История в зеркале паранауки. Ч.2.

Print PDF

В продолжение темы роста лженауки как следствия ослабления «советскости» приведены главы 4-5 книги с критикой этноцентристской историографии Северного Кавказа. Начало (главы 1-3) см.здесь.

М.С. Гаджиев, В.А. Кузнецов, И.М. Чеченов

 Резюме. Описаны этноцентрические и псевдоисторические мифы, бытующие в ряде северокавказских регионов: о «великих предках» (которые круче, чем у соседей), о «нашей автохтонности» (на территориях, оспариваемых у соседей и пр.), показана их лженаучность и социальная опасность, поскольку межнациональная и, шире, межгрупповая вражда и так по умолчанию стимулируется капитализмом, а данная мифология даёт ей как бы научное обоснование, в которое легко и приятно поверить. Увы, многие из этих мифов появились и были опубликованы (не были отсеяны обычным для науки рецензированием публикаций) ещё в СССР 1940-1960-х гг., хотя массовая продукция и массовое влияние начались уже после «катастройки», когда нормальных советских технарей, лингвистов, историков и других специалистов массово толкнуло в сочинение этноцентрических мифов.

Это стало следствием репликации в республиках общесоюзной патриотической кампании для обоснования «русского приоритета», создавшей такого рода фактоиды. в виде книг А.К.Югова, «воздухоплавателя Крякутного» и т.д. фактоидов. Провозгласив русский народ «старшим братом», на которого прочие смотрят снизу вверх, её авторы не предвидели повторения этой схемы в республиках, союзных и автономных. Там «старшим братом» становился дающий им имя народ, это влекло за собой определенные издержки в т.ч. для местных русских. Об этом подробно описано в воспоминаниях Карена Брутенца о ситуации в Азербайджане. То же с понятной радостью изображал антисоветчик Липкин в «Декаде». И, как в Союзе, на «узкой площадке» местных газет и издательств возникал местный извод «патриотической мифологии» (авторы подробно рассказывают — какой, где и когда). Развитие шло, таким образом, «от Югова к Яралиеву» и другим героям книги Гаджиева, Кузнецова и Чеченова.

Глава 4. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»

Рассмотренные в предшествующих главах псевдонаучные публикации, проанализированные лишь частично, дают некоторое представление о явлении северокавказской параистории или вульгарной историографии. В них проявляются в достаточной степени главные черты этого феномена общественного сознания, опрокинутого в далекое прошлое. Подобные «новаторские исследования», оказывающие воздействующие на умы неподготовленных читателей, формирующие неверное представление об истории, в особенности этнической истории, и раньше существовали. Но за последние 10-15 лет вал этой низкопробной литературы, активность вульгаризаторов истории резко возросли не только на Кавказе, но и в других регионах бывшего СССР, являя собой одно из общественно-идеологических последствий распада бывшей советской системы, а вместе с ней и советской науки.

Продолжим рассмотрение исторических мифов из древней и средневековой истории Северного Кавказа. Многое неизбежно совпадает с тем, что уже освещалось выше, но здесь будет важно показать не только и даже не столько качественную, сколько количественную широту ее бытия. Фактический материал нами вновь подается выборочно: он объёмен, и, как уже отмечалось, не укладывается в рамки данной работы, не претендующей на полноту.

Наукообразное мифотворчество, проявляющееся в идеализации далекого прошлого, получило довольно широкое распространение и в историографии абхазо-адыгских народов. Эти коренные народы Северного Кавказа, подобно тюркам, имеют богатое и яркое прошлое, не нуждающееся в красивых дополнительных декорациях и в столь модных в наше время преувеличениях и гиперболизмах. И, тем не менее, главные тенденции параистории – «кто древнее», поиск «великих» предков, «родных» цивилизаций – пронизывают современную паранаучную историографию абхазо-адыгов.

Начало кардинальным изменениям и «уточнениям» древнейшей истории их было положено усилиями ленинградского филолога Г.Ф. Турчанинова, о чем мы расскажем в одной из следующих глав. Идеи Г.Ф. Турчанинова, основанные на сомнительной дешифровке сомнительной надписи на каменной плитке из Майкопа, были в Адыгее подхвачены археологом Н.Г. Ловпаче, к некоторым работам которого мы и обратимся. Согласно Н.Г. Ловпаче, в первой половине III тыс. до н.э. в Прикубанье вторглись арии, которые, «увлекая за собой местных горцев, к тому времени хаттоязычных, … совершили переход с Кавказа в Малую Азию», на что якобы указывает каменная плита из Кархемиша¹ с иероглифической надписью

«о завоевании народом хаттун в 3750 г. до н.э. страны Гильданы»².

Легко заметить, что упомянутая надпись первой половины IV тыс. до н.э. и вторжение ариев в первой половине III тыс. до н.э. отдалены друг от друга промежутком в тысячу лет, и остается совершенно непонятным – как в надписи из Кархемиша могли описываться события, состоявшиеся тысячелетие спустя.

При подобном детальном освещении фактов из истории протоадыгов эпохи ранней бронзы Н.Г. Ловпаче ссылается на содержание надписи (вернее, изображений) на упомянутой плитке из Майкопа. Чтение надписи Г.Ф. Турчаниновым не может считаться доказанным. И вообще не ясно, надпись ли это. Тем не менее, Н.Г. Ловпаче старается подтвердить турчаниновскую версию об основании на месте современного г. Майкопа в апреле-мае 1200 г. до н.э. (!) города Айа или Ах, принадлежащего «царю великому Мрану»185³. Но этого показалось мало и, развивая достигнутый «успех», автор начинает утверждать о возникновении уже нескольких городов на Северо-Западном Кавказе в эпоху ранней бронзы! Самый древний и крупный город, конечно, располагался «на левом берегу р. Белой в урочище Майкоп… и вероятно послужил прототипом столицы Хеттского царства в Малой Азии Хатуссы» и этот город,

«возможно, …тоже назывался Хатусса или, вернее, Каттупса».

Нурбий Газизович Ловпаче

«Судя по наличию укрепленных поселений, … довольно широкому распространению иероглифической письменности (?! – авт.), ремесел … логично предположить существование Хаттского государства и на Северном Кавказе»⁴.

Основу населения государства, возникшего в воображении самого Н.Г. Ловпаче, составляли «пришедшие родственники шумеров Двуречья», ассимилировавшие местные кавказские племена и получившие от них этноним «хатты», т.е. «земледельцы». Обратим внимание на настойчивые попытки связать своих далеких предков опять-таки с шумерами, на этот раз на Северо-Западном Кавказе.

Далее Н.Г. Ловпаче считает, что хатты – «это позднейшие фаты Диодора Сицилийского», они же были основными создателями и носителями майкопской археологической культуры, существовавшей (по Ловпаче) не только в эпоху ранней, но и средней бронзы⁵. Таким образом, он пытается изменить хронологию майкопской культуры, подогнав ее произвольно под свои исторические реконструкции. Естественно, подобное насилие над установленной хронологией, как и в целом над историей, вызвало резкие возражения в научной печати⁶.

Подобные псевдоисторические выкладки присутствовали и в диссертации Н.Г. Ловпаче, представленной в Специализированный совет по защите диссертаций при Институте истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН. В ней, к примеру, констатируются такие абсолютно необоснованные заключения как о существовании в майкопское время рабского труда, признаков государства в майкопском обществе, четырех городских центров, союза майкопских племен из четырех этносов (атхов, хаттов, сумеров-суберов и праариев).

Многочисленны не выдерживающие критики и вызывающие недоумение выводы и наблюдение типа:

«половина тамгообразных знаков связана генетически с хеттским иероглифическим письмом, что доказывает закономерность появления Майкопской плиты с сообщением об основании древнего города Ах (Аух или Айе) на месте Майкопа»; «ионийские греки, которые переселялись с южного берега «Хы шIуцэ» (Черного моря) в район Торика, Баты, Горгиппии, Гермонассы, Фанагории, были эллинизованными кавказцами, возвращавшимися на свою Родину»; «скорее всего централизованного общеадыгского государства не получилось, но каждый племенной вождь мог добиться у себя государственности»

и т.д. и т.п. Естественно, экспертная комиссия Специализированного совета отклонила эту диссертацию как не отвечающую предъявляемым требованиям и не соответствующую научному уровню.

Увлечение хаттами и попытки прямолинейно связывать их в этногенетическом плане с протоадыгами очевидно основаны на выводах ряда авторитетных филологов (И.М. Дунаевская, Г.Г. Гиоргадзе, И.М. Дьяконов, В.Г. Ардзинба, В.В. Иванов и др.), доказывающих структурную и даже генетическую близость ныне мертвого хаттского языка языкам абхазо-адыгских народов Северо-Западного Кавказа⁷. Эти глубокие исследования принадлежат серьезным ученым и, конечно, должны быть учтены. Но они не могут подвергаться столь вольному информативному перенапряжению и служить основой для неоправданных исторических концепций, построений, заявлений.

К их числу, в частности, следует отнести декларацию преподавателя новой истории Кабардино-Балкарского госуниверситета, доцента К. Унежева о том, что

«адыго-черкесы не одно столетие занимали огромное пространство от моря и до моря»

и что они

«являются носителями майкопской культуры, проживавшими от Хатти (Малой Азии) до Кабарды»⁸.

Еще более абсурдными представляются утверждения К. Кагермазова о том, что бжедуги⁹ «происходят непосредственно» от киммерийцев, шапсуги¹⁰ от этрусков, камергойцы¹¹ от спартанцев, кабардинцы от скифов¹².

Говоря о современных творцах исторической мифологии и использовании ими периодической печати для распространения своих идей, целесообразно коснуться обширной статьи бывшего лаборанта Кабардино-Балкарского госуниверситета А. Бакиева, помещенной в пяти номерах (!) официальной республиканской газеты¹³. По многим признакам эта статья весьма симптоматична для вульгарной историографии.

Работа А. Бакиева открывается отрицанием ранее сделанного. Как и положено для этого вида «исследований», говорится о «замалчивании и откровенной лжи» в изучении истории адыгов и других народов Кавказа, о методологической несостоятельности бывшей советской науки, основанной на марксистской идеологии и т. п.

«Применительно к адыгам наложение марксистской исторической концепции на их историю дает довольно грустные результаты», –

смело констатирует автор. Он упрекает ученых в том, что они освещали историю адыгов не с

древнейших времен, а с «неких веков до н.э. и первых веков н.э.», т.е. с начала упоминания в письменных источниках зихов, синдов и меотов. А ведь адыгский этнос, по А. Бакиеву, один «из самых древних на земле».

Конечно, это надуманные обвинения в адрес кавказоведов. Историческая наука и особенно археология давно и небезуспешно пытается высветить всю глубину адыгской исторической ретроспективы и нащупать во тьме веков следы протоадыгских племен Кавказа. Не будем говорить об обобщающих трудах по истории Адыгеи, Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии, а также об академическом издании «История народов Северного Кавказа». Но разве монографии Е.И. Крупнова, В.И. Марковина, Р.М. Мунчаева¹⁴ и другие многочисленные труды кавказоведов не противоречат голословным упрекам лаборанта А. Бакиева?

Посмотрим, что предлагает этот «новатор» от истории. Первый этап древнейшего прошлого адыгов, по заявлению А. Бакиева, относится к XIII-XII тыс. до н.э., когда на берегах Средиземного моря процветала атлантическая працивилизация, носители которой говорили на общем праязыке. Одной из ветвей этого праязыка являлся язык адыгов,

«существовавший… задолго до того, как появились наскальные фрески Тассили»

в Сахаре (ранние из которых датируются VI-V тыс. до н.э. – авт.). Носители упомянутого праязыка жили в «развитых густонаселенных городах» и занимались сельским хозяйством. Это-то в эпоху мезолита – среднекаменного века – когда в Средиземноморье только-только зарождались земледелие и скотоводство, когда человек еще не изобрел керамическую посуду и многое другое! В результате катастрофических землетрясений и наводнений между 11652-11543 годами до н.э. (!) от могучей атлантической працивилизации остались лишь отдельные очаги в Малой Азии, на Балканах и др., а впоследствии «культурными достижениями атлантов воспользовались цивилизации Минойской Греции, Крито-Микенской, египтяне, хатты, шумеры, фракийцы, этруски».

Что лежит в основе этого занятного мифа современного автора? Отнюдь не специальные исследования отечественных или зарубежных ученых. Источниковой базой послужили легенды и мифы из «Истории» Геродота (V в. до н.э.), научно-популярная книга современного писателя А. Горбовского «Загадки древней истории» (М., 1971) и статья А. Барашкова «Гибель Атлантиды» (Наука и религия. 1991. No 12). Перед нами яркий образец так называемой «третичной» мифологии (в отличие от «первичной» или архаичной).

Первый этап древней истории адыгов, по А. Бакиеву, завершается в конце IV тыс. до н.э. «исполинской евразийской битвой». Второй этап, с XIX по XIII в. до н.э., он назвал «Имперским». Северные границы реконструируемой «древнеадыгской империи» доходили до «южных склонов Кавказского хребта», а западная и центральная часть Северного Кавказа «составляли периферию ее мира». В очерченную таким образом территорию оказались включены им очень разные по своему облику археологические культуры эпохи средней бронзы (II тыс. до н.э.): триалетская, протоколхидская, дольменная, «северокавказская», катакомбная и др., за которыми, как мы можем предполагать, скрываются и различные этнические общности¹⁵.

Ни о каком этническом единстве на данной территории не может быть и речи. Более того, археологические культуры Кавказа, перечисленные выше, коренным образом отличались от культуры хеттов Малой Азии¹⁶, с которыми Бакиев связывает древних адыгов. Особо А. Бакиев отмечает мирный договор XIII в. до н.э. между египетским фараоном Рамзесом и хеттским царем Хаттусилем III. По-своему комментируя этот реальный факт, автор пишет:

«Адыги по праву могут гордиться тем, что наиболее ранний из известных мирных договоров в истории был подписан культурными наследниками родственных им древних хаттов».

Здесь можно согласиться лишь с тем, что у малоазийских хаттов (протохеттов), родственных адыго-абхазам, пришельцы-хетты действительно заимствовали многие элементы языка и культуры. Вместе с тем, по языку и иным признакам хетты-арийцы оставались в основе своей народом индоевропейским.

Бакиев историю протоадыгов эпохи бронзы фактически подменил историей малоазийских хеттов-индоариев. Увлеченный хеттами, А. Бакиев далее утверждает, что «именно хеттам обязаны своим спасением… древнеегипетские и месопотамские цивилизации, а с ними и вся европейская цивилизация» от уничтожения так называемыми «морскими народами». Не обойден вниманием и Северный Кавказ – он оказался регионом, откуда «бронзолитейная, а затем соответственно и железоплавильная металлургия начала распространяться по всей Передней Азии и миру».

В действительности, как установлено специальными археологическими и металлографическими исследованиями (последние выполнены О.Х. Бгажба), функционировало обратное направление – из Передней и Малой Азии на север, в том числе и на Северный Кавказ. Не меньшую некомпетентность демонстрирует А. Бакиев и в отношении эпохи средневековья Северного Кавказа – это заявление о том, что развалины храма в Архызе, датируются VI в. (хотя на Северном Кавказе храмов этого времени пока не выявлено), утверждения о том, что с VIII-IX вв. среди адыгов спорадически «начинает распространяться ислам» и что часть адыгского племени Беслень отделилась и заняла земли Пятигорья и небольшую часть нынешней Большой Кабарды «на рубеже VIII-IX веков» (хотя никаких достоверных данных об этом нет).

Но это «мелкие» исторические неточности, по сравнению с «масштабными» «историческими» построениями. Мы не случайно продемонстрировали идеи и постулаты, развиваемые А. Бакиевым. Дело не только в том, что его публикация, хотя она и газетная и рассчитана на несведущего потребителя, представляет типичное произведение параисторического жанра. Суть не в авторских фантазиях, видениях, домыслах, дилетантизме. Главная особенность подобных публикаций состоит в том, что их авторы, муссируя и активно популяризируя идею о причастности предков своих народов к созданию той или иной ранней цивилизации, замалчивают целые периоды в истории своих подлинных, но не столь престижных на их взгляд, этнических предков. В данном случае, касательно статьи А. Бакиева, мы имеем в виду полное отсутствие в его публикации упоминания о северокавказских племенах – носителях майкопской, дольменной и прикубанской археологических культур, вероятно связанных с древнейшими протоадыгами.

Заметим кстати, что по поводу этнической принадлежности майкопской культуры высказаны разные мнения. Не исключено, что одними из создателей майкопской культуры III тыс. до н.э. были древнейшие протоадыги. Но это лишь рабочая научная гипотеза, требующая дополнительной аргументации, определенных уточнений, разработки на междисциплинарном уровне. Есть и версия о возможной генетической связи племен восточного варианта майкопской культуры с протовайнахами – далекими предками чеченцев и ингушей¹⁷. Существует также гипотеза о возможном протокартвельском (протогрузинском) происхождении этой культуры¹⁸. Но необходимо отличать научные гипотезы, от голословных, декларативных, «прямолинейных» утверждений, не опирающихся на исторические факты.

Как будет отмечено ниже, в последнее время предпринимаются необоснованные попытки рассматривать создателей и носителей майкопской культуры, как предков осетин в лице индоарийцев или индоиранцев эпохи ранней бронзы III тыс. до н.э. В.А. Сафронов отстаивал невероятную идею о создании майкопской культуры семитами – выходцами из Северной Месопотамии, точнее из Тель-Хуэйра в районе Харран в III тыс. до н.э.¹⁹ Эта версия была веско опровергнута В.И. Марковиным²⁰.

Если к сказанному добавить, что ныне активно отстаивается, как отмечалось, и идея о тюркоязычности майкопских племен, то перед нами раскрывается курьезный факт перетягивания «одеяла истории» на себя с разных сторон. Причем с определенными оговорками можно сказать, что среди создателей этих версий нет ни одного археолога-кавказоведа, который бы достаточно целенаправленно, специализированно занимался исследованием майкопской культуры, изучал бы на соответствующем профессиональном уровне проблему ее происхождения.

Естественно, всякие построения указанной выше пробы являются надуманными или в лучшем случае требуют существенных дополнений и уточнений, основанных на самых серьезных, тщательно взвешенных фактах. Следует подчеркнуть, что опытные археологи-специалисты, основная деятельность которых направлена на изучение бронзового века Северного Кавказа, крайне осторожны в своих предположениях о происхождении майкопской культуры и об этнической принадлежности ее создателей. По существу эта сложнейшая проблема пока остается нерешенной²¹. «Заполонение» Северного Кавказа семитами, индоевропейцами, тюрками дало основание видному специалисту по ранней истории Кавказа, чл.-корр. РАН Р.М. Мунчаеву выразить недоумение:

«Спрашивается, а где жили в таком случае коренные народы Северного Кавказа и вообще, откуда и когда они появились на Кавказе?»²².

Тем не менее, различные домыслы рассмотренного выше свойства, не признанные наукой, включаются как в массовое сознание, так и в практику. Мы уже обращали внимание на то, что «сенсационные открытия» о тюркоязычности майкопских племен, якобы являющихся предками балкаро-карачаевцев, изложены на страницах учебных пособий. Как еще один пример, укажем на официальный документ, опубликованный в центральной республиканской газете «Кабардино-Балкарская правда» (04.07.1992). Этот документ, известный под названием «О результатах работы комиссии Конгресса кабардинского народа по определению этнической границы между Кабардой и Балкарией», открывается многообязывающими словами:

«Адыги относятся к числу древнейших народов мира. В III тыс. до новой эры предки адыгов создали всемирно известную майкопскую культуру, ареал распространения которой охватывал территорию от восточного побережья Азовского и Черного морей до нынешнего Дагестана»²³.

И здесь звучат знакомые нам слова… Опять мифические территории «от моря до моря». Выше отмечалось, что одними из создателей и носителей майкопской культуры, во всяком случае, ее западного варианта, могли быть протоадыги. Но при всей возможной диахронной преемственности ставить знак равенства между современным народом и его прапредками III тыс. до н.э. невозможно. Такой прямолинейности в истории не существует, народы и их языки развиваются, постоянно находясь в движении и изменении. Здесь надо заметить, что крайне упрощенный и весьма популярный в параистории прием экстраполяции современного этноса (не обязательно кавказского) на какую-либо древнюю археологическую культуру нередко оказывается малоперспективным.

