-либо или чего-либо, отнесенного к чьей-либо «плоти», объявленного «собственным».

Принадлежность к «плоти», к «самости» того или иного лица четко противопоставляли как отношение частного порядка принадлежности государству; иными словами, то, что принадлежало «самому» лицу, противополагали как частное тому, что принадлежало государству, Хозяйству царскому, «дому цареву», хозяйство вельможи противостояло как «дом собственный». Цареву «местожительству», дословно «внутреннему», «дом собственный» вельможи противостоял как «стороннее», дословно «внешнее». «Древоделы (царева) местожительства» противопоставлялись «древоделам дома собственного», «каменосечцы (царева) местожительства» — таковым «дома собственного», «слуги царевы» (т. е. государственные земледельцы) — рабочим «дружинам дома собственного» (тоже занятым на поле), «соединения собственные» областного князя — соединениям «области под рукою его». Областеначальник тщательно различал между тем, что было лично его, «имуществом самого его по истине», и тем, что считалось имуществом «по должности». Все, что составляло хозяйство вельможи, его «дом собственный», было не просто его владеньями, его людьми, его стадами, но угодьями, людьми, скотом, птичниками, зерном «собственным» его или «дома собственного». Это постоянно отмечалось в надписях, хотя «собственными» были также вельможеские писцы, управляющие, заупокойные жрецы.

Несмотря на своеобразную расплывчатость староегипетского понятия собственности, имущественному праву того времени нельзя отказать в значительной развитости. Если, например, заупокойный жрец покидал службу, выделенное ему за нее нанимателем имущество, в силу распоряжения умершего, подлежало возвращению жреческой череде, к которой тот жрец принадлежал, несомненно, для передачи его преемнику. Сановник VI царского дома Уп-ма-нафа (Уп-ен-нуфе) закрепил за почившим сыном один из склепов и одно из поминальных помещений в своей собственной гробнице, без права присвоения их родственниками и вообще кем бы то ни было, в присутствии целого сонма свидетелей. Судебным решением опекуну дозволялось пользоваться доходами с подопечного имущества, но не им самим.

Неприкосновенность благоприобретенного ими «правильного» имущества подчеркивалась со всею силою. Хозяева гробниц, больших и помельче, наперебой заверяли посетителей в своем законном и потому нерушимом праве на сооружения: чтобы воздвигнуть их, они никого не ограбили, создали их на собственные средства, «из имущества правильного», щедро вознаградили мастеров. Иной обладатель гробницы спешил даже заверить, что вообще «жил с имущества» своего «правильного», «с сотворенного рукою своею».

По тому, как часты были подобные заверения, можно заключить, что далеко не все жили на праведные средства. Притеснения с помощью неправого суда человека убогого более сильным, лишение тем же способом сына отцовского наследства были обычным явлением. Голодных и нагих было столько, что давать им хлеб и одежду вменялось в первейшую добродетель. Приходилось «давать жить» беднякам. Обнищание рядового населения ко времени VI царского дома зашло так далеко, что князь II верхнеегипетской области Маи-риа-наф (Ми-ренуфе) находил нужным хвалиться, будто б отмеривал из собственного достатка ячмень и молоко любому голодному, какого находил у себя в области, погребал в своем полотне неимущего, а за всякого в области, за кем числилась ссуда зерном, вносил ее заимодавцу из собственных средств. Впрочем, еще на рубеже III и IV царских домов многие мелкие держатели пахотной земли продали ее по неизвестным причинам богатому сановнику («Мечену»).

Но сосредоточить земли в своих руках староегипетские вельможи могли и не прибегая к незаконным действиям или покупке. Цари располагали огромными земельными запасами и щедро расточали их храмам и особенно знати. Своею землею землевладелец распоряжался по своему усмотрению. Мы только что видели, что даже простые люди продавали пашни. На рубеже IV и V царских домов вельможа запрещал своим заупокойным жрецам продавать выделенную им за службу пахотную землю. Продать ее, значит, было возможно. Земля за поминальную службу давалась в условное пользование — доколе жрец будет править служение, т. е. совершенно так же, как царь или храм обеспечивали храмовое жречество наделами. И тут и там наделы можно было завещать и наследовать при соблюдении преемственности и по части служебных обязанностей.

Естественно, полноправный владелец земли мог подарить или завещать ее, как и скот, своим родственникам. Наследника можно было назначить, но обычно, по-видимому, им был старший сын, становившийся по смерти вельможи «владыкою имущества» его «всякого». Прочие братья нередко впадали в зависимость от счастливца. На гробничных изображениях мы часто находим их в окружении вельможи.

Иной младший брат служил у старшего в прислужниках, писцах, управляющих. Вместе с пахотной землею можно было завещать, наследовать и даже продать людей. Последнее вытекает из вельможеского запрета заупокойным жрецам продавать выделенные им за службу «пашню, людей, вещь всякую». Однако из возможности на деле незаконно продать таких людей не вытекает с необходимостью, что они были рабами. Мы видели, насколько расплывчато и своеобразно было староегипетское представление о собственности. Вельможам цари дарили целые селенья, притом по нескольку и даже помногу, и они переходили по наследству, и их свободно выделяли в обеспечение поминальной службы.

Владения вельмож бывали разбросаны по всей стране, расположены в Верхнем и Нижнем Египте. Соответственно имелся особый «домоправитель» или управляющий хозяйством для Нижнего Египта.

«Распорядитель дома» был главным, полномочным управляющим вельможеского хозяйства, по-египетски «дома», и возглавлял «управу дома собственного». В нее, кроме «распорядителя дома», входили писцы, хранитель ведомостей, мерщик и счетчик зерна. «Управа» осуществляла верховный надзор за хозяйством. Ей были подотчетны все низшие начальники, и она вершила расправу с неисправными из них. Подобно староегипетской государственности в целом, управление вельможеским хозяйством было насквозь проникнуто писцовым духом.

«Писцов дома собственного» мы видим всюду: на полевых работах, при пригоне стад, в производственных мастерских. Зато отчетность была поставлена хорошо. «Распорядитель дома» представлял хозяину пространные ведомости, и хранитель хозяйственных книг («тот, кто при книге») мог предъявить по первому требованию отчет за весь прошлый год.

Владения вельможи распадались на отдельные населенные точки: «дворы», «селения», к которым во владениях, выделенных на помин души, присоединялись еще «дворы двойника». Во главе отдельных «дворов» и «селений» стояло по «властелю». «Властели» не были деревенскими старостами. Когда надписи сообщают нам прочие звания таких «властелей», они оказываются государственными чиновниками. У известного уже нам царского зодчего Маи-риа-маи-птах-анхи (Ми-рэ-ми-птех-онха) над «селением» «властвовал» младший брат, в будущем тоже царский строитель. «Властель» отвечал за все хозяйство «двора» или «селения», присутствовал всюду: при севе и жатве, на току и в хлевах. Соответственно и отчитывался он перед «управой» как в собранном хлебе, так и в поголовье скота. Уничиженно, согбенно представали «властели» перед нею, влекомые приставниками, вооруженными палками, и, припавши к земле, под надзором все тех же стражников, ждали решения своей участи. А кончались отчеты для «властелей» нередко жестоким избиением.

Наряду с сельским хозяйством, «дом собственный» вельможи включал в себя и ремесленное производство. Отдельные его отрасли охотно объединяли в многоремесленные мастерские, но ткачество и пищевое производство выделялись в особые заведения. Ремесленные производства подчинялись своим начальникам, в ведение «властелей» они не входили.

Кто же работал на вельможу в его «дворах» и «селениях», многоремесленных, ткацких и пищевых мастерских? Несчетное число раз предстают перед нами эти люди на настенных изображениях в гробницах вельмож. Но все они — землепашцы и садоводы, пастухи и охотники, птицеловы и рыбаки, медники и златокузнецы, гончары и каменоделы, плотники и столяры, ткачи и сапожники, пекари и пивовары — по виду, одежде, языку, песням, вере, а также именам, где они приписаны, самые настоящие египтяне. Короче говоря, перед нами коренное население страны. Допустить, что оно составляло вельможескую собственность в современном смысле, состояло из частновладельческих рабов наподобие римских, значило бы допустить что-то неправдоподобное.

Присмотревшись внимательно, мы заметим, что ни труд этих людей не похож на рабский, ни отношение к их труду — на рабовладельческое.

Их непосредственные начальники работают наряду с ними. Надзирающий за обмолотом зерна гонит по нему скот (молотящий копытами) вместе со своими подчиненными. Начальник медников кует вместе с ними, а их надзиратель — лощит сосуд. Старейшина судостроительной мастерской, начальник плотников сам тешет дерево, а он вдобавок еще царский чиновник — «тот, кто у изголовья царя». Начальник кожевенной мастерской растягивает кожу, в то время как его сапожник кроит из кожи обувь. Начальник каменоделов вместе с ними сверлит и лощит каменную посуду, а надзиратель принимает деятельное участие в лощении изваяния. Даже волхву и «писцу дома книги божьей» при царском дворе нисколько не зазорно быть изображенным расписывающим каменные сосуды в вельможеской мастерской. Складывают ли в скирду или молотят хлеб, поливают ли или давят в точиле виноград, тащат ли улов рыбы или клетку с пойманным зверем, варят ли пиво или куют руду, никому не кажется неуместным, если трудящимся с прочими работниками изображен кто-нибудь из заупокойных жрецов. Раз даже в помощь выжимающим виноград придан не кто иной, как хранитель ведомостей!

Не в одной, а в нескольких гробницах изображено, как награждают ткачих: в одном случае также продольствием и тканью, а на всех изображениях ожерельями и повязками. В поминальных храмах царей представлено, как такие наградные ожерелья и повязки получают царедворцы и царские слуги. Значащиеся на производственных изображениях возгласы работников и их руководства, как бы лживы подобные приписки ни были, предполагают все же отношение к труду и средствам производства иное, чем рабское, как мы его привыкли мыслить. Наводит на размышление и тщательное, продуманное разделение труда в староегипетских мастерских.

Как же работали люди у тогдашних вельмож в сельском хозяйстве и ремесленных заведениях? Вельможеские нивы и гумна были распределены по «селениям дома собственного». И того же «дома собственного» «отряды» трудились на поле плугом, мотыкой, серпом при пахоте и жатве. Они же, «отряды дома собственного», гоняли по полю баранов при севе — с тем, чтобы те втоптали зерно. Согласно изображениям, в этих «отрядах» состояли только мужчины. Женской работой было веяние, и те женщины, что веяли зерно, входили, по-видимому, в состав «пятерок» и потому именовались «пятерочницами». Женщина с мотыкой или за укладкой снопов на гробничных изображениях редчайшее исключение. В страдную пору иной областеначальник привлекал в помощь «отрядам дома собственного» «слуг царевых» — государственных земледельцев подвластных ему местностей.

Посевное зерно отпускалось из хозяйской житницы. Собранный хлеб был ячменем и пшеницей «дома собственного». Как и следовало ожидать — за рассредоточением по «дворам» и «селениям» больших количеств скота в вельможеских хлевах, — коровьи упряжки, на которых пахали на хозяйских полях, принадлежали вельможе, а не землепашцам. В каждый плуг на изображениях запряжено неизменно по две коровы, и при каждой упряжке в подавляющем большинстве случаев состоят двое, изредка даже трое взрослых мужчин: пахарь, погонщик, а то и поводырь, что идет впереди и ведет упряжку. Вряд ли так было б, когда б на вельможу пахали земледельцы, пришедшие на его поле каждый со своими плугом и коровами. Но вельможеское хозяйство, хорошо оборудованное и в избытке располагавшее рабочей силой, именно так и должно было пахать. На одном из погонщиков мы даже видим особый передник, свойственный скотоводам, но никак не пахарям, так что погонщик вполне мог быть пастухом, сопровождавшим своих коров так же на пашне. На том же изображении (в гробнице «Чии») сбоку от пахарей доят корову.

Мужчина с молочником говорит доильщику: «Дой, торопись ты, пока не пришел властель сей!» В. В. Струве сделал из этого правильный вывод, что корова состояла в ведении «властеля», т. е. местного управляющего, и была потому хозяйской. При VI царском доме князь XIV верхнеегипетской области (по имени «Иби») прямо говорил о «зерне(?), упряжках, людях» как о своих «собственных» (слово «упряжка» написано буквами с придачею изобразительных знаков плуга и быка). Вельможескими были, конечно, и стадо баранов, втаптывавших зерно после сева, и стадо ослов, возившее хлеб с поля на гумно. Для такого овечьего и ослиного стада имелось по особому обозначению. Если верить надписаниям на изображениях, подобное стадо ослов могло заключать их сотни и даже тысячи. Хозяйскими были, несомненно, и ослы, молотившие копытами на току зерно.

Вельможеский скот, который пастухи пасли, доили и откармливали на убой, или стоял в «хлевах дома собственного», расположенных во «дворах» и «селениях», или почасту пасся особо на отделенных выгонах, главным образом низовых. Скотные дворы являлись одновременно крупными молочными заведениями. В гробнице …[1] изображено, как доят зараз множество коров, и затем длиннейшее шествие мужчин несет молоко хозяину.

Вельможеские скотоводы подчинялись различным начальникам. Главные из них наряду с «властелями» привлекались к отчету во вверенном им поголовье. И кто из них не мог предъявить столько, сколько должен был «дать»у подвергался истязаниям как «неугодный владыке своему, нелюбезный владычице своей, ненавистный обоим домам владыки своего» (т. е. верхнеегипетскому и нижнеегипетскому хозяйству вельможи).