Причины кроются не только в громадных хронологических дистанциях и сложностях в установлении континуитета, т.е. непрерывности развития на данной территории, но и в том, что многие этносы древности навсегда сошли с исторической сцены вместе со своими языками и мы этих исчезнувших языков не знаем и, вероятно, не узнаем никогда. Надо признать, что возможности позитивного познания в этом направлении ограничены, и историческая и археологическая наука не в состоянии твердо ответить на все интересующие нас вопросы древнейшей истории, в особенности ранней этнической истории, на вопросы этногенеза тех или иных народов. Здесь всегда будет присутствовать дискутируемая проблема соотношения этноса (этнической общности), не представляющего собой постоянной, неизменной константы, и археологической культуры. Те или иные научные концепции и построения по этим проблемам, особенно по проблемам, не документируемым письменными источниками, будут всегда в той или иной степени гипотетичными, опирающимися на более или менее прочную фактологическую базу, открытыми для научной дискуссии.

В таком именно подходе состоит одно из существенных отличий историко-археологической науки от паранауки, которая, заполняя образовавшийся информативный вакуум, «смело» и однозначно отвечает на все вопросы, правда, при этом фантазируя и создавая этнополитические мифы. В наше время почва для исторического мифотворчества оказалась особенно благоприятной, и это подтверждает слова Марка Блока о том, что

«мифомания присуща не только отдельным индивидуумам, но и целым эпохам»²⁴.

Совершенно очевидно, что мифотворчество и, следовательно, иллюзорность и фантасмогории – не поле приложения науки. Изложенные выше идеи о древнейшей истории адыгских народов получили некоторое распространение и за рубежом. Так, сирийский адвокат из г. Алеппо М. Борак ищет адыгских предков в Месопотамии и пытается доказать родство адыгских языков с шумерским. По его мнению, адыги – прямые потомки шумеров и они «внесли самый прямой вклад в шумерскую цивилизацию». Но и это не все – М. Бораку кажется вероятным родство адыгов и с этрусками²⁵.

Иную позицию в тех же вопросах занимает А. Алишев, упоминавшийся нами в предыдущей главе в числе апологетов идеи тюркоязычности шумеров. Помимо защиты и популяризации этой версии, он приводит собственные «исследования», пытаясь убедить массового читателя в том, что язык загадочных этрусков также был тюркским и что одним из их потомков являются балкаро-карачаевцы²⁶.

Версию о тюркоязычности шумеров и создании ими на Северном Кавказе майкопской и остальных производных от нее культур (кобанской и др.) в последнее время активно отстаивает также филолог С.Я. Байчоров. Как он пишет, в его картотеке насчитывается уже 3440 шумерских слов, которые будто бы могут быть объяснены им на основе балкаро-карачаевского и других тюркских языков. Он далеко обошел и И.М. Мизиева, нашедшего свыше 40 «шумеро-балкаро-карачаевских лексических схождений», и К.С. Кадыраджиева, который привел около 40 «фонетико-лексических корреспонденций» между шумерским и тюркскими языками²⁷. Куда им до Байчорова!

Ставшая в последние годы модной «шумеромания» заразила и дагестанских интеллектуалов – «исследователей» славного прошлого и «искателей» знатных «предков». Профессор Дагестанского госпедуниверситета, доктор физико-математических наук Г.А. Абдурагимов, не будучи удовлетворенным «прямой генетической связью» лезгин с древними албанами, о чем он поведал во внушительной по объему (607 стр.), крайне политизированной монографии «Кавказская Албания – Лезгистан. История и современность» (СПб., 1995)²⁸, решил «копнуть» глубже и «разразился» новой, такой же «представительной» (479 стр.), но убогой по содержанию книгой с многообещающим названием «Лезги и древнейшие цивилизации Передней Азии: история, были, мифы, сказания» (М., 1998; соавтор – Д.А. Абдурагимова).

Удивительная «творческая» плодовитость! По всей видимости, эти сочинения явились откликом на один из пунктов Программы Лезгинского народного движения «Садвал», принятой в 1990 г., в бытность Г.А. Абдурагимова председателем этой организации, ставившей целью «восстановление национальной государственности в рамках единого лезгинского государственного образования». Этот пункт гласил: «История лезгин требует объективного исследования и освещения без идеологического и националистического насилия». И Г. Абдурагимов, как лидер, следуя «генеральной линии партии», претворяет в жизнь ее установки и создает свою историю лезгинского народа.

В обеих книгах автор выражает «искреннюю признательность» известным дагестанским исследователям за предоставленную литературу и материалы, ценные замечания, консультации и т.д. Но мы уверены, что никто или почти никто из названных ученых не разделяет этногенетические и культурно-исторические взгляды Г.А. Абдурагимова – ни одного положительного отклика от них на эти «капитальные» труды не последовало. Приведенные перечни призваны были продемонстрировать якобы существующую поддержку филологами, историками, философами «научных» выводов и «научной» значимости этих квазиисторических опусов. И, наоборот, в специальной литературе и в массовой периодике прозвучали жесткие, но справедливые отповеди этим «изысканиям»²⁹.

Физик Г.А. Абдурагимов заявляет:

«Мои книги… – это научные работы, написанные на фактическом материале историков, археологов, лингвистов и других специалистов. Почти на каждой странице имеются ссылки, приводятся мнения ученых по обсуждаемому вопросу, а выводы логически вытекают из этих мнений. Это и есть научный подход»³⁰.

Вот такой «научный подход» – приводятся мнения специалистов по тем или иным историко-лингвистическим вопросам, а сложнейшие (и однозначные) этногенетические выводы, на которые не рискуют даже профессионалы, делает дилетант. Научный аппарат, кстати, часто сопутствующий подобным работам, также призван придать наукообразность этим трудам. Эту цель преследуют и многочисленные, часто пространные, цитирования и апелляции к мнениям известных ученых-профессионалов в своей области, но представленным в ином ракурсе, в ином свете, вырванные из исторического контекста.

Р.Г. Магомедов в своей рецензии под символическим названием «Оставьте шумеров в покое!» на книгу Абдурагимовых по этому поводу замечал³¹:

«Самое поразительное, что «историко-лингвистические перлы» авторов разбросаны между многочисленными научными положениями других исследователей, которые вполне корректны и вписываются в уровень развития современной исторической и лингвистической мысли. Часть этих идей обильно цитируется авторами, правда, как правило, без кавычек и без указания страниц первоисточников. Иногда подобные «ожерелья» чужих цитат наполняют подряд многие страницы книги, но еще большее место в работе занимают сплошные тексты из других трудов, иногда в виде прямых плагиатов, а иногда прикрытые легкой переделкой. … Компилируя чужой текст в больших объемах, авторы не остановились и перед заимствованием соответствующих комментариев, состава и содержания цитируемой специальной литературы, встречаемых в чужом тексте. При этом сплошь и рядом все это приводится без ссылок, т.е. выдается за собственные научные наработки. «Хороший» пример «научной» методики и этики преподает профессор аспирантке-соавтору!»³².

В итоге таких манипуляций авторы приходят к основополагающему выводу:

«Проведенные нами исследования показывают, что шумеры имеют прямую генетическую связь с лезги»214.

Это центральное заключение доказано, как отмечают Абдурагимовы, на основе анализа данных лингвистики, истории, археологии, фольклористики. Т.е. авторы, как замечает Р.Г. Магомедов,

«будто проявляют знание и методологию этих четырех научных дисциплин,  выступая в роли лингвиста, историка, археолога и фольклориста. Сделанное ими «открытие», как и другие подобного рода, основаны, на первый взгляд, на обширных, «энциклопедических» знаниях; авторы таких «исследований» якобы проявляют глубокую эрудицию в самых различных областях знания – истории, археологии, языкознании, этнографии, фольклористике и т.д.

Облачены эти труды в наукообразную форму и выглядят привлекательно для неискушенного читателя. Иногда даже специалисты попадаются на эту «удочку». Историк, например, читая такой опус, полагает, что автор абсолютно не прав в своих исторических построениях, а вот лингвистические и иные доводы выглядят достаточно убедительно. Языковед или фольклорист же, знакомясь с тем же сочинением, уже мыслит иначе: приводимые лингвистические или фольклорные доводы – это ерунда, а вот исторические факты звучат веско. В действительности же, если «копнуть» поглубже, то открывается дилетантизм авторов «сенсаций», поверхностное знание, манипулирование фактами и т.д. Другая сторона методологии таких авторов – они обычно ставят знак равенства между предположением, догадкой и реальным знанием, историческим фактом. Навязчивый замысел ложится в основу гипотезы и та становится якобы проверенным и доказанным знанием, аксиомой»215.

Для методики Абдурагимова характерна и подмена устоявшихся этнонимических и лингвистических обозначений надуманными, абсолютно неправомерными. Уверенно шагая «через века, через народы», он вводит такие этнические термины-новоделы как кутии-шумеро-хуррито-урарто-албаны (лезги), протолезги-кутии, кутии-шумеро-албано-лезгинский народ, хуррито-лезги, лезгиноязычные хурриты, лезгиноязычные кутии, лезгиноязычные шумеры и т.п., которые лишний раз должны продемонстрировать неподготовленному читателю «прямую генетическую связь».

Этой цели, а также показу воображаемой эксклюзивной роли древних лезгин в культурно-исторических и этноязыковых процессах, подчинена и замена термина «восточно-кавказские» или «нахско-дагестанские языки» на «лезгино-нахские», ибо «нахская группа языков произошла от лезгиноязычных хурритов (урартов)», а кайтагцы, даргинцы, лакцы и аварцы – «либо произошли от лезги, либо заимствования в языке и культуре получены «в процессе взаимного сближения или «схождения» на почве развития производственной и экономической общности их носителей»³³.

Нелепость, глупость этих заявлений очевидна для историка, лингвиста, но рассчитаны они не для них, а для широких масс, не осведомленных в тонкостях исторической науки и языкознания. При этом ни слова нет о других дагестанских народах – табасаранцах, рутульцах, цахурах, агулах, удинах и др., языки которых входят в лезгинскую языковую группу, и которых авторы, очевидно, легко и просто считают лезгинами.

Абдурагимовы вносят свою лепту и в археологическую терминологию – «куро-аракскую культуру» предлагают называть «культурой кутии-хуррито-урартов, т.е. культурой лезгиноязычных народов». Очень сложную проблему этнической атрибуции куро-аракской культуры, по которой исследователями высказано несколько противоположных мнений-предположений (в том числе и о том, что носителями этой культуры были прадагестано-нахские племена), профессор-физик и аспирант-литературовед решают, словно рубят «гордиев узел».

Сколь легко Абдурагимовы разрешают трудные вопросы и проблемы этнического развития наглядно видно и из следующего пассажа – приведя ряд цитат из работ авторитетных ученых, они заключают:

«Кутии (утии) в V-IV тысячелетиях до н.э. в южной Месопотамии получают новое название – шумеры, в IV-III тысячелетиях до н.э. в северо-восточной части Месопотамии кутии (утии) переименовываются в хурритов, во II-I тысячелетиях лезгиноязычные народы, расселенные на территориях озера Ван и Армянского нагорья, получают новое название – урарту, а в государстве Кавказская Албания – алпаны. Интересно отметить, что в государстве Кавказская Албания (IV до н.э.–VII в. н.э.) алпаны и удины (кутии) были синонимами, которые в IV в. получили новое название – лезги»³⁴.

Таким образом, из глубины веков, «не мудрствуя лукаво», перекидывается этногенетический «мостик» в нашу современность, призванный показать прямую генетическую преемственность, и незачем ученым «ломать» себе голову – ведь «слепить» историю так просто, достаточно констатировать переименование якобы одного и того же народа. Эти «умозаключения», отличающиеся предельной упрощенностью и надуманностью, искажением исторических фактов, не выдерживают самой элементарной критики.

Достаточно хотя бы сказать, что албаны и удины не получали новое этническое наименование лезги, известное с рубежа нашей эры в форме «леги», «леки» параллельно с этнонимами «албаны» и «утии», а для IV-V вв. н.э. известны и цари леков (Шергир, Ипаджадж), и цари албан. Албаны и леги//лакзи//лезги – это не идентифицируемые, не тождественные, но родственные этносы.

Эта дифференциация сохранялась на протяжении всей истории албан – еще автор XVII в. Закарий Канакерци проводит ясное этноязыковое различие албан и лакзи³⁵. Исторический взгляд Абдурагимовых искажен националистическими очками, и они видят то, что желают видеть в своем стремлении

«воспевать предков как славных героев, сделавших бесценный вклад в формирование человеческой культуры и цивилизации и облагородивших все другие народы»³⁶.

Другой пример – как авторы обращаются с данными лингвистики. Излагая на нескольких страницах материалы исследования И.И. Эфендиева по иранским лексическим элементам в лезгинском языке, Абдурагимовы заключают, что «эти языки также в давние времена взаимно «проникали» друг в друга». Мало того, они заимствования из иранского в лезгинском называют взаимозаимствованиями, ставя проблему «с ног на голову» и критикуя автора за «ложное представление, будто лезги переняли слова из персидского». При этом Абдурагимовы совершенно не замечают, что абсолютное большинство лексем представляет заимствования из новоиранского языка, а не из средне- или древнеперсидского, т.е. относятся ко времени после VIII в. н.э. В итоге вывод:

«Протолезги и другие автохтонные народы Передней Азии сыграли существенную роль и в становлении персидской культуры»³⁷.

Налицо посягательство на чужие культурные достижения, на чужое прошлое.

Отметим еще два момента, на которые невольно обращается внимание при знакомстве с книгой Абдурагимовых и на которые акцентировал внимание их критик Р.Г. Магомедов. Предоставим ему слово.

«Большая часть анализируемой книги представляет своего рода хрестоматию мифов, легенд, былей, иллюстрирующих, по замыслу Абдурагимовых, духовную культуру, религию, пантеон богов, героев и царей «лезгинских» племен и т.д. … Способы компиляции чужих текстов в этих разделах рассматриваемой книги также разнообразны и замысловаты. Иногда даны ссылки к небольшим отдельным предложениям, буквально «плавающим» внутри полностью заимствованного чужого текста; нередки целые разделы, почти целиком повторяющие структуру и содержание работ других авторов.

Надо сказать, что к каждой главе этой части работы предпосланы вводные разделы обобщающего характера, которые тоже, как правило, «присвоены» авторами в готовом виде. Например, текст на две с половиной страницы в начале главы «Школа жизни» дословно взят из известной книги С. Крамера «История начинается в Шумере» (М., 1991, с. 18)»³⁸.

Помимо мифов и легенд шумеров и хурритов (об Энлиле, Энкиду, Инанне, Иштар, Гильгамеше и т.д.), авторы приводят большое количество якобы бытующих ныне легенд и былей времен Ахеменидов и Кавказской Албании, об Александре Македонском и Дарии, о царях Албании Оройсе, Ваче и Джаваншире, римских полководцах Лукулле и Помпее и т.д. Как подчеркивает Р.Г. Магомедов,

«сделано это с расчетом, чтобы создать у читателей иллюзию сохранения в глубинных пластах фольклора лезгинского народа бесспорной «исторической памяти», идущей от албан, и тем самым показать «прямую генетическую связь» их (а также шумер, кутиев, хурритов, пеласгов) с лезгинами».

Но преследуют эти современные мифы, включенные в палитру древней передневосточной мифологии (неподготовленный читатель и не разберет где «новоделы», а где реально существовавшие легенды и предания древности), не только названные цели – в них заложены и идеи консолидации народа, его былой могущественности и славы, высокого духа и свободолюбия и прочих положительных качеств, присущих любому народу.

Для наглядности приведем дословно несколько отрывков из некоторых взаимосвязанных мифов³⁹, претендующих на «седую древность». Легенда «Канда-гар» (что якобы этимологизируется с лезгинского как «плохой ветер»):

«Персидская держава стала тюрьмой для покоренных народов… Чтобы ослабить сопротивление лезгиноязычных хурритов, урартов, царь Дарий набирал на их землях всадников и отправлял их далеко на восток, якобы для защиты восточных границ иранской империи. … Так образовались обширные поселения протолезги в Афганистане и Средней Азии. Одним из таких регионов являлся Канда-гар…»⁴⁰.

Легенда «Битва при Иссе»:

«Затем Искендер (т. е. Александр Македонский – авт.) подъехал к пеласкам (по Абдурагимовым, это «албаны, осевшие на Балканах более трех тысяч лет тому назад» – авт.) и сказал: «Пеласки! Вы потомки хурритов и кутиев, некогда могущественных народов, захвативших полмира, давших народам высокую культуру. Ваши братья (т.е. албаны и урарты, по замыслу Абдурагимовых – авт.) сейчас находятся в рабском подчинении у персов, … вы воюете … за освобождение своих сородичей из рабства!».

Легенда «Знаменательная встреча»:

«…Искендер остановил бой (битва при Гавгамелах – авт.) и через предводителя пеласков обратился к горцам: «Кто вы?». «Мы – отряды алпанов и урартов, наемные войска царя Дария». «Как вы можете служить Дарию, воевать против своих братьев-пеласков? … Переходите ко мне, служите у меня, так вы прославите и свое имя!».

После этих слов отряд, состоявший из алпанов и урартов, перешел на сторону Искендера, и началось преследование бегущих вражеских войск, при котором персы гибли толпами…».

Легенда «Встреча братьев и друзей»:

«После победы над Дарием Искендер дал волю своим войскам. Предводитель пеласков по-братски разделил военные трофеи и богатства и организовал великолепное пиршество в честь знаменательной победы. В торжествах участвовали и алпаны, и урарты – протолезги и протонохчи…».

Вот таковы ура-патриотические, ложногенетические легенды и предания наших современников-сказителей. Почитаешь эти мифы современника и готов к борьбе за свободу и счастье народа. Современный этноцентристский, этнополитический миф, как отмечает В.А. Шнирельман,

«обращен в прошлое и будущее, полностью или почти полностью игнорируя настоящее, которое кажется ему тусклым и лишенным внутреннего смысла. Апеллируя к прошлому, он фактически строит внеисторическую схему, представляющую народ вечной и неизменной целостностью. В особенности постоянными объявляются черты «национального характера» или «национального духа», которые неизменно ставят данный народ выше всех других. Так как современная эпоха видится временем упадка и морального разложения, а героика и великие деяния связываются с отдаленным прошлым, такой подход способствует расцвету иррационального, мистического восприятия истории, согласно которому героическое прошлое автоматически должно обеспечить народу славное будущее. … В итоге этноцентристский миф создает основу для идеологии насилия и служит для возбуждения энергии масс во имя какой-либо этнополитической цели»224.

Такой конкретной целью, как мы уже цитировали, являлось продекларированное в Программе движения «Садвал» создание лезгинского государства. Книга Абдурагимовых великолепно издана, богато иллюстрирована. Но какую цель преследуют эти многочисленные иллюстрации? Ответ дает Р.Г. Магомедов:

«Неразрывная связь лезгин с древнейшими народами Передней Азии демонстрируется и таким приемом, как выстраивание обширного иллюстративного ряда сюжетов из истории и культуры древнейших цивилизаций. Иллюстрации шедевров архитектуры, декоративно-прикладного искусства, памятников письменности древней Передней Азии призваны вызвать ассоциации, что они созданы прямыми предками лезгин»⁴¹.

В завершение рассмотрения труда Абдурагимовых приведем еще одну пространную цитату.

«На наш взгляд, основной причиной всех этих войн и конфликтов (на Ближнем Востоке и Кавказе – авт.) является национализм, выращенный на научном чванстве. К сожалению, многие археологические, исторические и другие научные данные были фальсифицированы, чтобы выпячивать свое «Я»… Судьбы некоторых народов настолько переплелись, что вряд ли сейчас можно определить, какой кусок земли Передней Азии принадлежал какому народу. С этой точки зрения, война между евреями и палестинцами является абсурдом. Армяно-азербайджанский конфликт – еще более парадоксальное явление».