Рыбаки и птицеловы работали обыкновенно многолюдными соединениями во главе со своими начальниками. Рыбу ловили по-разному: с берега и с лодок, неводами, мордами, сачками. Ужение было известно, но производственное значение его было ничтожно. Значительная часть пойманной рыбы потрошилась на месте и заготовлялась впрок. Если верить изображениям посмертной трапезы вельможи, которые дошли до нас в несчетном количестве, а также пространным перечням потребных для нее яств, рыба не поступала на стол знати, но тем большее значение, свежая или заготовленная впрок, рыба имела для народа. Птицеловство было существенною отраслью вельможеского хозяйства, так как призвано было, помимо поставки дичи к столу, пополнять богатые птичники вельможи.

Ловили птицу сетями и западнями. Птицеводство было поставлено на широкую ногу и тоже требовало большого числа рабочих рук. В птичники «дома собственного», с прудами и без оных, зерно отпускалось целыми мешками; варили еще и особую еду, которою пичкали откармливаемую птицу. Как бы мы ни урезывали огромные числа, указанные на изображениях домашней птицы, ее у вельмож могло быть, действительно, очень много. Населяла их птичники преимущественно водяная птица; потому птицеловство процветало в низовых болотах.

В составе вельможеского хозяйства имелись и крупные ремесленные заведения. По меньшей мере довольно часто ремесла объединяли помногу в одну громадную многоремесленную мастерскую — «палату мастеров».

В ней могли быть представлены одновременно медники, златокузнецы, каменотесы, мастера по ценным каменьям, изготовители каменной посуды, ваятели, «рубильщики» (столяры и плотники-судостроители), лощильщики, сборщики ожерелий. Это не мешало отдельным ремеслам иметь свои особые помещения и своих особых начальников. Так, существовали мастерские древодельческие, соединявшие в себе, по-видимому, все работы по дереву, от судостроительных до столярных, и состоявшие в ведении заведующих, именовавшихся «старшинами», кожевенные мастерские со своими заведующими во главе, мастерские каменной посуды с особыми же начальниками, «распорядители медников», «распорядители рубилъщиков», «распорядители ваятелей». Если на полевые работы в своем личном хозяйстве областеначальники привлекали в виде дополнительной силы «слуг царевых», т. е. государственных земледельцев, то в ремесленных мастерских те же областеначальники пользовались наряду с работниками «дома собственного» также государственными ремесленниками: «рубилъщиками (царского) местожительста», «каменосечцами местожительства», «мастерами местожительства». Отдельные изделия проходили зачастую через руки нескольких мастеров, представителей разных производственных отраслей. Так, предметы обстановки, изготовлявшиеся «рубилъщиками», лощили иногда они сами, иногда же особые «лощильщики», бусы изготовляли одни работники, а снизывали в ожерелья и подвески другие, обыкновенно карлики, чьи маленькие и тонкие пальцы особенно подходили для такой работы.

От многоремесленных мастерских были обособлены ткацкие. Если в тех совершенно не видно женщин, то в этих, как и следовало ожидать, они преобладали. Само название ткацких мастерских было «дом ткачих», а не «дом ткачей». Зато руководство — а руководили знатоки данного дела — в ткацких мастерских у вельмож бывало сплошь мужским: «распорядитель», «руководитель», «писец» (последний, конечно, не был ткачом) «дома ткачих».

В гробнице князя XIV верхнеегипетской области Пйапи-анхи (Пйеп-онха) времени VI царского дома перед вельможею, восседающим в кресле, изображено двое писцов, сидящих на земле и занятых расчетом, сколько рабочих единиц требуется в месяц и сколько в год. Что речь идет о ткацкой мастерской, доказывают ключник, стоящий за теми писцами (ключники ведали также бельем), и третий писец, учитывающий куски ткани, которые не то вынимает, не то укладывает стоящий перед ящиком мужчина (приписка повреждена, но исчислялись ткани, повидимому, десятками тысяч). И вот оказывается, что в месяц ткацкой мастерской требуется 84 рабочих единицы, а в год — 996 (писцы, или, вернее, сочинитель расчета, облегчили себе труд, помножив на 12 только лишь 80 без 4) . Таким образом, воображаемая мастерская мыслилась крупным заведением. То, что мы здесь передали как «рабочая единица», дословно будет «две руки» (человеко-руки!). То же самое словоупотребление мы встретили и на изображении многоремесленной мастерской в гробнице князя совсем другой области (XIX верхнеегипетской).

Там «писцы дома собственного» учитывали «руки» мастеров. Видимо, понятие «человеко-руки» в смысле рабочей единицы было вполне привычным в тогдашних учете и расчетах.

В гробнице Пйапи-анхи (Пйеп-онха) находится по соседству еще одно любопытное изображение. Позади трех мужчин, двух «распорядителей полотна» и одного ключника, из которых второй и третий несут куски ткани, изображены два сапожника и девять мужчин, занятых как будто особым видом ткачества или вязки. Два из них работают на станках, трое или четверо готовят нити, один лощит(?) ткань(?), над одним написано «сотворение паруса». Девятый сидит возле одного из работающих на станках, как если бы все его дело состояло в том, чтобы помогать ему. Тот говорит: «Наполни мне иглу эту спешно. Вот, игла пуста».

И помощник вдевает нить (или веревку?) в деревянную иглу. Это единственное староегипетское изображение чего-то похожего на ткацкие станки, хотя эти последние тогда, несомненно, существовали.

Но был еще один вид мастерских — пищевые, название которых можно, пожалуй, передать как «заповедник». Эти «заповедные» мастерские служили одновременно и складами готовых припасов. В «заповедниках» производили пищу разного рода, но основными, а то и единственными производствами были тесно связанные между собою хлебопечение и пивоварение (пиво приготовляли из печеных ячменных хлебцев) с придачею гончарной мастерской, изготовлявшей посуду для пива (именно на изображении такой мастерской в гробнице «Чии» времени V царского дома мы впервые видим гончарный круг). Во главе «заповедника» стоял его «распорядитель» и там могла быть своя житница с месячным запасом зерна. На изображении из одной вельможеской гробницы отчитываются перед «писцами житницы» три «распорядителя заповедника», один в остроконечном хлебе, другой — в пиве, третий — в округлом хлебе, так что не исключено, что существовали и более дробные «заповедники» (подразделения?), производившие каждый определенный вид хлеба или пиво.

«Распорядители запрета» отчитывались перед «управою» в целом или писцами «дома собственного», производившими приемку изделий. Проверка была самой тщательной. В целях ее применяли особые приборы — по внешнему облику большие сосуды. В случае неполноценности изделия приёмщик отклонял его, требуя представить другое. В пищевых мастерских работали мужчины и женщины, но одни работы выполняли преимущественно мужчины, другие — преимущественно женщины. Иные работы даже с внешней стороны представляли единую цепь взаимодействий. Работница лепит хлеб, работник передает его другому, кладущему его на огонь, который поддерживает третий. Подле мельничих, растирающих зерно на зернотерках, расположились просеивальщицы со своими ситами, причем одна просеивальщица может обслуживать несколько мельничих, и т. д.

Во всех мастерских — разноремесленных, ткацких, пищевых — средства производства все или почти все принадлежали, несомненно, хозяину. Мы видели, что на пашне зерно и упряжки были тоже его. Работники приходили работать на него с голыми или почти голыми руками. Имеются также известия о содержании вельможеским хозяйством занятых в нем людей.

В гробнице верховного сановника VI царского дома (Ки-чом-ен, «Кагемни») находится изображение, разъясненное в сопроводительной приписке как «отведение рыбы (рабочему) соединению (мужчинам и женщинам, судя по сопроводительным изобразительным знакам) дома собственного». Целое шествие рыбаков со всевозможною рыбою на шестах, на плечах, в руках, в кошелях, в связках несет на показ вельможе свое «дело большое весьма». «Писец отрядов» ведет «запись рыбы». В одном только кошеле ее оказывается сотня. Другой «писец отрядов дома собственного» учитывает уже выдаваемую рыбу. Любопытно, что учет ведут писцы самих же «отрядов», как если бы рыбаки были прикреплены к «отрядам» для снабжения их рыбой. Два «распорядителя рыбаков» передают рыбу четырем «распорядителям» и шести «предводителям» отрядов с предложением «ускорить кормежку». Двое мужчин уносят рыбу с довольным возгласом: «Мы накормлены». Сходное изображение имелось и в гробнице «Чии» середины V царского дома.

«Распорядитель отрядов» отвечал за несколько рабочих дружин, «предводитель отряда» всего за одну. На описанном только что изображении шестеро «предводителей отряда» представляют многочисленное второстепенное начальство: присутствие четырех «распорядителей отрядов», из которых каждый начальствовал не менее, как над тремя рабочими дружинами, показывает, что имелось в виду кормление множества «отрядов». Вместе они составляли «соединение», как следует из общей приписки к изображению. Из нее же вытекает, что «соединение» было занято на полевых работах и кормление его стояло в прямой связи с ними. Ведь в полном виде приписка имела такой вид: «[смотрение (вельможи) на работы] поля всякие (и) отведение рыбы соединению дома собственного».

С этим изображением и его надписанием перекликается возглас работника на одном из изображений в гробнице князя XIV верхнеегипетской области Пйапи-анхи (Пйеп-онха), современника того же VI царского дома. Изображено льняное поле вельможи. Работники рвут лен и вяжут в снопы. Один работник обращается к товарищам с призывом: «Творите быстро, (с тем чтобы) дали вы есть народу этому хлеб-пиво (т. е. пищу)» — иными словами, чем быстрее вы закончите работу, тем скорее мы будем есть. На поле не видно никакой еды, так что питаться работники пойдут куда-то в другое место. Собрать же им пришлось льна 62000 снопов (!).

В гробнице другого князя той же XIV верхнеегипетской области Пйапианхи (Пйеп-онха) Среднего времени все того же VI царского дома показано, как на поле к женщинам приближается ни много ни мало как «честной (муж) царев» Атати-анхи (Атет-онх). Он несет им двух гусей (или уток?) и сосуд с молоком и ведет теленка. Другой «честной (муж) царев», следующий за первым, сам проголодался и растирает колосья между ладонями. Над жнецами написан возглас: «Пиво ко (мне) — режу (я) ячмень (т. е. то зерно, из которого оно приготовлялось)». Тот же возглас мы читаем над жнецами в других гробницах. В гробнице Хатап-ах-ахты («Хетепхерахти») на изображении жатвы пожилой жнец, засунув серп под мышку, угощается луком и протягивает его другим. У ног его большая корзина с хлебом и пивом. В ряде других гробниц на изображениях пахоты-сева, жатвы, увоза урожая с поля тоже видны большие корзины с хлебом, пивом и овощами, раз даже навес со всевозможными припасами. На изображении вельможеского огорода в одной гробнице показана доставка занятым там людям опять-таки большой корзины с хлебом.

В гробнице упомянутого князя Пйапи-анхи (Пйеп-онха) рядышком с птицеловами изображена походная поварня. Под потолком висят куски мяса, птица и рыба, на земле видны хлеб и сосуды. Два повара готовят пищу. Один жарит утку, другой вертит что-то съедобное в руках. Он говорит помощнику-мальчику: «Дай сделаться этому, (и) позовешь ты молодцов есть хлеб-пиво (т. е. пищу)».

«Молодцы», очевидно, те самые птицеловы, что трудятся тут же рядом в «поле». В той же гробнице вместе с ловлею птиц сетью и рыб неводом изображена походная поварня и покрупнее, с висящими под потолком мясом и птицею, с хлебами и сосудами, вероятно, с пивом и молоком, а также с живыми утками в клетках.

Здесь пищу готовят несколько поваров. В других гробницах на изображениях ловли птицы и рыбы, а также изготовления челноков, мы видим груды припасов под открытым небом, однажды — под навесом с попыткою разместить их в некотором порядке по видам их.

Особенно охотно приготовление пищи показывали на скотоводческих изображениях. Как птицеловам и рыбакам в болотах Низовья, так и скотоводам, пасшим скот на его выгонах, приходилось, естественно, готовить пищу на месте. Помимо кормления главного скотовода, изображены бывают кучи еды и приготовление ее в значительном количестве несколькими людьми. Вельможеское хозяйство кормило работников не только на поле, но и в промышленных мастерских.

На одном из изображений в своей гробнице князь верхнеегипетской области Пйапи-анхи (Пйеп-онх), современник VI царского дома, направляется в свое многоремесленное заведение обозреть работу мастеров: изготовителей каменной посуды, ваятелей, медников, изготовителей украшений. Одновременно трое мужчин вносят в мастерскую сосуды, сумки с едою, хлеб, мясо. Над (т. е. за) носильщиками изображены груды разных яств. Сопроводительная приписка поясняет изображение: «Доставка пищи (дословно: «вещи», но с придачею изобразительного знака хлеба) мастерам». Показано также, как князь обозревает работу живописцев и ваятелей. И тут наваленные грудами яства: всевозможное мясо, хлеба, лук и посередине большой сосуд с вином или пивом. Надпись вверху поясняет, кому все это предназначено: «…хлеб-пиво (т. е. пища) писцам очерка (т. е. живописцам) (и) ваятел(ям)». Заметим, что живописцы заняты вполне ремесленной работой: расписывают шкафчик, сосуд, изваяние. Ваятелям, видимо, везло по части угощений. В гробнице Риа-шапсаса (Ра-шопшеса) за креслом вельможи сидит на земле ваятель и запускает руку в корзинку или миску с плодами; рядом с ним сосуды с напитками. В другой гробнице — Птах-хатпи (Птах-хотпа) времени V царского дома ваятеля, как барина, катают в лодке и угощают в ней же яствами и питьем. На изображении в гробнице другого областеначальника VI царского дома — князя XIV верхнеегипетской области Иби в многоремесленную мастерскую входит мужчина с сумкой и с корзиной, из которой высовывается несколько пивных или винных сосудов. Он направляется непосредственно к медникам, плавящим медь, и златокузнецам, кующим золото (несколько дальше от него лощат и сверлят сердоликовые украшения).