Как замечает Р.Г. Магомедов, «если не знать продолжение этого цитируемого текста из рассматриваемой книги Абдурагимовых (стр. 435), то трудно поверить, что он принадлежит этим авторам. Но далее цитата завершается фактически неприкрытыми претензиями на историческое лидерство, на «этническую территорию»:

«Армяне, пришедшие с Балкан (X-VI вв. до н.э.), и тюрки, пришедшие с Алтая (XI-XII вв. н.э., появившиеся на территории нынешнего Азербайджана преимущественно в XIX в. н.э.), воюют между собой за Карабах, который не был ни армянским, ни тюркским. Карабахцы – это бывшие лезгиноязычные албанцы, которые перешли в XIV-XV вв. н.э. на армянский язык. Известно, что пришлый завоеватель не превышает и 20% местного населения. Как армянский народ, так и тюркиазербайджанцы создавались на культурной базе и на территориях лезгиноязычных народов (урартов и кавказских албанцев). Вместо того, чтобы дружно жить и развиваться, эти два народа воюют между собой за землю и народ, не принадлежащие им». Вот так-то. Умеющий думать да поймет»⁴².

В таком же мифологическом и этноцентристком духе выдержана объемистая книга Ф.А. Бадалова «История лезгинского народа (лезгиноязычных народов) и государства (V тыс. до н.э. – Х в. н.э.)» (Дербент, 1998. – 437 с.). Книга полна измышлениями, откровенными фантазиями, подтасовкой фактов, претензиями на историческое лидерство, древность и т.д., и т.п. Это и понятно – одним из основных источников, на которые опирается автор в своем повествовании, является подложная, так называемая «Албанская книга» – мнимая рукопись, якобы написанная в VII-VIII вв., но в действительности созданная в наши дни (о ней см. гл. 6). Чтобы читатель понял, в каком «ключе» написан сей печатный труд, приведем только несколько тезисов-выводов: «государственным языком Алупании (т.е. Кавказской Албании – авт.) был лезгинский язык», «лезгинская цивилизация являлась одной из самых древних на Кавказе», «общехурритские религиозные корни в верованиях этруско-пелазгов-лезгин налицо», «…именно в этот период верховный бог древнелезгинских племен Ра-Солнце становится и верховным богом Египта»⁴³. Комментарии, как говорится, излишни. Казалось бы, пиши себе на здоровье – «бумага все стерпит», а «написанное пером, не вырубишь топором».

Но пугает то, что автор этой книги, видимо, преподает историю студентам, а книга его «завершена в университете «ЮЖДАГ», всесторонне обсуждена, одобрена и рекомендована Ученым Советом в качестве учебного пособия для аспирантов, студентов и учащихся старших классов средних учебных заведений»⁴⁴. Это, кстати, тот же университет, известный «дешифровками» фальшивой «Албанской книги», «Фестского диска», других древних памятников письменности и имеющий государственную аккредитацию. В предисловии к книге Ф. Бадалова доктор философских наук, профессор, действительный член Нью-Йоркской Академии наук⁴⁵ Н.Г. Магомедов в частности пишет, что

«данная работа, где осуществляется убедительное повествование об истории и культуре лезгинского народа … будет достойно оценена читателями, она сумеет выполнить существенную позитивную функцию добротного информационно-просветительского источника и будет полезным дополнением к учебникам по истории северо-восточно-кавказских народов».

Много говорить не приходится по поводу столь лестных слов в адрес этой книги; в действительности – перед нами не «убедительное повествование», а бездоказательное, национал-мифологизированное сочинение, не «добротный информационно-просветительский источник», а недоброкачественный, вульгарный опус, не «полезное дополнение к учебникам», а вредная, этноцентристская книга.

Добавим, что спустя два года Ф.А. Бадалов выпустил уже специальную книгу, посвященную созданной им же религиозно-мифологической системе древних лезгин и названной им «раизмом» по имени верховного бога Ра⁴⁶. Некий Р.Р. Бабаев, не удовлетворившись древним «лезгино-египетским» божеством Ра, сопоставил имя богини Луны Мен (тоже древнелезгинской) с именем первого царя Египта Мена (Мину), предпринял «тщательные» поиски «лезгинского следа» в древнем Египте, чему посвятил обширную статью, опубликованную в четырех номерах газеты «Дагестанская панорама»231. Анонсируя  изыскания этого следопыта, «большого патриота своего народа», редакция газеты безответственно писала, в частности:

«Сегодняшний день для лезгинского народа подобен его большому и светлому празднику. К нему возвращается его великая и славная история, идущая от далеких предков. Открывая для мира страницы этой великой истории, редакция сердечно поздравляет весь лезгинский народ и всех любителей древней истории»⁴⁷.

Мы полагаем, что в этих словах скрыта грубая шутка, если не издевка, автора анонса. Далее редакция просила желающих оказать «посильную спонсорскую помощь» для публикации книги Р. Бабаева. Автор заварил такую историко-топонимо-этимологическую кашу, что вряд ли найдется желающий ее расхлебывать. Но читатель-обыватель поглощает ее, как и многие  другие суррогаты подобных «исторических» исследований, и, переварив эту псевдонаучную пищу, уже бредит манией величия. Р. Бабаев не один десяток топонимов древнего и современного Египта связывает с древними лезгинами, предлагая им сумасбродные объяснения, как то: Египет (Егъипад) – «Неведомая сторона», Гелиополь – «город гелов», Каир (Гаhир) – «река (озеро) горя (скорби, тоски)», Карнак (Карноаг) – «земля Кара» и др. В числе древнелезгинских названий числятся Нил, Луксор, а также топонимы в Эфиопии, Кении, Тунисе, Марокко. По этому поводу Р. Бабаев, не отдавая себе отчета, пишет:

«Судя по имеющимся на африканском континенте лезгинским названиям, они (древнелезгинские племена – авт.) пошли дальше Египта не только вглубь континента, но и по его побережьям – восточном, северном и западном. Так что есть полное основание говорить о том, что древние лезгинские племена были знакомы не только с Египтом, но и с африканским континентом»⁴⁸.

С таким же успехом автор может найти «древнелезгинские» следы в Восточной Азии, в Америке, Австралии. Для этого надо взять справочник географических названий мира и «пробежаться» по нему, выявив необходимые наименования, как, например, Легаспи на Филлипинах, Гилфорд и Гилмен в США, Албери и Олбани в Австралии, Асахи и Асахигава в Японии и многие другие «древнелезгинские» топонимы. По-явление же этих топонимов в Египте автор объясняет тем, что гиксосы (по Р. Бабаеву, от лезг. гиг «ось, вал арбы»), завоевавшие ок. 1700 г. до н.э. Египет и основавшие здесь столицу Аварис (тоже будто-бы лезгинское название), а также «народы моря», вторгшиеся сюда в XIII в. до н.э., в основном состояли из древних лезгин. Правда, армянский националистический «исследователь» С.М. Айвазян, известный своей скандальной книгой «История России: Армянский след» (М., 1997), пытался доказать, что гиксосы, ознакомившие египтян с лошадью и колесницей, были армянами⁴⁹.

Читая статьи Р. Бабаева, можно найти еще немало развлекательно-смешного на псевдоисторико-этимологические темы. Например, название Урарту – это лезгинское Урертул «территория озер», урартская столица Тушпа – это лезгинское Тушпад «ориентированная сторона», древняя мидийская столица Экбатана (др.-иран. Хагматана, совр. Хамадан) – это лезгинское Экупатан «светлая сторона» и т.д., и т.п. От этого «историка» читатель может узнать, что «Ассирию изначально населяли древние лезгины», что «хараппскую культуру в Индии в долине реки Инд создали хурриты, асы и другие лезгинские племена», что название страны Сирия происходит от лезгинского слова цири «черемша» и проч., и проч.

Еще один потешный пассаж из работы Р. Бабаева: древнее лезгинское племя мазы (есть сел. Маза в Южном Дагестане) обитало не только на территории Кавказской Албании и в Северном Иране (Мазандаран), но и в Малой Азии (Мизия), во Фракии (Мезия), откуда они «потом переселились на территорию Польши и Белоруссии. Возможно, что ныне в Мазурии на северо-востоке Польши живут потомки древних мазов, упомянутых в египетских надписях»⁵⁰. Автор упустил из виду г. Мазабука в Южной Африке, но не забыл сопоставить народный польский танец мазурку с лезгинкой. А по поводу итальянской тарантеллы Р. Бабаев многозначительно рассуждает – «не являются ли создателями этого танца древние лезгинские племена».

Поводом для древнелезгинской тарантеллы автору послужили, конечно же, этруски, ну и немалочисленные «древнелезгинские» топонимы, которые он обнаружил на географической карте Италии. Но еще больше «параллелей» он нашел в Скандинавии, о чем поведал в огромной безграмотной статье – в 17 номерах (!) той же газеты «Дагестанская панорама» – с обескураживающим названием «Лезгинский след в истории норвежцев»⁵¹ (ср. с названием книги другого этноцентриста С.М. Айвазяна «История России: Армянский след»). Не будем перетруждать себя и читателя, курьезными и бредовыми этимологиями из этого опуса, но заметим, что Р. Бабаев в этом деле не первооткрыватель. Он, ухватившись за неразумную идею Т. Хейердала и его азербайджанских последователей⁵² о связи древних азербайджанцев (азери) с древними норвежцами (норманнами), первого легендарного короля которых звали Асер и у которых существовал пантеон богов-асов, обитавших в усадьбе Асгард, переиначил ее на лезгинский лад, объявив асов древним лезгинским племенем.

В итоге это (уже якобы древнелезгинское, а не мнимое древнетюркское) племя с Кавказа переселилось сначала в низовья Дона (г. Азов), а оттуда в Скандинавию. Они же, по убеждению Бабаева, оставили многочисленные свои следы и на иных просторах, например, в том же Египте – это, в частности, топоним Асуан, который, по его мнению, представляет «чистое лезгинское название, содержит два лезгинских родоплеменных названия: ас и ван». Заметим, что у норманнов, помимо богов-асов, были еще «старшие» боги – ваны, а в Южной Америке имеются населенные пункты Асунсьон и Асогес, и пожелаем «следопыту-этимологу» дальнейших заблуждений на лезгино-норвежско-итальяно-египетской и иной этимологической ниве.

Создается впечатление, что Р.Р. Бабаев ставил целью позабавить читателей своими курьезно-комическими «изысканиями», но иначе как глумлением, измывательством, издевательством над историей вообще и над историей народа в частности эти «бабаевские» штудии назвать нельзя. Упоминавшемуся вымышленному раизму древних лезгин подстать и версия о рождении Заратуштры и возникновении зороастризма в горах Дагестана. Об этом поведал широкому кругу читателей на страницах официальной республиканской газеты «Дагестанская правда» бывший филолог, а ныне экстрасенс и поэт Ф. Джамалов. Естественно, появился на свет пророк на малой родине автора – в Агуле⁵³, который «являлся своеобразным очагом авестийской духовной цивилизации, «Шамбалой» (Тибетом) древних ариев»⁵⁴.

«Место рождения пророка должно было соответствовать тому пункту, откуда во время гелиактического восхода можно было наблюдать необычный блеск (зар) Сириуса, сияющего золотистой искоркой в лучах восходящего солнца. Это событие должно было произойти 21 марта 996 г. до н.э. на Великой Горе, в Небесной стране, т.е. в Агуле. Маги знали об этом, поэтому в ночь с 20 на 21 марта на горе Зайбун (Подножии рождения) они разожгли ритуальный огонь – эран цабур (арийский костер) и с середины ночи до восхода вступили в молитвенный обряд уш (с агульск. яз. – «ночь»), вызывающий силы света. Так появился в мир великий пророк Заратуштра».

Другое «открытие» Ф. Джамалова – Атлантида. Читатель уже, наверно, догадывается, где она находилась –

«…именно Дагестан являлся легендарной Атлантидой – «землей отцов», откуда пассионарные яфетические племена (в том числе и древние греки) расселились по всей Евразии»⁵⁵.

А почему «земля отцов», так этимология названия этой загадочной страны такая по Ф. Джамалову – от древнеяфетических ат/дад, что значит «отец», и лант/ланд, то бишь «земля».

«Ну а причем тут Дагестан?» –

спросит любопытствующий читатель. Да при том, что Атлант – это производное (калька) от опять-таки яфетического слова «Дагестан», которое переводится вовсе не как «Страна гор», а означает на чеченском «Страна (родина) отцов». К тому же имя мифического Атласа (Атланта) – титана, державшего на своих плечах небосвод, переводится снова с яфетического как «отец лазов», т. е. лезгов-лезгин-пелазгов.

В статьях Джамалова, представляющих собой псевдоисторические сочинения и яркий образчик современного мифотворчества, объединены в единое целое древние легенды и библейские сказания, выдаваемые за реальные факты истории, научные данные и так называемые эзотерические знания, которые он ставит на один уровень. В итоге мы видим такие абсурдные положения и заключения как-то:

«Данные агульского языка позволяют уточнить многие древние понятия, восходящие к праязыку времени Ноя. А если Ной являлся носителем языка допотопной цивилизации, то очевидно, что нахско-дагестанские языки должны сохранить черты допотопного языка»;

«как показывают исследования, регион Кавказа являлся колыбелью человеческой цивилизации»;

«период пребывания в раю – это не история, а зародыш человеческой истории… детальное исследование библейских сюжетов позволяет предположить, что изгнанники из рая поселились на Кавказе»;

«после глобального потопа и гибели Кавказско-Месопотамской цивилизации (Эдема-Атлантиды) возрождение снова начинается на Кавказе»; «ведь не случайно здесь (т.е. в Дагестане – авт.) бывали царь Саргон, царица Семирамида, … Александр Македонский…»; «Иафет находился на Кавказе»; «согласно преданиям, родоначальник Кавказской расы Иафет после смерти был похоронен на вершине горы Шалбуздаг⁵⁶»;

«исторические материалы свидетельствуют: древнегреческая мифология имеет прямое отношение к Дагестану»;

«цивилизация, сформировавшаяся на территории Дагестана, была более древней, чем цивилизация Передней Азии»;

«место, которое Магог выбрал для своего обитания, со временем стали называть Агул, что означает буквально Мир наверху или Небесная страна»;

«в Магу-дере находится наиболее почитаемая святыня агулов – Магунпир, или Магу-эрелер⁵⁷. Мы полагаем, что этот пир является священным надгробием основателя Религии магов – Магога, сына Иафета»;

«исследования показывают, что, действительно, шумеры … были частью субарейских племен, выходцев с Кавказа».

Не будем более утомлять читателя откровениями Джамалова – их можно продолжать «до бесконечности». Здесь мы встретим и этимологию шумерских топонимов (Ур, Урук, Эридур, Ассур и др.), гидронимов, теонимов на основе агульского языка; узнаем, что Гильгамеш – это агульское имя (означает «Могучий буйвол»), что «племена магов» – это союз шести дагестанских племен во главе с Зороастром (агулом), что Сарматия – это Дагестан, а амазоны – дагестанские сарматы, что центральноазиатские племена тохар, дахов, кушан – мигранты с Восточного Кавказа. Читатель может узнать из этих статеек еще много чего абсурдно-«интересного».

Для автора в числе авторитетов – русские национал-параисторики В. Щербаков и А. Барашков, утверждающие, что «племена хетто-лувийцев и… хаттов влились … в те самые роды полян, о которых говорит русская летопись», что предки славян – скифы – произошли от Магога – князя Роша, т. е. Руси. При всем этом, автор частенько упоминает и имена и мнения известных ученых, стараясь придать своим измышлениям наукообразность, пытаясь прикрыть наготу своих параисторических опусов «научным платьем».

Итак, одни «новаторы»-интеллектуалы от историографии утверждают, что шумеры, этруски и скифы были предками адыгов (кабардинцев, черкесов и адыгейцев), другие – тюркоязычных народов (в т.ч. и балкаро-карачаевцев), третьи – дагестанских народов… Вспомним в этой связи и тех, кто пытается доказать, что едва ли не прямыми потомками этрусков, скифов или тавроскифов являются русские (см. гл. 1), а несколько лет назад некто В. Тороп издал учебное пособие для начинающих «киммерологов», где утверждается, что киммерийцы Геродота – славяне, и в Западной Европе киммерийцы-славяне перешли на кельтскую и германскую речь и т.п.⁵⁸ Ну если не этруски, так киммерийцы! [Интересно было бы усадить всех этих сторонников «прямой генетической связи» за один стол и послушать их дискуссию]. Не будем говорить об анекдотичных и подкупающих наивной простотой этимологиях «этруски – это русские» или «пелазги – это лезги» и процитируем высказывание Л.П. Загурского более чем 120-летней давности:

«Пожелаем нашим кавказским археологам, чтобы они перестали отыскивать на Кавказе Иудею, Халдею, земной рай и очень древний Египет»⁵⁹.

Пожелание Л.П. Загурского современным деятелям от истории явно неизвестно и они продолжают свои поиски славного предка. Перенесемся в более поздние эпохи. В числе тех, кто сделал ряд «сенсационных открытий», здесь можно назвать кандидата исторических наук А.Ж. Кафоева. Удивляет  непоследовательность и поверхностность его суждений и выводов. Так, по «исследованиям» А. Кафоева, «на Северном Кавказе… проживали славяне-анты в лице предков кабардинского народа», которые входили в состав «могущественного антского союза», существовавшего в данном регионе в I-XIV вв.⁶⁰ Далее он заявляет, что «с учетом археологических данных» (причем не указывает, каких именно), кабардинский народ на Центральном Кавказе «проживает… начиная с эпохи бронзы, т.е. 6-7 тысяч лет»⁶¹.

Кафоев Арсен Жебралович, 1950 г. (справа)

Возникает вопрос: если кабардинцы и другие адыгские народы являются, по А. Кафоеву, прямыми потомками «антов-славян», входившими в состав мифического антского союза I-XIV вв., то кто же были касожские племена Северо-Западного Кавказа, хорошо известные по русским летописям и общепризнанные в отечественной историографии как основные предки тех же адыгов. С невероятной легкостью он «решает» и этот вопрос. «Касоги – это китайцы» – однозначно заявляет А. Кафоев. По его словам, они составляли большой скотоводческий племенной союз под названием «косситы» или «каса», который, «снявшись с Алтайских гор (входивших в то время в состав Китайского государства), … во II в. н.э. двинулся на Запад»⁶².

Надо заметить, что бывший экономист, переквалифицировавшийся в историки, А.Ж. Кафоев давно подвизался в области ранней истории адыгов. Еще в 1963 г. издательством «Эльбрус» в г. Нальчике была издана его монография «Адыгские памятники». Пытаясь расширить круг памятников адыго-кабардинской письменности и удревнить их (что необходимо для демонстрации древности пребывания кабардинцев на их нынешней территории), он в этой книге сосредоточил основное внимание на эпиграфических объектах, прежде всего на новом чтении надписей на известной Зеленчукской каменной плите из верхнего Прикубанья и на так называемом Дука-беке на речке Этоко в Кабардино-Балкарии. Последний памятник широко интерпретируется на фоне кабардинского фольклора, и А.Ж. Кафоев к проблеме Дука-бека возвращается неоднократно. О чтении Зеленчукской надписи мы будем говорить в следующей главе, сейчас же обратимся к Дукабеку.

Версия А. Кафоева, изложенная в его монографии, сводилась к трем основным постулатам:

1) надпись на этокском памятнике, представляющем монументальную каменную фигуру воина, связана с кабардинской песней о Баксане – сыне Дауо, переданной нам Ш.Б. Ногмовым, и они дополняют друг друга;

2) дата Дука-бека не XI и не XIV век, как предполагалось в научной литературе, а 452-453 гг.;

3) изваяние принадлежало кабардинскому воину, следовательно, кабардинцы заселили Центральное Предкавказье не позже середины V в., а возможно и раньше⁶³.

Перечисленные выводы автор сопроводил обвинениями в адрес ученых в монополии, диктатуре отдельных лиц или коллективов в науке, а это «противоречит марксистскому взгляду на развитие науки и ленинской теории познания»249.

Именно упомянутая монография А.Ж. Кафоева, наполненная «новаторством» и историческим мифотворчеством, в немалой степени дала толчок тому историографическому беспределу, который мы видим на Северном Кавказе сегодня. Парадоксально, но факт – «заслуги» А. Кафоева перед наукой были официально признаны присуждением ему степени кандидата исторических наук. В то же время кафоевские фантазии подверглись резкой

критике⁶⁴, но это обстоятельство нисколько не смутило Кафоева: его публикации с домыслами вокруг знаменитого Дука-бека продолжаются. В 1987 г. он «уточнил» и еще раз «удревнил» дату этого памятника, отнеся его к 375 г., и добавив, что народы России и Северного Кавказа уже тогда (когда и России то еще не было) находились в союзнических, «антских» побратимских отношениях⁶⁵.

В 1991 г. Кафоев так разъясняет причины передатировки Дука-бека: датировать его XVII в., как предлагал крупный археолог А.А. Иессен, невозможно, ибо «в таком случае пришлось бы вести речь о слишком запоздалом периоде появления предков кабардинского народа на нынешней территории». Железная логика! Дата 375 г., по А. Кафоеву, подтверждает пребывание кабардинцев здесь в IV в. и отрицает утвердившийся в науке взгляд о переселении их сюда из Прикубанья около XV в.252. В 1992 г. Кафоев делает еще один шаг в глубь веков и утверждает: дата Этокского памятника – 375 г., но ему

«с учетом археологических данных – 5-6 тысяч лет»⁶⁶.

Изваяние Дука-бек, до 1849 г. стоявшее на берегу р. Этоко, действительно представляет исключительно интересный и важный археологический памятник. К сожалению, он еще слабо изучен, хотя не раз привлекал внимание исследователей. В некоторых отношениях памятник уникален. При его датировке ученые до сих пор опирались на сильно поврежденную греческую надпись, вырезанную на лицевой стороне; в ней имелась дата, прочитанная академиком В.В. Латышевым как 1130 год⁶⁷, а известный палеограф и специалист по позднему греческому письму А. Попадопуло-Керамевс видел здесь 1623 г.⁶⁸ Кроме того, по В.В. Латышеву, в надписи упоминается «раб Божий Георгий грек», а А. Попадопуло-Керамевс слово «грек» исправил на «пресвитер». И все же для ряда современных исследователей предпочтительной оказалась датировка Дука-бека – XII веком.

Итак – IV, XII и XVII века. Что ближе к истине? Дука-бек представляется очень сложным для изучения объектом и с ним еще далеко не все ясно, особенно трудно решаема проблема происхождения и идентификации изображенного воина. Название «Дука-бек» с некоторыми оговорками можно признать кабардинским, оно существует как фамильное имя и сейчас в форме Дуко, Дуков⁶⁹. Но кабардинское название изваяния, разумеется, еще не значит, что оно было сделано и поставлено кабардинцами. Номинация Дука-бек могла в народе возникнуть много позже его изготовления. Дело в том, что у кабардинцев не было традиции изготовления подобных статуй и в их материальной культуре Дука-бек аналогий не имеет, тогда как в его иконографии просматриваются традиции древнетюркских изваяний Северного Кавказа и других регионов Евразийских степей. Поэтому истинное происхождение Этокской статуи остается неясным и спорным.

Что касается даты Дука-бека, то один из авторов этих строк недавно опубликовал статью, где было установлено наличие на одной из граней изваяния сцены охоты на оленя, причем охотник целится в животное из ружья на подсошке. Тем самым статуя Дука-бек не может датироваться временем ранее XVI в., что соответствует эпиграфической дате А. Попадопуло-Керамевса и анализу одежды Дука-бека; скорее всего памятник относится к началу XVII в.⁷⁰ В своих изысканиях А. Кафоев совершенно не учитывал рельефные изображения изваяния и не попытался с ними разобраться.

Как видим, надуманная дата Дука-бека, предложенная Кафоевым, не выдерживает проверки. Передатирование этокского памятника, как подкупающе искренне признался сам Кафоев, было сделано не в интересах установления истины, а дабы не говорить о «слишком запоздалом» появлении кабардинцев на их нынешней территории. Автора (а по некоторым данным, не только его), не устраивает установившийся в науке взгляд о переселении кабардинского народа на современную территорию – вот в чем суть. Вспомним принцип «кто древнее» и один из создаваемых этноцентристских мифов – об автохтонности. Отсюда искусственное удревнение пребывания кабардинского этноса на территории современной Кабарды до 5-7 тысяч лет.

Следует подчеркнуть, что ранняя этническая история и этногенез кабардинцев, как и других народов Северного Кавказа, требуют дальнейшего глубокого и фундаментального изучения. Но следует признать и то, что сегодня наиболее научно обоснованной является концепция, согласно которой кабардинцы довольно поздно отделились от адыгского этнического массива – автохтонного населения Северо-Западного Кавказа, и в массовом порядке переселились, судя по вполне достоверным данным и в частности по археологическим материалам (работы Э.В. Ртвеладзе, А.Х. Нагоева и др.), на территорию современной Кабарды не ранее конца XIV- начала XV в., после нашествия Тимура в 1395 г. Утверждая, что кабардинцы живут на территории современной Кабарды несколько тысяч лет, Кафоев вводит своих читателей в глубокое заблуждение. В своей последней публикации он вновь датирует Дука-бека IV в., а хеттов делает равнозначными адыгам⁷¹. Показательно, что эти «новые» фантастические идеи Кафоева получили в печати положительный отклик авторов, абсолютно некомпетентных в данном вопросе⁷².

В увлекательный процесс исторического мифотворчества включились также «историки» Чечни и Ингушетии. Ограничимся лишь несколькими примерами, некоторые из которых уже были предметом критики⁷³. Они в достаточной мере показывают общность методов, приемов, идей, типичных для всей северокавказской вульгарной, этноцентристской историографии. Среди поднимаемых проблем – те же проблемы глубочайшей древности современных этносов, их некогда обширных территорий, приобщенности к древним цивилизациям, культурам и прочие мифы.

Начнем с газетных публикаций А. Измайлова. В одной из них автор утверждает, что современные вайнахи (чеченцы и ингуши) являются потомками древних египтян⁷⁴. Какова аргументация автора? Преобладают этимологические «доказательства» – например, самоназвание чеченцев «нахчо» сопоставляется с древнегреческим названием обитателей долины Нила «наксос». А. Измайлов пишет:

«Известны у наших народов и имена в честь заселенных ими в древности территорий. Это – ХАМ-МАТ в честь древней Финикии (современный Ливан), АЛАШ – древнее название острова Кипр со знаменитым городом Мель-Картом, откуда, вероятно, происходят современные МАЬЛ-Хи, что дословно означает «жители города Мела»

(хотя в действительности «малх» по-чеченски значит «солнце», а горная местность Малхиста – «страна солнца» – авт.). Далее А. Измайлов египетские иероглифы сравнивает с петроглифами Чечни и архитектурным декором чеченских башен и склепов и приходит к заключению:

«Иероглифическая письменность… показывает неприменимость к чеченцам и ингушам понятия «горец».

Повторное освоение чеченцами и ингушами их плоскостных территорий, начиная с XV века, должно рассматриваться в науке не как «переселение с гор на плоскость», как утверждают некоторые авторы, а как результат возвращения на свои прежние исторические территории, где жили древние предки чеченцев и ингушей – древние выходцы из Египта»⁷⁵. Разумеется, связать чеченские петроглифы и символические фигуры на башнях и склепах с египетскими иероглифами невозможно; разве что при очень воспаленном воображении.

В другой публикации А. Измайлов критикует точку зрения известного археолога и историка-кавказоведа Е.И. Крупнова и современных его последователей «относительно духовной культуры вайнахов» и утверждает, что вайнахи поклонялись древнеегипетским богам Осирису и Тоту. Коснувшись грузинского по происхождению, средневекового храма «Тхаба-Ерды» в Ингушетии, автор далее отмечает:

«видно, что Осирис и Тот, как и тысячелетия назад, занимают в пантеоне вайнахов господствующее положение»⁷⁶.

А само наименование этого храма, которое автор раскладывает как Тха-Ба-Йер-дак, в его переводе (видимо, с «нахо-египетского») величаво звучит

«храм Владыки творения потусторонней души Ба бога Тха».

Подробно рассмотрев «теории» А. Измайлова, В.И. Марковин констатирует:

«сравнивать культы древнего Египта с культами вайнахов практически невозможно… версия, предложенная А. Измайловым, при ее трезвой оценке, не выдерживает критики»264.

Сказано очень верно и деликатно.

Довольно широкое хождение в Чечне и Ингушетии получила теория о генетической связи вайнахов с этрусками. Как верно заметил В.И. Марковин, поводом для нее послужила далеко не новая точка зрения ряда ученых о том, что язык этрусков имел грамматический строй, близкий к автохтонно-кавказским языкам. Еще в 1920 г. Н.Я. Марр отнес этрусский язык вместе с языком испанских басков к так называемой яфетической группе языков.

С тех пор данным вопросом интересовались многие исследователи – Ф. Браун, М.Я. Немировский, А.И. Харсекин, В.В. Иванов, В.Э. Орлов, С.А. Старостин и др. В частности, известный языковед В.В. Иванов приходит к выводу, что «этрусский язык был результатом развития одного из хурритских диалектов»⁷⁷; И.М. Дьяконов также высказывался о типологической близости этрусского и хурритского языков⁷⁸; о кавказско-этрусских (кавказско-пеласгских) контактах писал Р.В. Гордезиани⁷⁹; высокопрофессиональные лингвисты С.А. Старостин и В.Э. Орлов устанавливают систему закономерных соответствий между этрусским и правосточнокавказским языками, обнаруживают черты сходства с хуррито-урартскими (как ветви восточнокавказской семьи) и приходят к выводу о возможности «рассматривать этрусский язык с генетической точки зрения как члена восточнокавказской языковой семьи»⁸⁰.

Исследователи весьма осторожно и взвешенно подходят к своим выводам и наблюдениям. Подчеркнем, что они устанавливают связь на уровне реконструируемого правосточнокавказского языка, еще не разделенного, и который только впоследствии (около III тыс. до н.э., как предполагают исследователи на основе данных глотторонологии⁸¹) распался на ряд языковых групп и самостоятельных языков. К тому же речь идет о вероятной языковой близости, а не о родстве этносов и их культур. И здесь не может быть места для этнических идентификаций между древними и совеременными народами. Как писал известный этрусколог А.И. Немировский, «лексические связи этрусского языка с языками Малой Азии недостаточны, чтобы назвать тот или иной древний народ (не говоря уже о современных народах – авт.), язык которого был бы источником тирренского языка. Но лингвистические данные говорят о том, что тиррены⁸² на заре своей истории находились в тесном общении с носителями древних культур Малой Азии и Восточного Средиземноморья»⁸³.

Чеченский исследователь Х.З. Бакаев в одной из своих газетных публикаций на вопрос «Можем ли мы говорить о прямых связях вайнахов с этрусками?» резонно отвечает:

«Очевидно, нет»⁸⁴.

Мы бы сказали: «Конечно, нет». Но в то же время Х. Бакаев, назвавший свою популярную статью «Потомки Энея» (под которыми понимаются вайнахи, как потомки мифического героя Троянской войны, властителя дарданов, переселившегося в Италию), неправомерно приписывает вышеназванным исследователям вывод,

«что этруски есть не кто иные, как хурриты».

Хотя эти специалисты так прямолинейно не утверждают и не рассуждают. В этой же статье он употребляет такие неправомочные с исторической и этнокультурной позиций термины как «хуррито-урарто-нахи», «хуррито-урарто-нахская общность» (ср. с подобными этнонимами-новоделами Г.Абдурагимова). Ему же принадлежит самоуверенное заявление, подхваченное и развитое чеченским писателем С.-Х. Нунуевым (см. ниже):

«… современные вайнахи – единственные прямые претенденты на генетическое родство с древними хуррито-урартами»⁸⁵.

А И.Ю. Алироев вкладывает в уста одного из своих литературных персонажей – учителя чеченского языка, следующие слова, которые он обращает к своим ученикам:

«… наш язык родствен языкам американских индейцев, басков Пиренейского полуострова, тирренцев и этрусков Аппенинского полуострова, вымерших народов Двуречья: шумеров, протохеттов, ургаритов, урартов»⁸⁶.

Впоследствии из под пера Х. Бакаева, выступившего под псевдонимом Дени Баксан, вышел и «капитальный» труд «След сатаны на тайных тропах истории», написанный в том же этноцентристском стиле, отличаемся манипуляцией историческими фактами, цитатами из работ известных ученых⁸⁷.

Между тем исследователи-профессионалы пишут, как уже отмечалось, о родстве хуррито-урартских языков и восточно-кавказских, к которым принадлежат не только нахские, но и дагестанские языки. Но для «новаторов», дилетантски подхватывающих мнения профессионалов, нет проблем – они идут «дальше и глубже» их, проявляя этническое выпячивание. Пример тому, статья Ю. Хадзиева с идеей о том, что вайнахи – прямые потомки этрусков. Его аргументы:

«наименования топонимов, этнонимов, теонимов, гидронимов древней Этрурии и Рима и их язык имеют удивительную особенность: они дают буквально поразительную схожесть с нахскими (чеченским, ингушским и тушинским – бацбийским) языками Кавказа и, можно сказать, имеет нахскую и вайнахскую природу»; «этрусков древние греки и римляне называют этрусками, этрусками-тирренами, этрусками-тусками и просто тусками, где последний эпоним этруско-туски напоминает нам название (термин) – тушин (бацбийцев) или туш-бацой, а это, по-моему, заманчивый аргумент для установления генетического родства и этнической связи этрусков или этрусков-тусков или просто тусков древней Италии и тушин (бацбийцев) или туш-бацой Кавказа, которые являются нахским этносом»⁸⁸.

Чисто внешнее, формальное сходство и фонетическое созвучие, в частности, двух этнонимов «туски» – «тушин», а также толкование названий этрусских городов с помощью чеченского языка (!), послужило Ю. Хадзиеву основанием для этногенетических построений с далеко идущими выводами. Верно заметил В.И. Марковин:

«Ю. Хадзиев увлекся созвучиями и забыл ту меру, которая отличает историка и лингвиста-ученого от дилетанта»⁸⁹.

Идеи Ю. Хадзиева подхвачены военным в отставке Р.С. Плиевым⁹⁰. Автор отстаивает идеи о родстве этрусков и нахов и общности их истории, что было оборвано в итоге миграционных процессов. Один из доводов в выводах Р.С. Плиева – топонимы с основой «гарга» встречаются от Кавказа до Альп, Аппенинского и Пиренейского полуостровов, особенно много их в Италии. Известное на Кавказе в древности племя гаргаров (у автора III в. Ипполита Портского – гарганы) исследователи давно сопоставляли и с ингушами (самоназвание галгай), и с албанодагестанскими народами, и с грузинами.

Подобный этноним и этнотопоним был представлен в Кавказской Албании (племя гаргаров, которое некоторые авторы необоснованно объявляли тюркским; Гаргарское поле, Гаргарское княжество, гаргарский язык, на котором была создана письменность Албании), в Южном Дагестане есть гора Гаргара, тухумы с таким названием, у цахурцев, рутульцев, аварцев это слово используется как форма обращения к близким, соседям, родственникам и т.д., но это созвучие не дает повода к «дальним странствиям» и «глубоким выводам». Ухватившись за гаргаров, некий С. Арапиев не только объявил, что на нахском языке была создана письменность Кавказской Албании, но и провозгласил знаменитого армянского просветителя и религиозного деятеля, создателя письменности Месропа Маштоца вайнахом⁹¹.

Следуя логике Плиева, на «первородство» с этрусками (а также с хурритами, урартами и т.д.) могут претендовать и тюрки, и лезгины (чего придерживается Г.А. Абдурагимов и др.) и другие дагестанские народы, а иные желающие могут объявить вайнахов прямыми потомками кавказских албан, что уже фактически (правда, пока несколько прикрыто) и предпринимается. Например, известный филолог Ю.Д. Дешериев, приводя этимологические и топонимические «доводы» в пользу проживания древних нахских племен в Закавказье и в Кавказской Албании (что возможно, учитывая восточно-кавказское происхождение албан и многоплеменность Албании) заявил, что

«нахские племена могли дать название Албан (Алван) одному из соседних или же одному из своих племен (выделено нами – авт.)»281.

К такому взгляду на этническое определение «титульной нации» Кавказской Албании склоняются и другие чеченские исследователи (см. ниже), совершенно «забывая», что древние кавказско-албанские топонимы и этнонимы находят свое объяснение, толкование и в иных дагестано-нахских языках, и «закрывая глаза» на существующие точки зрения об этнической принадлежности албан, гаргар, эров, утиев⁹² и других племен Кавказской Албании. Вопрос же о древних гаргарах (кавказских, малоазийских), несмотря на высказанные в научной литературе мнения, остается открытым, требует комплексной, тщательной проработки. Не исключено, что этим термином обозначалось какое-то древнее, восточно-кавказское по происхождению племя, но не исключено и то, что этот этноним был и собирательным, обозначающим горское население (ср.: ср.-перс. гаргар «горец», образованное от гар «гора» с суффиксом –гар, образующим личные имена).

Вместе с тем Р.С. Плиев высказывает мысль, заслуживающую внимания – о совпадении зон нахской топонимики и кобанской археологической культуры I тыс. до н.э., что требует «глубокого и всестороннего изучения»⁹³. К сожалению, разработкой данной версии, существующей в науке независимо от наблюдений Р.С. Плиева, никто из ученых серьезно пока не занимался.

Разумеется, изложенные выше версии о происхождении вайнахов от египтян или этрусков не имеют научного обоснования, являются крайне упрощенными и не могут приниматься всерьез. По этому поводу В.И. Марковин задает резонный вопрос:

«Зачем чеченцам и ингушам Египет и Этрурия, зачем далекие экзотические земли и цивилизации, когда история вайнахов на Кавказе, их подлинной родине, прослеживается с глубокой древности? Пусть эти предки будут более скромными, зато подлинными».

Одновременно с приведенными выше этногенетическими теориями появилась еще одна любопытная версия, относящаяся к эпохе средневековья. Ее автор К. Агасиев опубликовал газетную статью, где заявил, что раннесредневековые города Магас и Дадаков (так в оригинале – авт.) были крупными городами Ингушетии, их названия переводятся соответственно как «Город солнца» и «Город богов»⁹⁴.

Первым по значимости, согласно К. Агасиеву, был город Магас, находившийся между селениями Али-юрт, Сурхахи и Экажево. По мнению научного сотрудника музея краеведения Ингушетии Н. Кодзоева Магас был основан во II-III вв. н.э. и контролировал крупные караванные пути, в частности, по Дарьяльскому ущелью. Он также «доказал», что Магас был городом магалонов – людей бога солнца, а археологические находки, обнаруженные при земляных работах, «подтверждают» правильность его исследований. Н. Кодзоев также «установил», что древние племена Колхиды (Западной Грузии) говорили «на древнеингушском языке» (!), а затем они были вытеснены грузиноязычными племенами и переселились на Северный Кавказ на территорию вблизи Дарьяльского прохода⁹⁵.

Не ясно, кто такие «магалоны» Кодзоева – то ли «новооткрытый» им ранее неизвестный этнос, то ли название поклонников солнечного культа? В письменных источниках, известных нам, термин «магалон» не встречается. На Кавказе известны племена махелонов, махлиев, малахов, но их этническая принадлежность и точная локализация не определены (предположительно они обитали в Закавказье – на севере Колхиды, рядом с гениохами). Наличие же аланских городищ в районе Сурхахи и Экажево – еще не основание для локализации там Магаса, который должен иметь слои IX-X вв., ибо город этот упоминает только арабский автор X в. ал-Масуди. Последний не дал даже приблизительных ориентиров местоположения города Магас, поэтому его местоположение остается неясным и  весьма спорным. Неизвестно и точное время его существования. И, естественно, рассуждения на этот счет являются пустопорожними.