В гробнице верховного сановника Птах-хатпи (Птах-хотпа) находится уже упоминавшееся нами изображение награждения ткачих. Их награждают ожерельями в присутствии вельможи и его жены, но на этом изображении к ожерельям прибавляются и другие блага. Над мужчинами, отмеривающими подле житниц зерно и зерновидные плоды, написано: «Отмеривание ячменя (и) пшеницы для вознаграждения»?) домов ткачих» и «Отмеривание (такого-то) зерновидного плода для вознаграждения»)». Рядом — груда разной еды, а далее мужчина

передает ткачихе, в присутствии ведущего учет писца, большой сверток с хлебом. «Вот хлеб. Ожерелье (уже) дано» — добавляет награждающий. «Писец дома ткачих» приглашает сослуживцев, «распорядителя» и «предводителя» того же «дома», а, возможно, также самих ткачих к куче смокв, около которой тоже стоит мужчина с меркой. Но начальство делит с ткачихами не одни лишь продовольственные выдачи. Как ткачихи, так и управление их «домов», получают тюки и куски полотна. Ткачихи получают вдобавок еще умащение. Изображено, конечно, незаурядное, торжественное событие. Но, за вычетом наградных ожерелий, подобные выдачи представляли, наверное, не более как внеочередное повторение в расширенном или сокращенном виде обыденных выдач продовольствия, ткани и умащения.

Если мы пристально вглядимся в производственные изображения вельможеских гробниц, то скоро подметим, что изображенные работники трудятся на вельможу по принуждению. Принадлежностью надзирающих за их работою лиц очень часто оказывается тяжелый жгут, реже — палка, т. е. те самые орудия, которыми на тех же изображениях вооружены погонщики крупного скота. Под угрозой избиения трудятся вельможеские люди на поле и скотном дворе, в болотах и водах, на лодках и кораблях, даже в ремесленных мастерских. Если за невыполнение положенных поставок истязали даже управляющих селениями и стадами, то можно себе представить, как подобные начальники сами расправлялись с подчиненными, не выполнившими дневной урок или иное задание (уроки на день были распространённым явлением в вельможеском хозяйстве). Недаром младший брат сановника похвалялся, что в бытность управляющим его хозяйством («домом собственным») никого не бил так, чтобы тот «пал под пальцами его».

Очевидно, такого рода «падеж» приключался нередко. И тем не менее из этого заявления следует, что беспощадное избиение считалось предосудительным, что подвластные управляющему люди не почитались за вещь, с которой можно обращаться по собственному усмотрению. Впрочем, из другой похвальбы Маи-риа-маи-птах-анхи (Ми-рэ-ми-птех-онха) человечностью своего управления, именно тем, что он никогда никого не порабощал, тоже вытекает, что подведомственное управителю хозяйство зиждилось не на рабстве.

Непосредственные производители, работавшие на вельможу, за ничтожными, быть может, исключениями, не были рабами, не были вещью в руках хозяина. На вельможу работало коренное население страны и, как мы неоднократно видели, и обращение с ними было не рабовладельческим. Равным образом отношение к производственному труду было совсем не таким презрительным, как можно было ожидать, если б общество было рабовладельческим. Тем не менее, староегипетское вельможеское хозяйство имело и много общего с рабовладельческим производством. И тут и там непосредственные производители работали в принудительном порядке и с помощью не своих, а хозяйственных средств производства. Последнее обстоятельство коренным образом отличает хозяйство староегипетских вельмож от крепостнического. Близость староегипетского производства к рабовладельческому греко-римскому была поэтому вполне правильно оттенена академиком В. В. Струве. Дальнейшие изыскания помогут точнее определить своеобразное хозяйство Старого царства.

Имеются две приписки к гробничным изображениям, в которых работницы, как-будто бы, названы «рабынями». В гробнице И-нафы (И-нуфе) одна из работниц «заповедника», т. е. пищевой мастерской, обозначена словом «хама» (хоме), которым впоследствии, в Новом царстве, обозначались рабыни. Совершенно так же названы работницы ткацкого заведения в гробнице Пйапи-анхи (Пйеп-онха) при VI царском доме: «Запись рукам служан(ок) (хама) для потребы месячной — 84, вкупе для потребы годичной — 996» (на 12 помножено лишь 80 без 4). Мы перевели египетское слово хама русским «служанка» и перевели, наверно, не вполне точно. Тем не менее такой перевод ближе к смыслу староегипетского обозначения. Понятию «рабыня» присущ оттенок полной принадлежности хозяину как его собственности. В староегипетской же письменности нельзя указать ни одного примера употребления слов хам — «слуга», хама — «служанка» в таком смысле. Напротив, передача их по-русски словами «слуга», «служанка» оказывается чаще всего единственно возможной.

Заупокойный жрец и заупокойная жрица именуются по-египетски хам ку и хама ку. Ни он, ни она не являются ни в каком смысле «рабом двойника» или «рабыней двойника», потому что отнюдь не представляют собственности души умершего, а всего лишь служат ей. Поэтому перевод «слуга двойника», «служанка двойника» будет ближе к истине. Храмовый жрец и храмовая жрица звались хам ната (хонт) и хама ната (хонте). Перевод «слуга бога» и «служанка бога» явно предпочтительнее перевода «раб бога» и «рабыня бога». Ведь в храмовом хозяйстве было сколько угодно людей, сельскохозяйственных работников и ремесленников, куда более походивших на рабов, чем жрецы и жрицы, часто высокопоставленные особы, занимавшие жреческие должности лишь между прочим. Тем не менее, те люди «рабами бога» не прозывались. Стало быть, имелось в виду не «рабство» богу, а «служение» ему. То же можно сказать о более редком обозначении жрецов «хам» (без ната) такого-то египетского бога или богини. (Старо­египетские личные имена, сложенные из слов хам/хама, и наименования какого-либо египетского божества сами по себе допускают двоякий перевод, например, Хам-ахти (Хем-ахт)/Хама-ахти могло бы одинаково означать и «раб/раба» и «слуга/служанка» Небосклонного, т. е. солнца).

Сановник V царского дома Риа-уира (Pa-вер) заявляет в своей гробнице: «[ни разу не сказал (я) вещи] какой-либо злой против людей каких-либо (цар)ю (или) слугам его». Множественное число слова хам надо перевести «слугам», а не «рабам». «Рабом» (бак) венценосного хозяина можно было уничижительно назвать любого его подданного, но Риа-уира (Pa-вер) явно имел в виду не просто подданных, а сановников — «слуг» царя (сравни древнееврейское слово эбед и латинское министер).

«Слугами царя» именовалось и земледельческое население Египта как в Старом, так и в Среднем, Новом и Позднем царствах (словом «слуга» нами передано египетское хам). О. Д. Берлев доказал, что в Среднем царстве мужескому обозначению «слуга (хам) царя» отвечало женское «служанка (хама)», без добавления «царя». Поэтому можно полагать, что староегипетские «служанки» ткацких и пищевых мастерских были женами, сестрами, матерями и дочерями «слуг царевых», т. е. государственных земледельцев».