Второй упомянутый в статье К. Агасиева город Дедяков (вар. Тютяков) относится к эпохе господства Золотой Орды и его местонахождение тоже до сих пор надежно не установлено, несмотря на отдельные попытки исследователей локализовать его и идентифицировать с тем или иным городищем. Наиболее вероятным представляется отождествление Дедякова с городищами Верхний Джулат в Северной Осетии или Нижний Джулат в Кабардино-Балкарии. В таком случае Ингушетия остается в стороне.

С крайне этноцентристских позиций, в которых ясно выступает неуважительное отношение к сопредельным народам и, прежде всего, к братскому чеченскому народу, написана крупная работа ставшего в последние годы заметным общественным деятелем Ингушетии, кандидата исторических наук (!) И.У. Абадиева⁹⁶. В ней автор амбициозно оглашает идею «богоизбранности» ингушей – носителей «эздела» – высшей духовности, веры, ниспосланной Всевывшним ингушам через Ноя – их прямого предка и недоступной иным народам. Сей труд недавно был подвергнукт справедливой критике М.Х. Багаевым и А.С. Гапаевым⁹⁷.

Не меньшее недоумение вызывает то, что бывший Президент Ингушетии Р. Аушев подписал указ о строительстве новой столицы республики и наименовании ее Магас. Это еще одно прямое свидетельство того, как некоторые историографические мифы преломляются не только в общественном сознании, но и в практике государственной жизни. При этом почему-то не принимается во внимание свидетельство ал-Масуди о том, что «столица Алана называется Магас»⁹⁸, а вайнахи, в том числе ингуши, никогда достаточно аргументированно не отождествлялись с ираноязычными аланами. С точки зрения современной историко-археологической науки наименование ингушской столицы Магас не соответствует действительной исторической ситуации IX-X вв.

Но сейчас эта неувязка «поправлена» – издан «капитальный» труд И. Сигаури, в котором, в частности, утверждается, что поскольку нахи входили в Аланию и «в культурном отношении» ассимилировали алан, то «правомочно говорить об Алании, как и о нахском государстве»⁹⁹. Со своей стороны констатируем, что никаких свидетельств, ни археологических, ни нарративных, о включении дзурдзуков (чеченцев) в рамки раннефеодальной аланской государственности нет. Книга Сигаури, оформленная со всеми научными атрибутами, представляет собой «добротный» компилятивный труд, склеенный из многочисленных цитат из работ многих исследователей; но при этом, автор, как правило, дословно цитируя их, не удосуживается брать чужие слова и мысли в кавычки. Ничего нового по древней и средневековой истории чеченского народа в книге нет, хотя, как сказано в аннотации, в ней

«впервые на базе новых лингвистических, археологических и архивных документов и материалов исследуется история чеченского народа, а также других коренных народов Кавказа, начиная с древней шумерской цивилизации…».

Придерживаясь «кавказских истоков первой в мире цивилизации» и неразумных идей, что «история существования кавказских государств насчитывает в целом более 6 тысяч лет», что Шумер – это «первое государство, созданное кавказским этносом», которые автор воспринимает как аксиомы, добрую половину своего «весомого» (365 с.) труда И. Сигаури отводит изложению истории и культуры Шумера, хурритов, Урарту. Необходимо заметить, что в ученом мире неизвестны сочинения данного автора, он не ввел в научный оборот ни одного археологического или иного исторического источника, но опубликовал претендующую на новизну объемную компиляцию. Впрочем, погоня за количеством в ущерб качеству, присуща, как мы уже видели, не только этому автору, а многим параисторикам. Настоящее творчество, в том числе научное, как известно, требует огромной концентрации, кропотливой работы, что и отличает его от псевдотворческих усилий этих работников околоумственного труда.

Выше мы уже упомянули имя чеченского писателя С.- Х. Нунуева¹⁰⁰, который также проявил себя на историческом поприще. Его перу принадлежит, в частности, роман-эссе под символическим названием «Нахи, пророки, судьба» (М., 1996. – 460 с.), в художественную канву которого вплетены исторические экскурсы, ссылки на научные и околонаучные работы. Примечательно, что в этом романе, представляющем собой посредственное литературно-художественное произведение, повествование ведется из 2024 г., когда уже существует независимая Вайнахская республика Нахчерия. В уста своих персонажей автор вкладывает, например, такие выражения:

«…хурритские племена этрусков принесли Риму культуру. … египетские фараоны считали для себя честью родниться с нашими далекими прапредками хурритами. Пример тому – египетская царица Нефертити, прапрабабушка сегодняшних красавиц-вайнашек»;

«…нахские народы единственные и самые близкие потомки хуррито-урартов…»;

«Нужно осознать, в конце концов, что именно наши предки хурриты построили первую астрономическую обсерваторию на земле! Что хурриты-этруски принесли первыми культуру и цивилизацию древнему Риму!» (на этой же странице книги воспроизведена знаменитая статуя римской волчицы с подписью «Протонахская (этрусская) волчица, вскормившая Ромула и Рема»)¹⁰¹.

Как видим, перед нами ложные историко-культурные постулаты, призванные показать неизмеримо высокий уровень культурного и цивилизационного развития нахов много тысячелетий назад, их ведущую роль в истории древнего мира.  Исходя из ложной аксиомы «хурриты = нахи» и развивая паранаучные идеи своих предшественников, Нунуев в своей следующей объемной книге с претенциозным названием «Нахи и священная история» (Ярославль, 1998. – 558 с.) шагнул еще далее. Это уже не художественно-литературное произведение, а труд, претендующий на научность с программными общественно-политическими установками. Сей труд начинается с констатации серии «истин», среди которых есть, например, такие:

«…пророк Ибрахим, скорее всего, был хурритского происхождения», духовным руководителем хурритов в борьбе с ассирийским царем Нинуртом (XIII в. до н.э.);

«Предки чеченцев и ингушей – хурриты – были причастны к рождению, по милости Всевышнего Аллаха (свят Он и велик), Священных писаний, к зарождению монотеистической духовной цивилизации…»;

«К роду Ибрахима относятся, как известно, последующие посланники Аллаха – Исмаил, Исхак, Юсуф (мир им) и Мухаммад…»;

«Величайшие духовные истины, ценности и идеи, ниспосланные Всевышним через своих пророков, изначально появлялись на свет в шумерском, хурритском и переднеазиатских царствах от Кавказа до Египта…; в последующем во всем Ближнем Востоке, среди евреев, арабов и других народов. Прямыми потомками хурритов из ныне живущих на земле народов являются чеченцы и ингуши, чудом выжившие в ущельях Кавказских гор и донесшие до наших дней антропологический вид, интеллектуальную, нравственную, генную память. Государственность, письменность и историческая преемственность поколений были утеряны вместе с большей частью ассимилированного народа».

«Эти истины… – как пишет Нунуев, – могут помочь в формировании нового национального самосознания в новых исторических условиях, послужить основой зарождения новой идеологической концепции для вайнахов – концепции духовной нации (выделено нами – авт.)»¹⁰².

Далее, в соответствующих главах, писатель в манере, характерной для паранаучных сочинений, на многих страницах выясняет

«чьи предки стояли у истоков зарождения величайшей религии единобожия», кто являются «прямыми наследниками создателей великих цивилизаций», «доказывает» (со ссылками на Х. Бакаева, К. Чокаева и  др.) вайнахскую принадлежность хурритов, этрусков. В копилку этих доказательств С.-Х. Нунуев вкладывает и свой «веский довод», который, по его словам, развеивает «последние сомнения в хурритском происхождении чеченцев»293 – это исторический факт из истории хурритского государства Аррапха (сер. II тыс. до н.э.), когда градоначальник Нузы был обвинен в похищении людей, за которых затем требовал выкуп. Поистине, «неоспоримое доказательство»! Особенно в свете современной истории Чечни¹⁰³. Но не это основная цель книги.

Рассуждая в сфере «хурриты-нахи», Нунуев двигается в направлении определения национальности пророка Ибрахима (Авраама), подводит читателя к мысли, что он был хурритом и, наконец, заявляет, что чеченцы являются, «хотя и очень далекими, но потомками величайшего пророка земли Ибрахима, мир ему»¹⁰⁴. Определив пятую графу пророка, к роду которого относятся также пророки Исмаил, Исхак, Юсуф, Мухаммад (т.е., таким образом, этнические родственники нахов), автор устанавливает и новый общественный и исторический статус вайнахов – нового «богоизбранного» народа с всемирной миротворческой миссией.

«Обнародование научного подтверждения… хурритского происхождения величайшего пророка Ибрахима (мир ему) вызовет неприятие и протест тех людей и сил, которые и не думают ставить под сомнение свою богоизбранность (речь идет о евреях – авт.)»¹⁰⁵

– пишет Нунуев, выступающий основоположником «новой идеологии духовной нации». И далее:

«Всевышний никогда не допускал и не допустит, чтобы потомки пророка Ибрахима (мир ему), упали духом, покорились, дали надругаться над собой… Понимая, что пророк Ибрахим (мир ему) стоял у истоков трех мировых монотеистических религий: иудаизма, христианства и ислама (на самом деле ислама, ибо иудаизм и христианство являются отклонениями от ислама), мы, вайнахи, должны видеть свою роль в качестве объединителей, примирителей идеологий, религий и народов. Эта наша миссия обусловлена исторически: мы – нация, больше всех пострадавшая и страдающая; географически: мы находимся на стыке мусульманской и христианской религий, западной и восточной культур; морально: никто не заплатил такую немыслимую цену за свою свободу и независимость как мы»¹⁰⁶.

Понятен авторский пафос писателя, представляющего свободолюбивый и гордый народ, измученный на протяжении XIX-XX вв. тяготами войн, переселений, лишений, понятно желание автора положить конец этим мучениям. Но нет, пожалуй, такого народа, который не стремится к свободе, который не является гордым, полным собственного достоинства, который не испытал бы на протяжении своей истории войны, вторжения, муки и страдания. Понятно, обостренное чувство писателя, глубоко переживающего новейшую историю своего народа, его стремление к миру и справедливости. Но зачем для этого создавать новую версию «богоизбранности», «новую идеологию духовной нации», построенную на ложных представлениях и утверждениях, на домыслах и заблуждениях?

Среди ответов на этот вопрос Нунуев приводит и такой:

«Став духовной нацией, нам легко будет разговаривать с мировым сообществом по вопросу статуса субъекта международного права»298 (читай: «по вопросу статуса независимого государства»).

Но для этого нет оснований выдумывать ложную «концепцию духовной нации», устанавливать мнимое этническое родство с пророками. Как, впрочем, и не существует народа недуховного, не обладающего духовностью даже в условиях глубокого падения нравственности и морали. Думается, что писатель искренне заблуждается в своих мыслях и рассуждениях¹⁰⁷.

«Мы обязательно станем духовной нацией, потому что наши предки стояли у истоков зарождения монотеистической цивилизации много тысячелетий назад»

– пишет Нунуев. Мы возражаем писателю, ибо вайнахские народы обладают, как и другие народы и, в частности, кавказские, яркой и самобытной духовной культурой, духовностью вне воображаемых (или даже реальных) связей с древними цивилизациями, пророками и т.д. Мы возражаем автору, ибо нахские народы не стояли у истоков идеи единобожия (ханифизма-ханифийа), у истоков ислама, христианства, иудаизма. Изыскивая и устанавливая надуманное этническое родство нахов с «другом Аллаха» (халил Аллах) пророком-ханифом Ибрахимом (Авраамом), что, по мнению автора, должно поднять духовность (нравственность и мораль) нахов (и, прежде всего, чеченцев), автор идет и против установлений Священного Корана, который, как замечает Нунуев, «не разделяет людей по национальностям, расам, социальному происхождению». Писатель исподволь приводит читателя к ложной мысли о «богоизбранности» нахов, тем самым, мнимо возвышая их в своем происхождении и социальном положении над другими народами. А от этих идей уже отдает зловонием этноцентризма и национализма. Нельзя забывать, что идея избранной нации ведет к межэтнической розни и насилию.

Претензии на кровное родство с пророком Авраамом-Ибрахимом недавно прозвучали и в Дагестане. Р. Алиев, посчитав пророка представителем шумеров, а последних – «потомками одного из ответвлений древних лезгинов, переселившихся в Месопотамию», и приведя ряд объяснений шумерских городов с позиций лезгинского языка (Урук – «у воды, у озера», Эридур – «семь озер») и серию иных «доводов» (например, Гильгамеш – в переводе с лезг. «молодой буйвол»), высказал мнение, что

«знаменитый пророк Ибрагим-Авраам, призывавший к единобожию, родившийся среди шумеров, по крови происходит от одного из дагестанских народов – древних лезгин»¹⁰⁸.

В отличие от Нунуева, Плиева, Сигаури и других представителей современной чеченской этноцентристской историографии, действующих в южном этноисторическом направлении, в обратном, северном, направлении двигается лингвист Я.С. Вагапов, практикующийся в области модных в параисторических исследованиях этимологических штудиях, которые как мы уже видели, приводят к курьезным, претендующим на научность заключениям. В числе работ Я.С. Вагапова, напичканных «изысканными» изысканиями на ниве этимологической эквилибристики, следует назвать, прежде всего, сочинение «Вайнахи и сарматы. Нахский пласт в сарматской ономастике» (Грозный, 1990).

В этой небольшой книге с ногообещающим названием он выдает «шедевры» этимологии. В «погоне за призраком» Я. Вагапов всюду видит «нахский пласт» и приходит к категорическим историко-лингвистическим выводам о том, что «факт массовой представленности лексем нахского происхождения в составе остатков сарматского языка не подлежит сомнению», что «столь широкое функционирование этнонимов нахского происхождения в сарматской среде можно объяснить только наличием в этой среде значительного нахоязычного этнического компонента»¹⁰⁹. Что и говорить, заключения многозначащие. Несомненно, вайнахские племена активно контактировали, имели самые разносторонние связи с ираноязычными сарматскими племенами, и этот факт установлен археологами. Очевидно, эти контакты нашли отражение и в языках обеих этнических общностей. Но выискивать всюду, на широких просторах от Урала до Дуная, нахский след, как это делает Вагапов… Будь то древние этнонимы (авхаты, аланы, аланорсы, анты, арианы, дандарии, кангары, печенеги, савроматы, сарматы, сатархи, сираки, роксоланы, язаматы, языги, яксаматы и др.) или древние топонимы (Алушта, Алания, Артек, Судак, Солхат, Ялта и др.), будь то древние названия рек (Алонта, Днепр, Днестр и др.) или древние личные имена (Агарос, Аспакос, Аспарук, Аспург, Мадакос, Сослан, Таргитаос, Таргамос и др.) – всюду мерещатся древние вайнахи. Как поется в известной песне, «широка страна моя родная…».

Автор в этимологической погоне за количеством совершенно игнорирует исторические данные, географические рамки. Те же идеи проводятся им в статье «Проблема происхождения нахского этноса в свете данных лингвистики», но в еще более категоричной форме: «… в древности нахский этнос обитал не только в горах, но и на обширных

просторах Предкавказья»; «… в регионе обитания сарматских племен нахские языки играли ведущую роль…»; «… нахский этнос тесными узами родства связан с сарматским миром»; «нет сомнения, что современные нахские народы находятся в генетической, преемственной

связи с сарматскими племенами»; «в составе сарматских племен нахоязычный элемент занимал ведущее место»¹¹⁰. Думается, что языковеды должны дать профессиональную оценку лингвистическим построениям Вагапова¹¹¹, которая с исторических позиций не выдерживает элементарной критики.

К этому добавим предложенные автором в этой же работе объяснения таких топонимов как Албан, Арран, Шарван (Ширван), Арцах и др. на основе чеченского языка. В другой работе он пишет:

«В топонимии Кавказской Албании обнаруживается и ряд других названий, находящих удачное объяснение на материалах нахских языков. Причем многие их них не содержат никаких признаков, которые позволяли бы отличить язык их создателей от нахских языков»¹¹². [Ну а вслед за этим, впоследствии, следуя логике Вагапова, можно будет говорить о «ведущем месте нахоязычного этноса в Кавказской Албании»].

Вновь подчеркнем, что в этих построениях совершенно не учитываются существующие точки зрения, разработки, материал иных дагестано-нахских (в особенности лезгинских) языков. Например, слово аран по-лезгински означает «равнина», но даже эту этимологию для объяснения топонима Аран//Арран//Ран//Рани, одного из наименований Албании, нельзя считать безупречной. Даже в имени династии Сасанидов Ирана Вагапов видит этноним чечен (= чачан = шашан = сасан). Он же «устанавливает» родство нахско-дагестанских языков с индоевропейскими языками¹¹³. В этой связи вспоминаются дилетантские попытки уже упоминавшегося геолога С.М. Айвазяна доказать¹¹⁴, что урартский язык является армянским (т.е. индоевропейским) и усилия языковеда Г.Б. Джаукяна причислить хурритский и урартский языки к индоевропейским, что должно было установить автохтонность армян на Армянском нагорье и их этническое родство с древними насельниками этого края¹¹⁵.

В ином историко-географическом направлении действует другой исследователь – историк А.А. Адильсултанов. В своей книге «Акки и аккинцы в XVI-XVIII вв.» (Грозный, 1992), наряду с освещением позднесредневековой истории чеченцев-аккинцев, автор предпринимает попытку обосновать исконность обитания вайнахских племен в Терско-Сулакском междуречье, по крайней мере, с начала I тыс. н.э. При этом автор опирается опять-таки на отдельные созвучия древних и современных этнонимов, какие-то неизвестные науке «аккинские исторические хроники-рукописи» и напрочь игнорирует документированные данные, записанные в XIX в. исторические предания самих же аккинцев о недавнем (в XVI в.) их переселении с верховьев р. Гехи в связи с непрекращавшимися усобицами в Терско-Сулакскую зону под покровительство аварского хана. Надуманная версия Адильсултанова получила справедливую критику дагестанских историков¹¹⁶; как подчеркнул О.М. Давудов,

«социальный заказ этого исследования – обосновать территориальные претензии чеченских экспансионистов»,

выход Чечни к Каспийскому морю, что нашло отражение в указе президента А. Масхадова «О деоккупации и распространении юрисдикции ЧРИ на территорию междуречья Терека и Сулака»¹¹⁷. [ставшего одним из прикрытий вторжения Басаева в Дагестан; сейчас сходным образом киевский режим обосновывает «деоккупацию Крыма»]. В данном случае,

«фальсификация истории – это прямая идеологическая диверсия и за нею стоят далеко небезобидные причины»¹¹⁸.

Историографическое мифотворчество не обошло и Северную Осетию. Традиционно здесь в центре внимания находятся индоевропейская проблема и как часть ее – история северных иранцев, к коим принадлежали киммерийцы (хотя твердо это еще не установлено), скифы, сарматы, аланы. Сармато-аланская тема нами будет затронута ниже, и на ней мы здесь не останавливаемся. Как же освещаются древнейшая история и этногенез осетин, какие негативные тенденции наблюдаются здесь в современной историографии?

В последние годы сотрудником республиканского краеведческого музея П.К. Козаевым подвергнута раскопкам курганная группа близ сел. Сунжа Пригородного района. Результаты оказались интересными – курганы содержали основные погребения майкопской культуры первой половины III тыс. до н.э., о которой мы уже говорили выше и которая стала объектом весьма разнообразных этнокультурных отождествлений. Некоторые находки из Сунжи уникальны, как, например, большой глиняный сосуд с налепными фигурками животных.

Сунженский курганный могильник имеет большое количество насыпей, значителен и это дало повод П.К. Козаеву для широких исторических реконструкций. Обнаружив в шумерских текстах (опять шумеры!) сведения по истории народа марту, он сопоставляет по сходству наименований этот народ с нартами и приходит к оригинальным выводам о тождестве этнонимов «марту» и «нарту», т.е. Эпических нартов, о времени формирования северокавказской нартиады в III – первой половине II тыс. до н.э., о том, что «марту» занимали, конечно же, огромную территорию от Великой арийской степи в Юго-восточной Европе и до Сирии, включая Кавказ. Именно «марту» создали, по Козаеву, майкопскую культуру, уходящую истоками в Шумер и Элам. [Любители подобных реконструкций могли бы сопоставить данный этноним с топонимом Мартан-Чу в Чечне и сделать соответствующие выводы, подстать «открытиям» Я.С. Вагапова]. В Юго-восточной Европе и Предкавказье, по Козаеву, будто бы обитали племена индоарийцев в лице носителей древнеямной и катакомбной культур, а в Закавказье индоарии в XXIII в. до н.э. представлены алазано-беденской культурой. Наконец, Осетия в III тыс. до н.э. была центром обитания алано-ариев¹¹⁹.

Проведенные раскопки позволили ему говорить и о центре майкопской культуры в с. Сунжа (в зоне расположения могильника), но заметим, что любой археолог, ведущий раскопки крупного могильника, может при известном желании найти такой же «центр» где угодно. Увы, но и данный тезис нельзя принимать всерьез. О шаткости и спорности этноязыковых определений древнейших культур мы уже говорили – и это не излишний скепсис. Это реальность. Даже для самых гипотетических атрибуций и идентификаций требуется очень тщательное комплексное исследование, обставленное необходимыми аргументами. Подобное исследование П.К. Козаевым не выполнено, и это делает его «арийские» построения необоснованными, надуманными.

В том же индоевропейском-древнеиранском направлении «дрейфует» в последнее время археолог Б.В. Техов. Будучи авторитетным специалистом по кобанской культуре конца II-I тыс. до н.э., ранее он осторожно относился к ее этноязыковой атрибуции и это можно понять – вопрос требует глубокой специальной проработки с привлечением не только обширного археологического материала, но и непременно архаичных пластов топонимики в ареале кобанской культуры. Совмещение того и другого, краниологическое исследование достаточной серии кобанских черепов и их сравнительный анализ на общекавказском фоне – таким нам видится путь приближения к истине. Но этот путь, естественно, предполагает огромную и длительную черновую работу. Пока она никем не проделана.

Насколько нам известно, не проделана она и Б.В. Теховым. Тем не менее, в последних публикациях он стал безоговорочно настаивать на том, что древние кобанцы – это ираноязычные племена, связывая носителей кобанской культуры с хеттами-индоевропейцами III тыс. до н.э., часть которых ушла в Переднюю Азию, а другая часть осталась на Кавказе (тут можно видеть намек на происхождение кобанцев от хеттов – авт.). Затем на Северном Кавказе появилась так называемая катакомбная культура II тыс. до н.э., также по этнической принадлежности индоевропейская-ираноязычная, а в первых веках I тыс. до н.э. здесь же появились и ираноязычные скифы, создавшие, по Техову, «самую высокую цивилизацию после эллинов».

Значительные группы скифов жили не только в степях,

«но и в горах Центрального Кавказа. В течение тысячелетий, – пишет Б.В. Техов, – не было такого периода времени, когда бы на территории Кавказа, особенно в его центральной части, не обитали племена индоевропейцев и иранцев».

Так формируется концепция многотысячелетнего древнеиранского континуитета на Центральном Кавказе, а носители кобанской культуры неизбежно предстают ираноязычными. Отсюда вытекает еще один радикальный вывод: тезис о смешении пришлых алан с «местным аборигенным населением» можно «считать необоснованным».

Аланы слились не с загадочными местными аборигенами, а с родственными им по языку и культурной традиции племенами древних индоиранцев, живших здесь со II тыс. до н.э., и это обстоятельство способствовало их быстрому слиянию в один ираноязычный (осетинский) этнос¹²⁰. Концепция Б.В. Техова была энергично подхвачена и поддержана Д.Н. Медойти и А.Р. Чочиевым, обращающими внимание на древность истоков арийской культуры на Центральном Кавказе; по их мнению, вывод Техова о скифоязычии кобано-тлийцев «обретает все более прочные основания», становление осетинского этноса основывалось на субстрате, определенно родственнокультурном¹²¹.

Что можно сказать по этому поводу? Прямолинейность и упрощенность исторических построений Б.В. Техова, опытного археолога, обескураживает. Как этническую историю России «невозможно представить в виде линейного процесса, идущего от Рюрика до Горбачева»¹²², так и историю осетин невозможно представить как непрерывный линейный процесс от Анахарсиса до того же Техова.

Между тем подобные представления с «научного» уровня, представленного многими историками и филологами, переходят на массовый и укореняются в общественном сознании. Один из авторов этих строк уже обращал внимание на тот факт, что общими усилиями определенной группы авторов (П. Козаев, Б. Техов, М. Блиев, Г. Турчанинов, А.Исаенко, В. Кучиев, Ю. Гаглоев и др.) создается наукообразная концепция о почти прямолинейной этнолингвистической генетической связи осетин не только с аланами-осами, но и со скифо-сарматами, сако-массагетами, киммерийцами, а через них – с индоиранцами и индоарийцами бронзового века обширных областей Евразии – носителями майкопской, ямной, катакомбной и срубной культур¹²³. Уже стало вполне привычным стереотипом то, что все или почти все древнеиранское есть осетинское, независимо от реальности прямых генетических связей осетин с различными, хронологически и территориально отделенными, группами древних иранцев. Отсюда появление упомянутого сборника под претенциозным названием «От скифов – до осетин».

Восприятие далеких предков, как самих себя, стало своеобразным детерминантом исторического сознания, хотя совершенно очевидно, что далекие предки и современный этнос – далеко не одно и то же.

«Установление предка не исчерпывает проблемы образования нового этноса»

– отмечал Л.Н. Гумилев316. [Данный автор, однако, должен быть предметом разбора в статье про паранауку и фольк-хистори, а не цитируемым «арбитром изящества». И на старуху бывает проруха]. И это верно уже потому, что этногенез любого народа является длительным и сложным процессом с участием разных компонентов – «химически» чистых народов нет. Этнообъединительные процессы «в условиях докапиталистических классовых формаций были чрезвычайно сложными и противоречивыми»¹²⁴, а сам этнос – категория весьма динамичная, подверженная воздействию исторической ситуации. Концепция осетинского этногенеза и ранней этнической истории, предложенная Б.В. Теховым, явно преследует цель (хотел того автор или не хотел) доказать некую иранскую-индоевропейскую «чистоту» своего народа. Эта концепция абсолютно не учитывает существующую методику изучения процессов этногенеза, существующую проблему этнического субстрата.

Эта принципиально важная проблема применительно к этногенезу осетинского народа (да и практически любого другого) была блестяще разработана В.И. Абаевым, показавшим гетерогенное происхождение осетин, их «двуприродность»¹²⁵.  Исследователь под «двуприродностью» подразумевал взаимодействие этнического субстрата (т. е. аборигенное население – вероятно, носители поздней кобанской культуры) и суперстрата (т.е. степные ираноязычные племена скифов, сарматов и алан). В результате этого длительного и сложного процесса взаимопроникновения и интеграции и формировалась осетинская этническая общность, сочетающая в своих языке и культуре, других формах общественного бытия начала и элементы кавказские и древнеиранские. Процесс образования осетинской общности протекал здесь в рамках взаимодействия двух основных компонентов, в рамках их долговременного этнокультурного симбиоза.

«Культурный синтез и интеграция – приоритетные направления в культурогенезе»¹²⁶, который подразумевает взаимодействие различных этнических компонентов. Этот путь этногенетических процессов, протекавших на Северном Кавказе и характеризующихся активными, как культурными, так и биологическими, контактами, представляется наиболее реальным.

Однако теория этнического субстрата устраивает не всех и особенно приверженцев этнической «чистоты». Разумеется, многие, и в первую очередь лингвисты, просто не видят (или не хотят видеть) следов субстрата или не признают их в осетинском языке. «Действие субстрата трудно поддается учету», – говорил К.Е. Гагкаев¹²⁷, но это не значит, что таких следов нет и их не нужно признавать.

Языковые следы кавказского субстрата, подтверждаемые другими данными, убедительно продемонстрированы В.И. Абаевым.

«Субстрат – это целый узел вопросов исторических, антропологических, этногенетических, культурных»,

– отмечал этот ученый¹²⁸. К этому мы добавили бы и вопросы археологические – археологам и антропологам теория и проблемы субстрата и суперстрата, позволяющие осветить принципиальные вопросы этнической истории, этноязыковых процессов¹²⁹, особенно понятна, ибо они, в отличие от лингвистов, имеют дело с конкретным зримым, ощутимым материалом. Подчеркнем, что методика изучения этногенеза подразумевает комплексный подход, комплексные исследования смежных, с их данными и методами, научных дисциплин – истории, археологии, антропологии, лингвистики, топонимики, этнографии и др.

Этнокультурный синтез кавказского субстрата и иранского суперстрата можно считать научной парадигмой, достигнутой современным осетиноведением и кавказоведением¹³⁰. Но нетрудно заметить, что предложенная Б.В. Теховым концепция этногенеза и культурогенеза осетин находится за пределами упомянутой парадигмы, ибо полностью игнорирует роль (и немалую) кавказского субстрата. Уместно спросить Б.В. Техова и его сторонников – как они объясняют отложения из субстратных языков в осетинский, выявленные В.И. Абаевым, и почему эти факты игнорируются? Почему игнорируются противоречащие концепции Техова археологические и антропологические материалы? И не создается ли очередной исторический миф, на этот раз об индоевропейской-древнеиранской-арийской чистоте народа? Хотелось бы напомнить, что в докторской диссертации Б.В. Техова прозвучал иной вывод:

«непосредственными создателями богатой позднебронзовой культуры северного склона Центрального Кавказа были не ираноязычные племена, а племена иберо-кавказской группы»¹³¹.

Представляется, что это заключение более адекватно существующему комплексу источников.

К атаке на теорию кавказского субстрата подключились историки А.В. Исаенко и В.Д. Кучиев, опубликовавшие обширную статью в республиканской газете¹³². Критике в основном подвергся Е.И. Крупнов за отстаивание им теории кавказского субстрата в этногенезе осетин; Е.И. Крупнов и В.А. Кузнецов обвинены в «отрицании этнической однородности алан» и признании «двуприродного» происхождения осетин. В той же газете был помещен ответ одного из авторов этих строк¹³³. В последующей статье на ту же тему А.В. Исаенко и В.Д. Кучиев выступают уже более корректно, признав факт ассимиляции иранцами (скифо-сарматами) «позднекобанского населения предположительно абхазо-адыгского этноязыкового круга», т.е. фактически признают кавказский субстрат в процессе этногенеза осетин, хотя и на весьма ранней стадии (VIII в. до н.э. – I в. н.э.)¹³⁴.

Реальные следы кавказского субстрата существуют, от них никак не отгородиться и об «арийской чистоте» осетин и реанимации (усилиями Б.В. Техова) старой теории генеалогического древа осетинского народа мы говорить не можем. Версия о родстве с арийцами получает распространение в Осетии и в откровенно мифологизированном виде.

В брошюре А.Р. Чочиева Цхинвал объявляется городом, «где обитают души арийских героев старой арийской мифологии», горная страна со святынями арийцев называется Скутара, т.е. Кудар (Южная Осетия), ставится вопрос:

«Не здесь ли озарила Иисуса Светлая Энергия Шамбалы?».

А.Р. Чочиев уверен, что души павших арийцев-героев возвращаются на арийскую родину «в Цхинвал-Вал-галлу»¹³⁵. Заметим, что за статус «арийцев» ныне ведут борьбу не только осетинские, но и русские, украинские, таджикские и другие национал-патриоты¹³⁶.

Современное мифотворчество о народах Северного Кавказа можно в некоторой степени сравнить с существовавшими в XVIII- начале XX в. досужими вымыслами о происхождении кавказских, в частности дагестанских, народов. Так, например, некоторые авторы с полной серьезностью в предках лакцев видели древних русов (довод: лакцы приветствуют словом «изров», что сходно с рус. «здоров»), в кубачинцах – потомков франков, генуэзцев, итальянцев, греков, германцев (один из доводов: изысканное кубачинское искусство свойственно европейцам), в кайтагцах и табасаранцах – римлян или арабов, монголов, в аварцах – раннесредневековых кочевников-аваров, в лезгинах – монгол, евреев и т.д., и т.п.¹³⁷ Распространено было мнение объяснять этнический и языковой феномен Кавказа и Дагестана древними миграциями и природно-географическим положением, ландшафтом «Страны гор»: различные племена, осколки былых народов во время мировых катастроф, переселений якобы находили пристанище и убежище в горах и ущельях Кавказа – этого «перекрестка цивилизаций». Например, известный кавказовед А. Дирр замечал по этому поводу:

«Кавказ не имеет культуры, выросшей на родной кавказской почве. Тут почти все позаимствовано»¹³⁸.

Другой известный языковед, барон П.К. Услар писал, что

«горское народонаселение умножалось притоком новых этнических стихий, более и более разнообразивших, но не обогащавших его: новые пришельцы, вступая в ущелья сурового Кавказа, как бы отрекались от всего прошлого; на Кавказе искали они лишь свободы, взамен чего подчинялись строгому уставу горской отчужденной жизни. Всех без разбору принимал к себе Кавказ, но раз приняв, не выпускал более никого»¹³⁹.

Другой барон – Август фон-Гакстаузен считал, что

«большое ущелье посреди Кавказа служило воротами при переходе индо-германских народов в Европу. Страна оссов или осетин была точкой отдохновения, а осетины – отставшие братья этих народов»¹⁴⁰.

Примеров подобных высказываний, сделанных в том числе специалистами, внесшими большой вклад в развитие научного кавказоведения, можно привести немало. Но отметим, что высказываемые этими учеными, путешественниками, представителями царской администрации на Кавказе и т.д. мысли, догадки, положения были обусловлены, с одной стороны, идеологической основой так называемой «дворянской историографии», с другой, уровнем научного знания того времени, начальным этапом развития науки о Кавказе.

Современная же паранаучная историография имеет совершенно иную обусловленность. Подведем некоторые итоги. Мы видим, что на Северном Кавказе в наше время параистория, «национализация» истории стали общественным, можно сказать тотальным, явлением, завоевали серьезные позиции, освоив информационное пространство не только вглубь древнейших эпох, но и вширь, пустив корни во всех республиках. Безусловно, это не изолированное явление – аналогичные немалочисленные факты отмечены по всей России, на просторах бывшего СССР¹⁴¹.

Приведенные примеры показывают, что история, в особенности древняя история, являет собой тот фундамент, на котором строится «здание» этнонационализма; «практика «национализации» историознания свидетельствует, что именно древняя история является самым ценным и обильным «опытным полем» для культивирования мифологии этноцентризма», «подлинным эльдорадо для новой исторической мифологии»¹⁴².

Обусловлено это, в частности, тем, что история сравнительно недавнего прошлого, достаточно хорошо освещенная письменными и иными свидетельствами и источниками, не предоставляет современным мифотворцам простора для исторического манипулирования, создания «складных» этноцентристских мифов. Приведенные примеры подтверждают выделенные основные критерии, отличающие этнополитические мифы от произведений неангажированных историков¹⁴³. Это, во-первых, разница в поставленных целях:

«если историк стремится найти истину, то мифотворец манипулирует историческими данными для достижения совершенно иных целей, связанных с современной этнополитикой»;

при этом, правда, необходимо иметь в виду, что создатели таких мифов не всегда идут на сознательную ложь, ибо они «нередко искренне верят в то, что проповедуют»¹⁴⁴;

«во-вторых, если историческое произведение открыто для дискурса и допускает внесение коррективов и изменений в соответствии с новой исторической информацией, то миф выстраивает жесткую конструкцию, нетерпимую к критике и требующую слепой веры»; если же и вносятся некоторые (несущественные) поправки, то они не меняют направленности и сути выстроенной псевдоисторической, мифической системы;

«в-третьих, мифотворец, как правило, полностью игнорирует принятые в науке методы, он опирается на подходы, которые вообще характерны для псевдонауки»; если же и используются те или иные методы научного исследования, что характерно для историков, лингвистов, вставших на путь создания этноцентристских мифов, то обычными предстают всевозможные логические ошибки, неучет конкретной исторической реалии, окружающей этнокультурной среды, игнорирование противоположных взглядов и системы их аргументации, исторических фактов и существующих исторических аксиом и, наконец, просто незнание (или слабое знание) методики исследования тех или иных явлений и объектов. В результате, внешне научно оформленные работы несут в себе неверные выводы исторического порядка, фактически оказываются вне поля науки, порождая исторические мифы.

Существенно, что на позициях паранауки нередко оказываются дипломированные научные работники, формирующие «официальные» или «официозные» гротескные региональные исторические доктрины, и тем самым дискредитирующие подлинную науку, содействующие ее национал-политизации. Между тем, как отмечал В.И. Марковин,

«наши науки – история и археология – должны быть глубоко нравственны и служить не разобщению людей по своим национальным домам, а сближению их, как в годы великих бед, а их у горцев Кавказа всегда было хоть отбавляй»¹⁴⁵.

Получивший значительный размах процесс этноцентристского исторического мифотворчества, характеризующийся безмерной идеализацией и героизацией того или иного народа, проповедью его исключительной древности и цивилизованности, негативно воздействует на массовое общественное сознание, крайне отрицательно влияет на межнациональные отношения в нашем полиэтническом регионе. За «блеском» мнимой этнической эксклюзивности стоит «нищета» реального воинствующего национализма.

Глава 5. Схватка за письменность

Известно, что важным критерием цивилизации является письменность¹⁴⁶. Поэтому претенденты на причастность к древним цивилизациям должны доказывать наличие у их далеких предков своей письменной традиции. Это ставит перед претендентами серьезные проблемы, которые мы попытаемся кратко осветить в данной главе. Некоторые из них «успешно» преодолеваются. Устанавливая «прямые генетические связи» с шумерами, те или иные национал-«историки» проявляют, естественно, и претензии на шумерскую (шумеро-вавилонскую) клинопись III-I тыс. до н.э. Претендуя на родство с этрусками, они, конечно, подразумевают и домогательство на этрусские (прототирренские и тирренские) памятники письменности VIII-I вв. до н.э. В будущем надо ожидать, видимо, новые переводы этих памятников с позиций того или иного современного языка Северного Кавказа. А «исследователь-новатор» из Кабардино-Балкарии А. Алишев настолько убежден в тюркоязычии этрусков, что предложил свой вариант балкаро-карачаевского алфавита, основанного на этрусском¹⁴⁷.

Согласно А. Измайлову, вайнахи – потомки древних египтян, и, следовательно, они имеют причастность к созданию иероглифической письменности

Древнего Египта. А Я. Яралиев дешифрует Фестский диск (ок.XVIII в. до н.э.) на основе современного лезгинского языка, намечает связи этого языка с минойским и финикийским письмом. Ему же принадлежит «заслуга» дешифровки критского линейного письма А, иероглифического письма критских печатей и кипро-минойского письма табличек из Энкоми. Р. Бабаев же, обозначая знак равенства между лезгинами и гиксосами, «примеряет» синайское письмо.

Роль древних и средневековых памятников письма, рукописей, надписей настолько важна и престижна в этноцентристских исторических концепциях, что за «владение» ими развернулась настоящая борьба. Вспомним, например, какую некорректно-ожесточенную дискуссию развернули между собой азербайджанские и армянские ученые относительно этнокультурной принадлежности средневековых каменных резных надгробий – хачкаров, способствуя тем самым разжиганию армяно-азербайджанского вооруженного конфликта в Нагорном Карабахе. Или напомним о «схватке» за Мовсеса Каланкатваци (Дасхуранци) – раннесредневекового албанского историка, автора «Истории Албании», труд которого дошел до нас на армянском языке.

Кстати в этот спор, приобретший ярко выраженный этнополитический оттенок, дилетантски включился упоминавшийся националистически настроенный «историк» Ф.А. Бадалов, который заявляет буквально следующее:

«Первый научный труд по истории лезгинского народа и государства был написан еще в VII веке нашей эры на лезгинском языке лезгинской (албанской) графикой, лезгином Моисеем Дасхуринви (вероятно, Дагъхуьринви)»¹⁴⁸.