 

А вот Новое царство

«…Если утрата ослаблым и расшатанным государством иноземных владений, иноземной дани и прежних возможностей общественного снабжения должна была неизбежно привести к развитию обмена и денежного обращения, то те же причины могли способствовать также росту работорговли. Победоносные войны и дань приводили прежде в страну множество иноплеменных рабов. Конечно, и тогда рабов также покупали и продавали. Но теперь покупка их становилась основным способом их приобретения.

Купчие на рабов и дела о покупке их дошли до нас и от Нового царства, но ничего подобного завещанию царевича и верховного жреца Амуну (Амуна) в Нии (Нэ) Ауалата (Иууарата), сына фараона XXII царского дома Усаркуна (Осаркона) среди бесчисленных памятников Нового царства мы не найдем. Завещание подано, в духе того времени, как утверждение самим Амуну (Амуном) сына верховного жреца Ауалата (Иуурната) Ха-ма-уиси (Ха-м-висе) во владении имением, переданным ему отцом. Это имение было составлено верховным жрецом путем скупки земли, колодцев, деревьев, мелкого и крупного скота у множества владельцев, причем вместе с недвижимостью и животными куплены были и рабы: «рабы (хам) (и) рабыни (хами), добытые им взамен серебра у сирот земли (о них см. ниже) подобным (же образом); мужчин (и) женщин 32, что сотворяется в (т. е. составляет) серебра кругов 15, киди Р/3 («круг» = 91 гр, «киди» = 9,1 гр.) (вместе) с этими 3 рабами стороны северной, данными им (т. е. верховным жрецом) (вдобавок) к тому, (всего) вместе пашни различной cam 556 («сата» — свыше 2700 кв. м), мужчин (и) женщин 35, их колодцы, их деревья, их мелкий (и) крупный рогатый скот».

Не приходится сомневаться в том, что купленные рабы должны были обслуживать составленное из приобретенных небольших владений крупное верховножреческое имение, были не домашними, а производственными рабами. Скупка земли вельможею у мелких владельцев засвидетельствована еще на заре Старого царства (надпись «Мечена»), но о скупке земли и вместе с нею стольких рабов для обработки ее мы слышим впервые теперь.

Присоединение к основным 32 рабам еще 3 иных рабов, происходивших со «стороны северной», указывает на то, что основные 32 раба были верхнеегипетскими, что, разумеется, только естественно, поскольку скупленные земли были расположены в Верхнем Египте — в Амуновом княжестве. Примечательно, что верховный жрец отказывает сыну не деревни, населенные земледельцами и скотоводами, а купленных за деньги рабов. Только о рабах говорится в завещании, ни о каких других зависимых людях в нем ничего не сказано, так что образованное путем скупки значительное имение должно было обрабатываться одного рода производителями, именно рабами. А казалось бы, кому, как не верховному жрецу Амуну (Амуна), хозяину княжества, было бы к лицу уступить сыну, по примеру прежних времен, подвластные деревни с их землями и населением. Видно, времена изменились, и мы присутствуем при сложении в Египте рабовладельческого уклада, качественно более развитого, чем в дни мировой военной державы с ее сотнями тысяч пленных. Напротив, то, что рабы были скуплены у множества мелких владельцев, что, следовательно, рабами владели многие лица со скромным положением в обществе, не представляет ничего нового по сравнению с предыдущим временем. Но само по себе, конечно, любопытно, что сельскохозяйственными рабами могли владеть такие рядовые египтяне, как мелкий жрец-«чиститель» Амуну (Амуна), жена такого же жреца, гребец распорядителя быков Амуну (Амуна), оруженосцы, «парни», простые горожанки, у которых верховный жрец скупал землю (у кого именно из них — у всех ли, или лишь у некоторых, были куплены рабы — в завещании не уточнено).

До чего рабовладельческие представления въелись в сознание тогдашних египтян, показывают диковинные «распоряжения», «отданные» от имени Амуну (Амуна) или какого-либо другого египетского божества так называемым «ответчинам». Эти «куколки» из камня, дерева или так называемого египетского фаянса помещались сотнями в гробницу и должны были, по тогдашним представлениям, замещать умершего на неприятных работах, угрожавших ему и на том свете. Что такие волшебные человечки рассматривались как рабы покойного, доказывают надписания некоторых из них. Но теперь появляются целые правовые узаконения, обязывающие «ответчиков» работать за умершего в силу того, что они были законно приобретены за «серебро» (т. е. за соответствующую такому-то его количеству покупную цену) у их изготовителей. В «распоряжении» Амуну (Амуна) в пользу Ас-хансы (Эс-шонса, Несхонсу), читающемуся на двух дощечках в Британском и Луврском музеях, об «ответчиках» говорится как о настоящих людях: «Я дал (иметь) в виду ответчикам, как были сотворены для Ас-хансы (Эс-шонса), этой дочери (разночтение: мать ее) Та-хан-дхаути (Та-хен-тховт), чтоб творили они слово всякое преклонения (т. е. дело служебное) Асханси (Эс-шонса), этой дочери Та-хан-дхаути (Та-хен-тховт), рода всякого, которое ответчики знают, (как) творить».

Затем сообщается о их покупке: «Что до того всего, что было дано поливщикам (? — глазуровщикам?) в возмещение ответчиков, коих сотворили для Ас-ханси (Эс-шонса), этой дочери Та-хан-дхаути (Та-хен-тховт); меди, одежды, хлебов, жирных медовых пирожков, рыбы, всего того, что дали им в возмещение, (и) того, что дадут им в возмещение их равным (образом, то) поливщики(?) были оплачены или (и) серебром в возмещение их». В сходном указе, но не на дощечках, а рукописном (на папирусе), «ответчики» прямо названы «рабами» (хам) и «рабынями» (хама) и также сказано о покупке их за «серебро». Дощечки —времени XXI царского дома, рукописный указ — времени ХХШ-го. В добавочной 166-ой главе так называемой «Книги мертвых» (сборнике заклинаний, призванных обеспечить на том свете безопасность и благополучие умершего) «ответчики» тоже названы «рабами» (хам) и «рабынями» (хама) и там тоже говорится о их покупке (глагол «достать» имел, в частности, значение «приобрести, купить»):

«Смотри, ответчики — рабы (и) рабыни. Принадлежат они величеству твоему И’кбвй (разночтение: Усири (Усире), т. е. покойному имя-рек). Рабы его эти все, когда был он на земле. Это он доставший их обоснованно»). Да руководит он ими на земле мгновенно. Да творят они работу взамен его». Большинство списков (один из них хранится в Государственном Эрмитаже), содержащих эту главу — времени XXI царского дома, несколько же — значительно более позднего. Возникновение главы задолго до XXI царского дома по языковым признакам маловероятно.