Критикуя Т. Тер-Григорьяна, Бадалов в пылу фантазии пишет, что он «забывает о существовании в I-VII века лезгинских источников – трудов лезгинских-албанских микитис-ученых, произведений лезгинских поэтов, религиозных книг лезгинских языческих жрецов, сочинений писателей-зари». Хотя история не донесла до нас ни труды, ни имена ни одного лезгинского ученого, писателя, поэта или жреца позднеантичного или раннесредневекового времени. Употребленные здесь слова для обозначения ученого и писателя – микитис и зари – это выдуманные нашим современником термины, использованные в подложной рукописи, получившей наименование «Албанская книга», которую Бадалов именует «Великий Дом Алупа» и включает в перечень сочинений древнелезгинских писателей.

В лезгинском для обозначения понятий «ученый» и «поэт» используются соответственно арабизмы алим и шаир, а слово «писатель» отсутствует (но Я. Яралиев вводит неологизм кхьираг от глагола «писать», как современный эквивалент якобы древнему зари). [С подачи дешифровщика этой поддельной рукописи Я. Яралиева и Ф. Бадалова, литературовед К.Х. Акимов вводит в обиход мнимое слово зари, выпустив справочное издание «Лезги зарияр» («Лезгинские писатели»)¹⁴⁹].

Следуя вслед за той же фальшивой рукописью, о которой речь специально пойдет в следующей главе, Бадалов продолжает развивать свое «творческое» воображение:

«Многочисленные труды на древнелезгинском языке существовали и до VII века, но в VII веке Великий князь Жуваншир собрал всех именитых микитис-ученых, зари (поэт-писатель), архитекторов, музыкантов в свой дворец, фактически собрал Академию Наук и Искусств Алупанского государства. Не исключено, что этот труд (т.е. сочинение Каланкатваци – авт.) тоже результат работы той академии, которую создал великий князь Жуваншир, и написано, может быть, по просьбе или по указу Жуваншира.

Не исключено, что над этой книгой работал не один человек, а целый коллектив микитисов-ученых. Вероятно, было завещано дальнейшее продолжение этого труда по истории лезгинского народа»¹⁵⁰.

Напомним, что этот многостраничный опус Бадалова рекомендован Ученым советом института «ЮЖДАГ» в качестве учебного пособия. Читая его, не знаешь чему больше удивляться – то ли исторической безграмотности Бадалова и членов ученого совета, «пропустивших» этот псевдоисторический труд, то ли их национал-мифологизированному сознанию.

Обратим внимание и на то, что Бадалов изменяет фамилию албанского историка на лезгинский лад. Также он поступает с Мхитаром Гошем (именуя его Михьитар Кушуви) – писателем XII в., автором «Албанской хроники», «Книги законов», других сочинений, которого также причисляет к сонму древнелезгинских ученых. А упомянутый К. Акимов, следуя за Бадаловым, в своем справочнике «Лезгинские писатели» (рецензент – проф. Г.Г. Гашаров) в числе таковых называет поэта, автора «Плача на смерть великого князя Албании Джеваншира» Давтака (втор. пол. VII в.), Моисея Дасхуьрунви (т.е. Мовсеса Каланкатваци-Дасхуранци), Михьитара Кушуви (т.е. Мхитара Гоша), а также Хагани (1121-1199 гг.), Низами Гянджеви (1141-1209 гг.) и др.344 Цель этих обескураживающих фантасмагорий очевидна.

Лезгинская история и культура, в том числе книжная, богата подлинными именами своих ученых, писателей и не нуждается в заимствованных или вымышленных деятелях науки и культуры. Достаточно назвать имена таких реальных историков, хадисоведов и религиозных деятелей, выходцев из «страны лезгин» (араб. билад лакз), как Йусуф ал-Баби ал-Лакзи (ум. до 1089-90 г.) – придворный историограф династии Аглабидов (правителей Дербента – Баб ал-абваба), обучавшийся в Багдаде, автор «Дарбанднама» (протографа известного сочинения «Дербенд-наме»), и Маммус ад-Дарбанди ал-Лакзи (ок.1040-1110 гг.) – историограф династии Хашимидов Дербента, получивший образование в Багдаде, Самарканде, Бухаре, автор хроники «Тарих ал-Баб ва Ширван», которые являлись учителями знаменитого мистика и теолога Абу Бакра Мухаммада ад-Дарбанди, автора суфийской энциклопедии «Райхан ал-хакаик ва бустан ад-дакаик» («Базилик истин и сад тонкостей»)¹⁵¹.

Но создателей этноцентристских исторических мифов, ведущих борьбу за «древность» и «славного предка», не удовлетворяет столь «поздняя» хронология памятников письменности и их авторов. Им необходимы более ранние носители письменной культуры и цивилизации, сделавшие «бесценный вклад в формирование человеческой культуры и цивилизации и облагородившие все другие народы»¹⁵².

Вновь перенесемся в более отдаленные эпохи. Выше уже упоминалась загадочная надпись из Майкопа. Остановимся на ней подробнее.

«Древнейший письменный памятник Кавказа» был случайно найден в 1960 г. и представлял песчаниковую плитку размером 20 х 22 см. Обстоятельства находки не позволяют связывать ее с каким-либо археологическим объектом, т.е. ни относительная, ни абсолютная датировка этого предмета не определена; на других, здесь же обнаруженных камнях никаких знаков не оказалось, что установлено археологом П.А. Дитлером. На плоской поверхности плитки оказались вырезанные знаки, привлекшие внимание своей необычностью. Ленинградский филолог Г.Ф. Турчанинов изучил и опубликовал майкопскую плитку, наделав немало «шума» в научных кругах; по сенсационному заключению Г.Ф. Турчанинова, надпись была выполнена псевдоиероглифическим библским письмом «несколько своеобразной формы».

Автор назвал эти знаки на плитке «колхидским письмом», хотя географически находка не имеет отношения к древней Колхиде, и решительно посчитал язык надписи абхазским: «исходная принадлежность письма надписи к псевдоиероглифическому библскому письму и абхазский язык надписи нам представляются совершенно безусловными»¹⁵³.

Датировав надпись XIII-XII вв. до н.э., Турчанинов дал следующий перевод текста: «Правитель Хз его (город) соорудил в месяц Сева, в 21 году на самой окраине Страны Гор»¹⁵⁴. Адыгские и абхазские специалисты приняли выводы Г.Ф. Турчанинова безоговорочно: Г. Дзидзария, Ш. ИналИпа, М. Трапш и Н. Ловпаче согласились с тем, что текст майкопской плитки XIII-XII вв. до н.э.

«вполне доступен пониманию современных абхазцев», а М. Аутлев отметил, что предкам абхазо-адыгской группы народов «уже в эпоху бронзы не чужда была письменная культура».

Определилась и другая группа ученых, не поддержавших чтение и исторические построения Г.Ф. Турчанинова: И.М. Дьяконов, Е.И. Крупнов, Л.И. Лавров; с исторических позиций версия Турчанинова была критически разобрана и оценена одним из авторов данной работы¹⁵⁵. «Огонь» критики, главным образом, был направлен на развенчание тезиса Турчанинова о наличии в Прикубанье классового общества и цивилизации в XIII-XII вв. до н.э., одним из признаков которых и выступает письменность. Но, кроме этого, версия Турчанинова вызывает озадаченность и недоуменные вопросы по иным позициям:

- если, по признанию самого автора, памятников библского письма за пределами Библа «до сих пор обнаружено не было»¹⁵⁶, как объяснить появление этого эпиграфичного памятника на столь далеком от Библа расстоянии?;

- почему библское письмо передает именно абхазскую речь и приспособлено ли это письмо к передаче сложной абхазской фонетики?;

- насколько возможно текст XIII-XII в. до н.э. читать с позиций современного живого языка и разве за прошедшие почти 3,5 тыс. лет этот живой язык не претерпел существенных изменений в процессе языкового развития? Или абхазский язык с эпохи бронзы не развивается и находится в законсервированном состоянии?

Впрочем, на первый вопрос найти ответ попытался сам Г.Ф. Турчанинов: по мнению его и австрийского семитолога А. Ирку «псевдоиероглифическое письмо принесли в Библ «люди Майкопа» (т.е. племена-носители майкопской культуры – авт.), которые с Кавказа игрировали в Финикию в 2000-1800 гг. до н.э. и здесь обрели новую родину»¹⁵⁷. Выходит, что библское письмо было изобретено в Прикубанье, а затем занесено в Финикию в ходе крупной миграции, которая до сих пор науке не была известна. К тому же получается, что названная миграция происходила, когда майкопская культура уже давно прекратила свое существование и эта территория входила в зону распространения северокавказской археологической культуры. Обратим также внимание на, что, согласно авторам, это письмо было создано по крайней мере в начале II тыс. до н.э. (эпоха средней бронзы), тогда как плитку они датируют концом этого тысячелетия (эпоха поздней бронзы), а ушедшие далеко на юг племена – носители этой письменности – то ли оставили здесь «кусочек» своей письменной истории, то ли передали эту письменность иным племенам (носителям Прикубанской археологической культуры).

Несуразностей не только хронологических, но историко-культурных, в версии Турчанинова, как говорится, «пруд пруди». И это нагромождение фантастических домыслов свидетельствует – перед нами очередной исторический миф, подхваченный рядом деятелей для обоснования существования у предков абхазо-адыгских народов письменности, а, следовательно, и цивилизации. Правда, в борьбе за библскую письменность, которое оказало влияние на возникновение финикийского письма, им придется «сразиться» со сторонниками такого же пошиба конструируемой теории о создании финикийской письменности (через посредство крито-минойской) древнелезгинскими племенами (Я.А. Яралиев).

Дальнейшие разыскания Г.Ф. Турчанинова в области древней истории Кавказа ознаменовались не менее сенсационными результатами: он дешифровал надписи на неведомом «ашуйском» языке III тыс. до н.э.–IV вв. н.э. (?!), идентифицированном с адыго-абхазским, «установил» факт существования на Кавказе доселе неизвестной цивилизации и созданного в ее недрах силлабического (слогового) письма, определил, что предки абхазов, абазин и убыхов называли себя ашуйцами, а свою страну Ашуей. Эта страна якобы простиралась от восточного побережья Черного моря до Майкопа, а ее археологическими реалиями были Майкопская и Колхидская культуры¹⁵⁸. Эти идеи Г.Ф. Турчанинова за пределами Абхазии в научной литературе, естественно, также не получили поддержки.

Щедро «одарив» абхазов и адыгов древнейшей на Кавказе письменностью и приобщив их к цивилизации, Г.Ф. Турчанинов «облагодетельствовал» древним письмом и Осетию. Первые его попытки установить точную дату известной древнеосетинской Зеленчукской надписи (о ней см. ниже) как 941 г. и выявить кабардинское влияние на «осетинскую речь писца» упомянутой надписи не увенчались успехом. Затем внимание Турчанинова привлекли рунические надписи VIII-IX вв. салтово-маяцкой археологической культуры и, изучив их, он сделал сногсшибательный вывод:

«Значение и влияние средневекового осетинского (аланского) письма на соседние народы… были весьма широкими… в VIII-X вв. осетинское (аланское) письмо оказалось той плодотворной почвой, на которой возникло письмо косогов, докириллическое восточнославянское письмо, письмо хазар»¹⁵⁹.

Правда, делая столь неординарные и необоснованные заключения, Г.Ф. Турчанинов «забыл» доказать несостоятельность утвердившихся представлений о древнетюркском происхождении восточноевропейской руники, а заодно опровергнуть принятые чтения конкретных надписей салтово-маяцкой культуры с позиций тюркских языков, господствовавших в Хазарии¹⁶⁰. В публикациях Турчанинова этого нет, и тюркоязычность рассматриваемых рунических надписей до настоящего времени у специалистов не вызывает сомнений¹⁶¹.

Еще одно сенсационное «открытие» Г.Ф. Турчанинова связано с надписями и граффити на металлических сосудах из Надь-Сент-Миклошского клада, найденного в Венгрии. Чтение этих надписей имеет свою историю. Сначала датский филолог В. Томсен, а затем болгарский ученый Н. Мавродинов¹⁶² прочитали надписи на основе тюркского, отнеся их к кругу древнеболгарских (ранние болгары до их славянизации были тюркоязычны).  Прочтение Томсена-Мавродинова принято наукой и, насколько нам известно, никем не оспаривалось. Изучив надписи из Надь-Сент-Миклоша и оговаривая, что не все здесь по языку может оказаться осетинским, Г.Ф. Турчанинов сделал уже безоговорочный и далеко идущий вывод:

«Принадлежность надписей и граффити на надьсент-миклошских сосудах к осетинскому языку не вызывает никаких сомнений»¹⁶³

Подчеркнем, что данные выводы опять-таки делаются без каких-либо попыток опровергнуть чтение В. Томсена и Н. Мавродинова, более того - Г.Ф. Турчанинов даже не упоминает о своих предшественниках. И этот прием – умалчивание или нигилистическое отрицание сложившихся ранее взглядов – выходящий за пределы научной этики, типичен для явления паранауки.

Что же касается ситуации, созданной исследованием Г.Ф. Турчанинова, мы хотели бы подчеркнуть целесообразность тщательной проверки существующих вариантов прочтения надписей из Надь-Сент-Миклоша специалистами и окончательного выяснения истины. Как увидим ниже на примере Зеленчукской надписи, это вполне возможно.

С фантастическими дешифровками Турчанинова столкнулся один из нас (В.А. Кузнецов) при раскопках в интерьере северного Зеленчукского храма Х в. в 1960 г. В нартексе храма был найден массивный бронзовый крест с греческой надписью, тогда еще не прочитанной. По просьбе Г.Ф. Турчанинова фото и прорись надписи были посланы ему, и вскоре автор раскопок получил ответ с ошеломляющим результатом: в тексте надписи Г.Ф. Турчанинов нашел название страны Алания и города Ставрополиса! Впервые эпиграфический памятник давал столь точную историко-географическую информацию, удивительно соответствующую представлениям некоторых историков и археологов о локализации Алании в верховьях Кубани, а также о греко-византийском названии Нижне-Архызского городища X-XII вв. Надо сказать, что в контексте множества христианских древностей Нижнего Архыза его имя – Ставрополис (т.е. «город креста») выглядело вполне правдоподобно.

Однако при дальнейшей проверке ничего подобного в надписи не оказалось, крест и перевод надписи на нем были опубликованы известным специалистом Е.Ч. Скржинской. В действительности надпись гласит:

«Обновлен честной крест боголюбивейшим монахом Фомой пресвитером. Года от Адама 6575, индикт 5»,

что в переводе на наше летоисчисление соответствует 1067 г.¹⁶⁴ Трудно себе представить, как можно в контролируемой живым греческим языком (для знающего специалиста) надписи увидеть то, чего в ней нет. Очевидно, увидено было то, что хотелось увидеть, на что был настроен Г.Ф. Турчанинов. Объяснение этому – некомпетентность. Как тогда можно верить Турчанинову с его чтением так называемого «библского письма» из Майкопа и не имеем ли мы здесь дело с мистификацией?

Мы не специалисты в области исторического языкознания и эпиграфики. И, тем не менее, фантазии чрезмерно увлекавшегося Г.Ф. Турчанинова, видны невооруженным глазом. Автор предисловия и научный редактор последней книги Г.Ф. Турчанинова проф. М.И. Исаев пишет о В.И. Абаеве:

«Он не сторонник необузданной фантазии, в которую пускаются некоторые ученые, не имея под рукой необходимых фактов» и далее с тонкой иронией указывает на Турчанинова, «работающего обычно на скудном языковом материале и старающегося в то же время выдвигать чрезвычайно далеко идущие гипотезы»¹⁶⁵.

Приведенные несуразности с филологическими экспериментами свидетельствуют не только о необходимости серьезной профессиональной подготовленности и компетентности исследователя надписей, но и добросовестности и научного такта, не позволяющих впадать в исторические миражи. Надо уметь честно признавать, что мы не все знаем и можем, что существует тот невидимый, но реальный предел, перед которым ученый должен остановиться, чтобы не вводить людей в заблуждение. Трудно не согласиться с А. Тойнби, писавшим:

«Всеведение – это удел всемогущего Бога, а человеку надлежит довольствоваться знанием относительным, частичным»¹⁶⁶.

Порожденные воображением Турчанинова мифы о древнейших письменных цивилизациях Кавказа способны вызывать приятную эйфорию в умах определенной части читателей, но весьма сомнительны и далеки от истины, над поиском которой приходится долго и упорно работать. В Северной Осетии художник Б. Дзугкоев недавно «открыл» скифскую письменность, что могло бы стать не мнимым, а действительным открытием, поскольку – как уже отмечалось – никаких достоверных сведений о собственной письменности у скифов нет. В ходе дореволюционных раскопок Н.И. Веселовского на Днепре был раскрыт скифский курган Солоха, в котором была найдена золотая чаша-фиала с греческой надписью, прочитанной и проанализированной известнейшими специалистами – Н.И. Веселовским, В.В. Латышевым, Б.В. Фармаковским, С.А. Желебевым и А.П. Манцевич. По заключению последней, текст надписи гласит:

«От Германа Антисфену на празднике Элевферии»,

т.е. чаша дарственная, по именам и упоминанию праздника Элевферий, несомненно, греческая, как и сама фиала – произведение античных ювелиров IV в. до н.э. Но Б. Дзугкоев не сомневается в том, что фиала из кургана Солоха изготовлена скифами – предками современных осетин (а не греками, как считают исследователи361) и предлагает свое чтение надписи с позиций дигорского диалекта осетинского языка:

«Это есть подарок Герману и Тизо».

Завершая статью, Б. Дзугкоев пишет:

«Во многом бы ученые себе облегчили задачи в прочтении подобных надписей, если бы прибегали к помощи дигорского диалекта осетинского языка»¹⁶⁷.

Но сначала Б. Дзугкоеву следовало бы доказать, что язык надписи из кургана Солоха именно осетинский и именно в его дигорском варианте и, соответственно, опровергнуть обоснованное маститыми учеными чтение надписи по-гречески! Любительская статья Б. Дзугкоева выглядит довольно скромно и не столь претенциозно в сравнении со статьей Х. Шахмирзова «О языке и письменности адыгов» (Нарт. No 4 (46), апрель 1994). Не будем повторять здесь филологические доводы автора, тем более что мы, как уже было сказано, в подобных вопросах некомпетентны. Коснемся лишь исторических аспектов. Х. Шахмирзов пишет о «северокавказском праязыке», и он, по мнению некоторых ученых, не позднее VI тыс. до н.э. действительно существовал¹⁶⁸. Но Х. Шахмирзов ничего не говорит об этой датировке и дальнейшие исторические построения у него не имеют хронологической опоры; далее обосновывается тезис о баскско-адыгских языковых связях (но такие связи с Кавказом находят и специалисты-лингвисты), а затем делается неожиданный вывод: «имена немалого числа божеств греческой мифологии имеют адыгское происхождение, причем их образы имеют параллели в нартском эпосе».

Приводятся греческие имена Афродита, Прометей, Антей, Аполлон, Гея, Гера, Асия (Азия), Пан, Артемида, Гестия, Геката, Дедал и Икар, Дионис, Минос, Минотавр, Арес, Парис, Европа.

«Вскрывание адыгского пласта вдруг стало лавинообразным, тем самым поставив автора этих строк в тупик»

– откровенно признался Х. Шахмирзов. В своем недоумении вынуждены признаться и мы – подобное манипулирование с древнегреческой цивилизацией и мифологией, предстающей исходящей из адыгских корней, встречаем впервые…

Хотя это не совсем так, упоминавшийся Ф. Бадалов один из многочисленных параграфов своего «учебного пособия для аспирантов, студентов и учащихся» назвал

«Лезгиноязычные племена являются участниками создания древнегреческой мифологии» (!),

а истекает этот тезис из положения, что «прародиной северо-восточно-кавказских народов (лезгин, даргинцев, авар, лакцев, чеченцев, ингушей и других) в лице хурритов являются и острова Эгейского моря, Кипр, Крит, Лемнос и др., а также восточное побережье Средиземного моря и Восточная Анатолия…»¹⁶⁹.

Причастность древних лезгин к созданию древнегреческой мифологии осуществляется просто и легко – коль в «Илиаде» Зевс именуется пеласгическим, а пеласги – это «лезгиноязычное племя», и родился боггромовержец на острове Крит – «прародине восточнокавказских народов», то вывод напрашивается сам. Из «изысканий» Бадалова мы узнаем, что «древнегреческие мифы об амазонках прямо связаны с лезгинским народом, с его образом жизни…», а в мифе о вторжении амазонок в Аттику, по мнению «исследователя», «отражены события, происходившие еще во второй половине II тыс. до н.э., до того, когда под предводительством Алупа предки лезгиноязычных народов переселились на историческую территорию Алупании»¹⁷⁰, т.е. на Восточный Кавказ, в Кавказскую Албанию. Рассмотрев подобного рода ряд мнимых параллелей, Бадалов задается вопросом:

«Неужели все эти параллели являются отголосками древнегреческой религии, сохранившейся в лезгинской мифологии и языческой религии?».

И сам же отвечает: «По мнению ученых скорее наоборот», т.е. речь должна идти об отголосках лезгинской мифологии и язычества в древнегреческой религии и мифологии. Интересно узнать у Бадалова – на мнение каких ученых он ссылается? На свое? И себя он причисляет к специалистам-мифологам? Это далеко не так. Перед нами не специалист, а современный мифосказитель, мифосоздатель. Перед нами поразительный пример безграмотности и незнания мифологии как науки, ее методов, научных теорий мифа. В «исследованиях» Ф. Бадалова и Х. Шахмирзова открывается неприкрытое этноцентристское стремление к показу главной роли или, по меньшей мере, основополагающей причастности предков своих народов к созданию мифологии и религии древнегреческой цивилизации.

Здесь необходимо заметить, что специалисты давно уже обращали внимание на ряд параллелей в теонимии древних народов Передней Азии и современных народов Кавказа, отмечали определенную близость, с одной стороны, греческих и, с другой, хеттских, хурритских теогонических мифов, параллели в кавказской, переднеазиатской и греческой мифологии. В частности, например, исследователи сопоставляли созвучные имена вайнахского эпического (так называемого культурного) героя Пхармата и греческого Прометея. Вероятно, правомочно будет сопоставлять не только на формальном уровне фонетического сходства, но и на уровне некоторой содержательно-функциональной близости, также имя древнелезгинского верховного бога-громовержца Алпан с греческим Аполлон (’Απόλλων), фессалийским Απλουν, дорийским ’Απέλλων, кипрским a-p-e-i-lo-ni через посредство этрусского Aplu/Apulu и хетто-лувийского Appaliunaš, учитывая связи племен хетто-лувийского и хуррито-урартского круга. Эти параллели следует рассматривать и исследовать в контексте древних культурных и языковых ареальных контактов, но утверждать, что адыги, вайнахи или лезгины являются «создателями древнегреческой мифологии» – это неправомочно, это выше всяких далеко идущих культурно-исторических и этнолингвистических выводов.

Х. Шахмирзов в своей публикации пишет и о своем чтении по-адыгски некоторых памятников линейного письма Крита, некоторых иероглифических надписей, о том, что он определил генетическую связь с меотскими знаками, знаками на дольмене, Майкопской плитке, на скалах Северного Кавказа и Грузии и т.д. Шахмирзов дает положительную оценку публикациям Г.Ф. Турчанинова, читает средневековые рунические надписи Хумаринского городища на Кубани; знаки на меотских глиняных плитках из Прикубанья он сопоставляет с эгейской письменностью и «устанавливает» их взаимосвязь и т.д.

Наивная «смелость» рассуждений Х. Шахмирзова и оперирование материалами многих и очень разных языков поражает и заставляет напомнить слова И.М. Дьяконова –

«при известном трудолюбии к любому тексту, написанному неизвестным письмом, можно подогнать осмысленное чтение на каком-либо языке, но надо доказать, что иначе текст прочесть невозможно»¹⁷¹.

Эти слова ученого относятся и ко многим попыткам прочтения Фестского диска, Мингечаурских надписей Кавказской Албании и иных редких памятников древнего письма.

При чтении опусов Шахмирзова у несведущего читателя может создаться впечатление, что И.М. Дьяконов ошибается – «доказать» можно что угодно, было бы желание и умение манипулировать. Рассмотрим еще один интересный сюжет, связанный с борьбой за «овладение» древней письменностью.

В 1888 г. археолог и художник Д.М. Струков в верховьях р. Большой Зеленчук (приток р. Кубань) обнаружил большую плиту с хорошо сохранившейся надписью, выполненной греческими буквами. Д.М. Струков сделал рисунок надписи, а в 1892 г. Г.И. Куликовский снял с нее эстампаж. Вскоре уникальный памятник был опубликован В.Ф. Миллером¹⁷². Согласно филологическому анализу В.Ф. Миллера,

«пред нами древняя осетинская надпись, представляющая попытку выразить греческими буквами осетинские слова».

В дальнейшем версия В.Ф. Миллера была поддержана и развита филологами В.И. Абаевым, Б.А. Алборовым, А.Х. Бязровым. Со времени Миллера Зеленчукская надпись вошла в научное обращение как памятник алано-осетинского письма. С начала 1960-х годов начались попытки ревизии этнокультурной принадлежности Зеленчукской надписи. Первым выступил А.Ж. Кафоев, прочитавший надпись с позиций кабардинского языка и датировавший ее V в. н.э. (по Миллеру, XI-XII вв.).

«Надпись читается свободно и слова текста в новой расшифровке подчиняются логике языка, язык – логике писца, писец – логике событий» –

пишет А.Ж. Кафоев368. Вновь зададим вопрос: можно ли текст 1500-летней давности (по А.Ж. Кафоеву) «свободно» читать на основе современного языка? Любой лингвист ответит отрицательно, ибо язык, подобно живому организму развивается, видоизменяется. Уже это вызывает определенные сомнения и подозрения, при которых «остается лишь простор для беспочвенных фантазий дилетантов»¹⁷³.

Версия А.Ж. Кафоева подверглась критике в научной печати¹⁷⁴. Но почти одновременно появился новый опыт чтения Зеленчукской надписи, выполненный математиком М. Кудаевым, теперь уже на основе балкарского языка¹⁷⁵. Идея о тюркоязычии надписи была поддержана И.М. Мизиевым. Хотя он и прочитал ее, по сравнению с М. Кудаевым, по-иному, но, тем не менее, писал:

«имена, встречающиеся на плите и сам текст, вопреки удивлению Миллера, легко читаются на тюркском языке даже не специалистами, а просто знающими греческий алфавит и тюркскую речь»¹⁷⁶.

Нас вновь заверяют в «свободном» чтении Зеленчукской надписи – и по-адыгски, и по-тюркски. А вскоре появился еще один «эпиграфист» и оппонент М. Кудаева и И. Мизиева – уже упоминавшийся А. Алишев, выдвинувший свою тюрко-балкарскую версию, отличающуюся от версий Кудаева и Мизиева.

Исмаил Муссаевич Мизиев. Фото с посвящённого ему (и роскошно сделанного) сайта мизиев.ру

«Дешифровка единственной аланской надписи иллюстрирует истинную речь загадочного народа алан. Звучат подлинные слова, записанные 1047 лет тому назад» (т.е. в 941 г., по Г.Ф. Турчанинову)

– так завершает свою статью А. Алишев¹⁷⁷. Как видим, даже среди сторонников тюркоязычия Зеленчукской надписи, несмотря на декларированную «легкость» прочтения, единого мнения нет.

Наконец в 1980 г. вышла статья чеченского филолога Я.С. Вагапова, критикующая адыгскую и тюркскую версии чтения Зеленчукской надписи и посвященная ее прочтению с позиций вайнахских языков¹⁷⁸.

«Язык надписи нахский»

– заключает Вагапов и делает вывод, что нахоязычное население обитало по всей территории Алании вплоть до ущелья Большого Зеленчука. Однако отметим, что Я.С. Вагапов делает профессиональную оговорку: отличия вайнахских диалектов характерны для них на современном этапе развития, как они расходились между собой 1000 лет назад, мы не знаем¹⁷⁹.

Итак, в северокавказской филологии и эпиграфике сложилась парадоксальная ситуация – один и тот же текст «легко» читается на четырех языках, принадлежащих к разным языковым группам: иранской, адыго-абхазской, тюркской, нахско-дагестанской. Перед нами яркое свидетельство «простора для беспочвенных фантазий дилетантов», о чем писал И. Фридрих. Развернувшаяся вокруг Зеленчукской надписи дискуссия вскрыла явную этноцентристскую тенденцию некоторых авторов, следующих в русле узко-национального подхода к интерпретации древнего текста, определяемой этнической принадлежностью дешифровщика. Научная объективность и трезвость суждений приносятся в жертву местному «патриотизму» (не будем говорить о применяемых исследовательских методах). Это еще один наглядный пример вопиющей деформации самого понятия науки, ее социальных функций. В роли третейского арбитра в «судебном деле» по Зеленчукской надписи выступил американский лингвист профессор Ладислав Згуста, не подверженный кавказским пристрастиям. В 1987 г. издательство Австрийской Академии наук выпустило его монографию о Зеленчукской надписи¹⁸⁰. На первом этапе исследования автор, пользуясь двумя публикациями рисунков надписи и оттиском Г.И. Куликовского, восстанавливает палеографию, что является необходимым для дальнейшей работы.

«Не может быть сомнений в том, что надпись сделана греческим письмом, главным образом поздним унциальным, местами курсивным. Здесь имеет место несколько сокращений, обычных в византийском стиле… судя по шрифту, надпись могла быть сделана в XI или XII веке»¹⁸¹.

Далее следует лингвистический этап работы, призванный ответить на кардинальный вопрос о языке надписи. Автор тщательно анализирует все известные ему версии чтения Зеленчукской надписи – алано-осетинскую, адыго-кабардинскую, тюркскую и вайнахскую – и делает принципиально важное заключение: основная часть надписи сделана не на греческом языке. На последнем написаны только начало текста (обращение к Иисусу Христу и св. Николаю) и его конец, возвещающий победу Бога над смертью¹⁸². Приведем высказывания Л. Згусты о вайнахском варианте чтения –

«Невозможно считать вайнахское толкование убедительным»¹⁸³, и тюркско-балкарском – «то немногое, что я знаю о балкарском языке, заставляет удивляться, какими путями можно было интерпретировать надпись на этом языке»¹⁸⁴.

В конечном итоге Л. Згуста подтверждает, хотя и с некоторыми поправками, алано-осетинскую версию В.Ф. Миллера и дает наиболее вероятное и детально аргументированное чтение Зеленчукской надписи с позиций алано-осетинского языка, содержащее имена четырех мужчин¹⁸⁵. Существенно, что Л. Згуста постоянно осуществляет исторический подход и отмечает разницу между текстом надписи и современным осетинским языком, что не делали предшествующие ему дешифровщики надписи.

«Долину Архыза в эпоху создания надписи населяли осетины»

– пишет в заключении Л. Згуста¹⁸⁶. К этому надо добавить, что выводы Л. Згусты в значительной мере согласуются с этнокультурной и политической ситуацией в верховьях Кубани X-XII вв., соответствующих Западной Алании с ее административным и конфессионально-культурным центром в Нижнем Архызе, связанном с Византией и имевшим переписку с Константинополем¹⁸⁷. Заметим только, что ираноязычные аланы не были единственным населением верховьев Кубани как региона – наряду с ними здесь, бесспорно, присутствовали тюркский пласт и иные этнические группы. Згуста конкретно и точно говорит только о долине Архыза.

По нашему мнению, после выхода в свет исследования Л. Згусты полемику за «обладание» столь желанной для некоторых Зеленчукской надписью можно считать завершенной. Но поскольку новые попытки ревизии надписи полностью не исключены, подчеркнем неизбежную необходимость предварительного опровержения исследования и выводов Л. Згусты, без чего такие попытки не могут претендовать на научность.

Говорим об этом потому, что сложившиеся в республиках Северного Кавказа местные национальные «научные школы», стремящиеся дать свою версию истории и культуры своего народа и его места в мире¹⁸⁸, вряд ли прекратят дискуссию вокруг Зеленчукской надписи. Подобные критические замечания и тревожные заявления по поводу тенденциозных подходов к изучению эпиграфических и иных памятников для перекраивания истории уже прозвучали в докладах и выступлениях участников XV, XVI и XVIII «Крупновских чтений» по археологии Северного Кавказа (Махачкала, 1988; Ставрополь, 1990; Кисловодск, 1994), а также в материалах международных конференций (Нальчик, 1994; Москва, 1995).

Говоря о письменности, мы не можем обойти вопрос о рунических текстах, выявленных в последние десятилетия в верховьях Кубани. Наряду с грекоязычными и арабоязычными эпиграфическими памятниками, руника на Северном Кавказе представлена уже не единичными объектами, а достаточно представительной группой. Видимо, мы вправе говорить об особом северокавказском ареале восточно-европейской руники, а И.Л. Кызласов выделяет кубанскую и доно-кубанскую рунические письменности в кругу памятников этого типа¹⁸⁹.

Памятники рунической письменности были впервые выявлены на Северном Кавказе в 1960 г., на Хумаринском городище, расположенном на правом берегу Кубани недалеко от г. Карачаевска¹⁹⁰. При выборке древнего тесаного камня из оборонительной стены и кладки цитадели местными строителями было извлечено семь плит с надписями. Позже число надписей увеличилось благодаря находкам Х.Х. Биджиева на этом же городище¹⁹¹ и лингвиста С.Я. Байчорова в верховьях Кубани¹⁹². Точное количество найденных рунических надписей указать затруднительно, так как и атрибуция в ряде случаев сомнительна и достаточно надежными сейчас представляются лишь надписи Хумары. Их не менее десяти и это серьезная источниковая база.

При первом же соприкосновении с хумаринскими надписями стало ясно, что мы имеем дело с древнетюркской руникой типа орхоно-енисейской и восточноевропейской¹⁹³. Это мнение было поддержано тюркологами А.М. Щербаком, С.Г. Кляшторным, С.Я. Байчоровым¹⁹⁴. Она принята наукой, и расхождения во мнениях касаются только определения той конкретной группы тюрок, которая могла оставить надписи Хумары, хотя большинство склоняется в пользу ее отождествления с болгаро-хазарским этносом. Тем самым вносится позитивный вклад в разработку проблемы истории и культуры раннесредневековых тюрок Северного Кавказа.

С иным мнением выступил Г.Ф. Турчанинов, объявивший хумаринские надписи «косожскими», т.е. адыгскими¹⁹⁵, но ничем этот вывод не аргументировавший, как и принадлежность к «косожскому» письму рунических надписей Подонья¹⁹⁶. Эта точка зрения, не имевшая научной перспективы со дня ее рождения, ныне даже не отвергается исследователями, а лишь констатируется как библиографический факт.

Хумаринские рунические надписи дали импульс поиску новых аналогичных памятников в верховьях Кубани. В Карачае под руководством С.Я. Байчорова было проведено  несколько эпиграфических экспедиций, давших интересные результаты, которые были опубликованы исследователем как в диссертации, так и в отдельных статьях и монографии¹⁹⁷. Число рунических письменных памятников увеличилось, теперь в существовании северокавказского ареала древнетюркской руники сомнений нет. Но надо сказать, что в публикациях С.Я. Байчорова слишком многое памятниками письменности не является и причислено к таковым искусственно. Вполне характерен такой пример: в одной из скальных катакомб могильника Токмак-кая № 2 Т.М. Минаева зафиксировала солярный знак и группу тамгообразных знаков, не связанных единством местоположения на своде камеры:

«Поодаль от этих знаков в южной части потолка имеются знаки арабского шрифта, возле входного отверстия – знак в виде русской буквы Н. Все эти знаки, по всей вероятности, разновременны и не имеют между собой ни смысловой, ни стилистической связи».

Т. М. Минаева категорически возражала У. Алиеву, М. Хабичеву, А. Бадчиеву и К. Лайпанову, увидевшим в упомянутых знаках древнетюркские руны¹⁹⁸. Но, несмотря на эти разъяснения и возражения опытного археолога и на указания о том, что разные знаки были высечены разными инструментами и, очевидно, неодновременно, С.Я. Байчоров из набора знаков и опустив Н-образный знак, построил совершенно произвольную тюрко-арабскую «билингву», которую назвал «единственной»¹⁹⁹.

В более поздней публикации Байчоров уже не настаивает на билингве, но утверждает, что указанные знаки представляют собой надпись и даже читает ее²⁰⁰, выстроив знаки в строку. Автор при этом не отвечает на вопрос: чем доказано, что

«арабская надпись повторяет последнее выражение предыдущей рунической надписи»²⁰¹,

т.е. по существу именно в этом он и видит «единственную билингву».

Не меньшее недоверие вызывают и нанесенные на скалы краской писаницы геометрических очертаний близ Хасаутского могильника, опубликованные Т.М. Минаевой²⁰². Аналогичные по характеру писаницы позже были выявлены С.Я. Байчоровым на плато Бийчесын²⁰³ и прочитаны им как рунические надписи²⁰⁴, причем отмечено, что это «новое значительное открытие»²⁰⁵. Увы, но вынуждены признать, что «открытие» не состоялось, оно осталось необоснованным, как и отнесение некоторых древних знаков к числу литер рунического письма, в чем несомненно прав Х.Х. Биджиев²⁰⁶.

Подобно тому, как Г.Ф. Турчанинов старался все читать по-древнеосетински или по-«косожски», или обнаруживал «кабардинские приписки» на некабардинских памятниках, С.Я. Байчоров, к сожалению, стремится везде увидеть и непременно прочитать древнетюркскую рунику. В этом смысле творческие установки обоих эпиграфистов сходны – идеи выше фактов, последние подгоняются под первые, пользующиеся приоритетом. Поэтому изыскания Г.Ф. Турчанинова и С.Я. Байчорова не пользуются научным признанием за пределами соответствующих республик²⁰⁷. Более того, одни и те же надписи Г.Ф. Турчанинов читает по-осетински, С.Я. Байчоров по-тюркски, как, например, надпись на пряслице из городища Уллу-Дорбунла. Естественно, у читателя возникает вопрос: кому же верить и не перетягивают ли эти исследователи «одеяла на себя», подобно ситуации с Зеленчукской надписью?

Свободный полет «творческой фантазии» упомянутых дешифровщиков-эпиграфистов побуждает нас вспомнить старую, но поучительную историю с учеными филологами Казахстана, опубликованную газетой «Комсомольская правда» более 20 лет назад. В 70 км от Алма-Аты была открыта восьмитонная каменная глыба с доселе неизвестной древнетюркской рунической надписью, состоящей из 110 знаков. Глыба была перевезена в Институт языкознания Академии наук Казахстана и изучена академиком С.К. Кенесбаевым, членами-корреспондентами АН КазССР Г.Г. Мусабаевым и А.Т. Кайдаровым. Заключение их было однозначно: открыт «древнейший» памятник орхоно-енисейской письменности, датируемый VI-IV вв. до н.э.

В действительности же оказалось, что эта надпись, скопированная из книги С.Е. Малова «Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии», была в 1969 г. высечена сотрудниками студии «Казахфильм» при съемках фильма «Кызжибек». Автор публикации журналист Н. Боднарук, справедливо упрекнув титулованных ученых в профессиональном невежестве, данный феномен назвал «анекдотическим самораздеванием»²⁰⁸, а писатель Олжас Сулейменов написал по этому поводу:

«Дефицита в ученых нет, есть только дефицит в науке. И ярче всего он выражен в гуманитарных»²⁰⁹.

Это не единственный пример такого публичного «стриптиза». В следующей главе речь пойдет о так называемой «Албанской книге» – своего рода образцово-показательной фальшивке нашего времени. В заключение процитируем строки из стихотворения И.А. Бунина, тонко чувствовавшего глубинную связь времен и поколений:

Молчат гробницы, мумии и кости –

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте

Звучат лишь письмена.

Древние письмена должны звучать, донося до нас дыхание ушедшей жизни. Но они должны звучать своим подлинным голосом, независимым от прихотей нынешней этнополитической конъюнктуры.

Источник

Продолжение следует