Нельзя не отметить того, как часто и упорно упоминание рабов и рабынь сопровождается ссылками на то, что они куплены. Мы наблюдаем это одинаково и в завещании верховного жреца, и в «распоряжениях» касательно ответчиков, на дощечках и в рукописи, и, наконец, в дополнительной главе «Книги мертвых» («это он доставший их» = «это он купивший их»). Рабы и рабыни — покупные невольники. Но если в обществе, наследовавшем Новому царству, рабовладельческие отношения обозначились резче, чем прежде, то мы вправе ожидать, что отчетливее наметилась и противоположность между рабом и свободным. Так оно, действительно, и было. По всем данным, понятие «свободный» в греко-римском смысле как противоположное понятию «раб» появилось в Египте лишь под конец Нового царства.

Египетское слово, которое в конечном итоге стало обозначать «свободного» — хорошо нам известное из Нового царства намхи — «сирота». И это в высокой мере знаменательно. Обозначать «свободного» стало не какое-нибудь слово для лица высокопоставленного или богатого, а слово, обозначавшее простолюдина, бедняка. Тем самым «свободное» состояние связывалось не с сановитостью, не с богатством, а с одною свободою от рабства. Это уже нечто, напоминающее греко-римские понятия.

В данном смысле особенно любопытно заявление начальника конюшни Ниб-нафы (Неб-нуфе) и его жены певицы Суты (Сэта) Рин-нафи (Рен-нуфе), точнее ее одной, сделанное в царствование последнего представителя XX царского дома Риа-масэ-сы (Ра-меса-са) XI, иными словами, под самый конец Нового царства. «Достали (т. е. приобрели) мы рабыню (хама) Ди-ни-хат-эру (Те-н-хт-эре) за цену, а она родила этих четырех ребят, одного мужчину, женщин двух, итого трех, а я взяла их, и я вскормила их, и я возрастила их (дословно: дала сотворить им величину свою), и я достигла (сегодняшнего) дня вместе с ними, и они не сотворили зла мне, и они творили мне добро, а не было у (меня) отрока (т. е. сына) (или) отроковицы (т. е. дочери) наших…, а начальник конюшни Па-ди (Пе-тэ) вошел в мой дом, и он сотворил Та-нии-аману (Та-н-амун) , их сестру большую женою, а мой он, а мой брат малый (т. е. младший), и я приняла его к ней, и он у нее (и) сегодня.

Так смотрите, сотворила я их людьми-сиротами земли фараона — жив он, цел, здоров! — нашей, а она родила…, и они (т. е. ее дети) — люди-сироты земли фараона — жив он, цел, здоров! — также, точно-точно, и они вместе с начальником конюшни Па-ди (Пе-тэ), моим братом малым, и малыши вместе с начальником конюшни Па-ди (Пе-тэ) (в?) дом(е?) Па-ди (Пе-тэ), этого начальника конюшни, этого брата малого моего. Я творю его мне отроком (т. е. сыном) сегодня, равно как и их, точно-точно».

Сказала она (т. е. Рин-нафи, Рен-нуфе): «Как долговечен Амана (Амун), (как) долговечен властитель — жив он, цел, здоров! — я творю этих людей, мною записанных, людьми-сиротами земли фараона — жив он, цел, здоров! Если отрок (т. е. сын) (или) отроковица (т. е. дочь), брат (или) сестра их матери (или) их отца будет говорить о них (т. е. притязать на них), помимо Па-ди (Пе-тэ), отрока (т. е. приемного сына) моего, то не (являются) они у него рабами (бак) никоим образом, а они у него — братья (и) сестры малые (т. е. меньшие), и они люди-сироты земли. Зачала его ослица, зачала ослица жену его (распространенное проклятие) — того, который скажет: «Раб (бак) — об одном из них — наш». Есть у меня пашни на поле нашем. Есть у меня вещи всякие земли наши. Есть у меня… (какие-то люди). Они поделены между моими 4 ребятами, а Па-ди (Пе-тэ) — один из них»».

В этом заявлении об усыновлении детей рабыни вкупе с женившимся на удочеренной девице младшим братом хозяйки потомство рабыни объявляется «сиротами», т. е. освобождается. «Сирота» противопоставлен «рабу», как свободный — невольнику. Но вместе со значением «свободный» слово намхн «сирота» приобрело еще один очень существенный оттенок: оно стало означать и «частное лицо» — правовое лицо, противостоящее в каком-то смысле «фараону», т. е. государству, а также храмам. В дни XXII царского дома сын фараона Усуркуна (Осоркона) I Ауалут («Иууарет»), соединявший в своих руках начальство над войсками Верхнего Египта с верховным жречеством в Нии (Нэ), увековечивая в надписи передачу сыну с «соизволения» Амуну (Амуна) своего имения, образованного путем скупки земли у множества владельцев, говорил: «Эти 556 caт («сата» — свыше 2700 м²) пашни сирот разной (?), которые относятся к нему (т. е. «месту», иначе — имению), их (т. е. тех земель) колодцы, их деревья их мелкий (и) крупный рогатый скот, добытые (т. е. купленные) им (т. е. верховным жрецом), взамен серебра (т. е. за серебро) у сирот земли, (так что) у (них было) сердце довольное (и) не было случая учинения несправедливости».

И вот эти у «сирот» приобретенные «пашни сирот» были занесены в поземельную опись между «пашнями дома Амуну (Амуна) и совокупностью (пашен) фараона», следовательно как отличные от храмовой и от царской земли. В те же времена в отдаленном поселении среди пустыни (в оазисе Дахле) за разрешением спора о колодцах обратились к прорицалищу Суты (Сэта). В речи, вложенной в уста этому местному богу, «сиротские» водоемы отчетливо противопоставлены как частные водоемам фараоновским: «Воды сирот эти, нет вод фараона — жив он, цел,

здоров! — среди них. Принадлежат они сироте, который (отве)дет их прочь сегодня». И тот же Сута (Сэт) «постановляет» в ответ на иск своего жреца Асубэсти (Несубастета): «Закрепи их за ним (т. е. Ас-убэсти (Эс-убастетом)), и будут закреплены за сыном сына его, наследником наследника его, женой его, ребятами его, (так как) нет другого отрока (т. е. сына) — сироты, (который) был бы у Т’йи-хнвт (матери жреца) и имел бы (право на) долю в них, кроме Асубэсти (Эс-убасте), сына Па-ди (Пе-тэ)». В последнем случае слово «сирота» означает не столько частное лицо, противоположное государству, сколько свободноm — сына, являющегося по своему общественному положению свободным, а не рабом.

Таким образом, оба оттенка слова «сирота»: «свободный» и «частное лицо», противостоящее государству, соседствуют в этой надписи, переплетаются между собой. С «сиротами» в смысле «частных лиц» мы встречаемся и в двух других имущественных распоряжениях, вложенных в уста местным божествам. Так при XXI царском доме нареченная «жена» Амуну (Амуна) Эси-м-хиб (Эсе-м-хэб) в дарственной на имя своей дочери «Хан-тауи» упоминает также пашни сирот, приобретенные путем покупки самой «Хан-тауи». В сходном же «постановлении» богов Нии (Нэ) в пользу дочери последнего представителя того же царского дома П-су-ха-н-нии (П-су-ше-н-нэ) II Му-ку-рии (Мэ-ке-рэ) говорится о «вещи всякой сирот, купленной ею у людей земли», Последнее место любопытно. «Сиротами» оказываются «люди земли», как со времени еще XX царского дома принято было обозначать рядовых жителей страны. Ну, а если «сирота» значило также «свободный», то не получается ли, что основное население страны стало рассматриваться как «свободное», противостоящее несвободным — рабам? В пользу такого вывода могло бы говорить и то, что в «постановлениях» тогдашних прорицалищ — в дарственных Ауалута («Иууарета»), Эси-м-хиб (Эсе-м-хэб), Му-ку-рии (Мэ-ке-рэ) обозначения «сироты» и «люди земли» чередуются в приложении к одним и тем же частным лицам, продавшим свою собственность.

Надпись Ауалута («Иууарета»), перечисляющая поименно всех «сирот», у которых верховный жрец скупил их владения, сообщает нам, кем были эти «сироты». Один из них был мелким жрецом — «чистителем» Амуну (Амуна), другой — «гребцом распорядителя быков Амуна», двое были «оруженосцами», две женщины числились просто горожанками (одна из них была женою жреца — «чистителя» Амуну (Амуна), другого, чем названный выше жрец), но большинство составляли лица, названные каждые попросту «парнем». Таких «парней» оказывается десять человек; один из них владел землею совместно с «оруженосцем».

Основной — возрастной — смысл слова «парень» (мнх) не подлежит сомнению. В школьных поучениях второй половины Нового царства (папирусы Анастаси II и V, папирус Саллье VIII) «парень» отличен от отрока, мужчины и старика: «отрок» — провожатый (т. е. денщик) воина, «парень» — новобранец или молодой воин, старик отдан в землепашцы, муж — в воины, «отдаю мужа в воины, парня — в новобранцы, отрок — взращивают его, чтобы взять из объятий матери его».

В письме, служившем школьной прописью, конца XIX царского дома, значится: «я нашел виноградарей мужей — 9, парней — 4, стариков — 4, отроков — 6, (всего) вместе голов 21» (папирус Анастаси IV). В дни Риа-масэ-сы (Ра-месэ-са) II писец Бак-н-амана (Бок-н-амун) писал жрецу храма Дхаути (Тховта) Риа-маси (Ра-мосе) относительно количества числившихся за тем храмовых землепашцев и причитавшегося с них зерна: «нашел я мужей 3, парня 1, (всего) вместе 4, что составляет мешков 700», и, поскольку «муж 1 составляет 200», то, за вычетом одного землепашца, за жрецом остаются «мужа 2, парень 1, что составляет 400» (болонский папирус 1086). Если в одном письме — школьной прописи времени XIX царского дома (папирус Анастаси V) «парнями мест» названы, возможно, ремесленники, то «парень эфиопский», которому учтиво, но в то же время по-хозяйски пишет писец храма Ханси (Шонса) Шад-са-ханси (Шет-се-шонс), имел прямое отношение к земледелию, как и вышеупомянутые «парни» виноградари и землепашцы. «Парень эфиопский» (с египетским именем) должен был возделывать и опекать принадлежавшие писцу земельные участки.

Письмо было написано при XXI царском доме (берлинский папирус 8523). В дарственной верховного жреца Ауалута («Иууарета») при XXII царском доме все десять «парней» тоже связаны с землею, но с той разницей, что сами владели ею. Судя по отчествам, половина «парней», пятеро человек, были братьями друг другу и одной из горожанок — той, что не была замужем за жрецом.

Количество земли, купленной верховным жрецом у отдельных «парней», большей частью невелико: 1 «сата» («сата» свыше 2700 м²), 3 «саты», 5 «cam» (в двух случаях), 7 «cam» (в двух случаях), но один «парень» продал 15 «cam», другой — 37, а третий даже 71! Два «парня» с совладельцами продали один 45, а другой 69 «caт», оруженосец же с «парнем»-совладельцем — 30 «caт». У другого оруженосца было куплено 10 «caт» — столько же, сколько у каждой из двух горожанок (сестра пяти «парней» владела своими 10 «сатами» совместно с тремя сыновьями). Гребец продал только 3 «саты».

Совершенно особняком стоит имение, проданное жрецом-чистителем, площадью в 236 «caт». Недаром оно, как, впрочем, и второе по величине владение «парня» Джи-мут-аф-анхи (Дже-мет-эф-онх), одного из пяти братьев (71 «сата»), названы «местом» (имением), притом впереди всех прочих. И только в этих двух случаях помимо пахотной земли, более ценной и менее ценной, упомянуты еще колодцы и плодовые деревья. К сожалению, мы не узнаем из надписи, как распределялись между землевладельцами те 32 раба и рабыни и те домашние животные, которые были приобретены у этих «сирот» верховным жрецом.

Произвести жреца Амуну (Амуна), владевшего шестью с половиною десятками гектаров земли, в разоренного бедняка, вынужденного продать свою последнюю собственность, было б, по меньшей мере, странно. То же можно сказать и применительно к ряду других лиц, продавших свою землю Ауалуту («Иууарету»).

Скорее всего, все эти мелкие землевладельцы должны были просто-напросто уступить за надлежащее вознаграждение принадлежавшую им землю царственному покупателю, пожелавшему создать себе в данном месте кругленькое владение. Тем самым, слово «сирота», которое, как мы видели, стало обозначать «свободного», определяет здесь владельцев земли опять-таки не как обездоленных горемык, а как частных лиц, противостоящих государству. Мы остановились подробно на «сиротах», потому что они имеют большое значение для выяснения развития рабовладельческого уклада в Древнем Египте».

Ю.Я.Перепёлкин, 2000. История древнего Египта. СПб, «Летний сад».

 

Обратите внимание, в Старом Царстве реальный рабский статус ещё замаскирован тем, что это как бы служба всему обществу, или символизирующему его божеству, или его земному воплощению – фараону, а не персонально вельможе. Собственно, сплошь и рядом бывает, в предклассовом и раннеклассовом обществе обычаи, нормы поведения, и обязанности, раньше, при первобытности обеспечивавшие взаимопомощь, кооперацию и прочие хорошие вещи, начинают использоваться «сильными» для «эксплуатации» слабых.

Так, в 19 в. среди ингушей выделялись сильные и слабые роды («эзди» и «лай тайпы»), и в книге Н.И.Покровского «Кавказская война и имамат Шамиля» описывается, как представители первых регулярно «приглашали» вторых работать у себя на поле как бы в рамках обычая коллективной взаимопомощи. А это им выставлялось угощение, фактически ставшее платой за работу. Понятно, взаимность была уже невозможна.

Потом эти «старые мехи» исчезают, и в Древнем Египте, где не было никаких полисов, эндогенно формируется рабство вполне классического образца, с одновременным становлением «вполне эллинского» противопоставления «раба» бедному, но свободному человеку («сироте»), на основе чего противопоставляются свобода и рабство как понятийные антитезы. А затем оно же используется для противопоставления частного человека государству.