Национальный социализм Джорджа Оруэлла

Джордж Оруэлл почитается многими «демократическими социалистами» практически как святой и пророк – даром что сам Оруэлл в свое время утверждал, будто  «святых всегда надо считать виновными, пока не доказана их невиновность». 
Выглядит это, на первый взгляд, странно, поскольку в мировоззрении Оруэлла содержатся идеи, «демократическому...

Print Friendly Version of this pagePrint Get a PDF version of this webpagePDF

О'Брайен

О’Брайен

Патриотизм не имеет ничего общего с консерватизмом. В сущности, он противоположен консерватизму, поскольку он есть приверженность чему-то, постоянно изменяющемуся, но мистически остающемуся собой. Это мост между будущим и прошлым. Ни один подлинный революционер не был интернационалистом.

Джордж Оруэлл, «Английская революция»

Джордж Оруэлл почитается многими «демократическими социалистами» практически как святой и пророк – даром что сам Оруэлл в свое время утверждал, будто

«святых всегда надо считать виновными, пока не доказана их невиновность».

Выглядит это, на первый взгляд, странно, поскольку в мировоззрении Оруэлла содержатся идеи, «демократическому социализму» чуждые, и сближающих его скорее с левым национализмом. Чтобы установить это, не требуется совершать каких-то экстраординарных открытий – достаточно обратиться к художественному произведениям и публицистике данного автора.

Внимательно читая «1984» Джорджа Оруэлла, трудно отделаться от мысли, что автор играет на националистических и имперских комплексах читателя-англичанина. Судите сами: помимо общеизвестных отрицательных (есть ли у него, впрочем, иные?) черт нарисованного Оруэллом будущего, хотя режим Океании и именуется «ангсоц», то есть «английский социализм», в нем Великобритания не просто утратила всю свою колониальную империю («жемчужина британской короны», Индия, судя по всему, потеряна, на что указывает упоминание боев на её южном побережье, в Малабаре, и даже Южной Африке угрожают войска враждебной Океании супердержавы, Евразии), но и сама впала в полнейшую зависимость от Америки, став «взлетной полосой № 1», тогда как истинный центр Океании, находится за океаном – одним из важнейших элементов произведения является фотография партийной конференции в Нью-Йорке.

Мучитель главного героя, Уинстона Смита, служащий в тайной полиции («министерстве любви») Океании, носит ирландскую фамилию О’Брайен. По иронии судьбы, в экранизации «1984», сделанной в 1956 году, Смита играл актер по фамилии о’Брайен; поэтому О’Брайен стал О’Коннором – оставшись, однако, ирландцем. Любопытен и состав представителей верхушки Океании, участвовавших в партийной конференции в Нью-Йорке: Аронсон, Резерфорд, Джонс. Аронсон – также, как и полумифический архивраг полумифического Большого Брата Гольдштейн – очевидным образом, еврей.

Из современников Оруэлла самым известным массовому читателю Резерфордом был новозеландский физик-ядерщик – таким образом, его тезка также едва ли может быть англичанином. На роль англичанина может претендовать разве что Джонс… однако данная фамилия распространена также и среди американцев, а наиболее распространенной является не среди англичан, а среди валлийцев, так как имеет валлийское происхождение.

Эммануил Гольдштейн в 2-х минутках ненависти

Эммануил Гольдштейн в 2-х минутках ненависти

Да и сама фабула «1984» предельно далека не только от какого бы то ни было (даже сколь угодно «неавторитарного» и «демократического») социализма, но и либерализма, поскольку эти идеологии видят источник общественных проблем в неправильном устройстве общества, тогда как антагонисты в «1984» — картонные садисты, стремящиеся к власти ради власти и возможности мучить других людей, что у них возведено в идеологию. Нетрудно заметить, что перед нами – доведенный до логического конца консервативный антиреволюционный миф о «заговоре философов», родившийся как реакция на Великую Французскую революцию: как мы увидим далее, не только в «1984», но и во всей публицистике Оруэлла красной нитью проходит его антиинтеллектуализм, представление о том, что именно интеллектуалы несут основную вину за наступление «тоталитаризма».

Есть в «1984» и чисто-антипрогрессистский компонент: в наступлении «тоталитаризма», помимо прочего, виновато, помимо прочего, развитие техники, чьи возможности (точнее, отрицательные возможности) Оруэлл всячески старается абсолютизировать. Как писал Оруэлл по поводу «1984»,

«я убежден также, что тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов везде, и я попытался проследить эту идею до логического конца».

Впрочем, не за одну лишь приверженность «тоталитарной идее» Оруэлл критикует современную ему британскую интеллигенцию. О нет! Особенно его, «демократического социалиста» по саморепрезентации, волнует её недостаточная патриотичность — по отношению к не только капиталистической, но и имперско-колониальной – Великобритании, вымаривающей порабощённые народы голодом, концлагерями, истребительными операциями войск и т.д. Вопреки всему этому, для Оруэлла она является для него – не много не мало! — «своей страной»

[его американские коллеги при куда меньших подвигах устроили Антиимпериалистическую лигу, организующую массовое возмущение ими. Шовинизм и его английский вариант, джингоизм — европейские изобретения, где старая феодальная верность «народа» господам переплавлена в уже буржуазный национализм — преданность индивидов «нации» как идеальному телу того же «народа», требующему согласования с ним личных целей, а то и подчинения их общему. До милитаристской истерии, связанной со вступлением в Первую мировую войну США отчасти были свободны от этого. Прим.публикатора].

Когда Дж.Оруэлла заводит речь об интеллигенции, он почти всегда на неё нападает и/или жалуется, причём за недостаток национализма и патриотизма.

«…Среди интеллигенции презрительное и слегка враждебное отношение к Британии более или менее обязательно, но во многих случаях это и потребность души. Во время войны это проявилось в пораженческих настроениях интеллигенции, сохранявшихся и тогда, когда давно было ясно, что державы оси победить не могут. <….> Конечно, английские левые интеллектуалы не хотели, чтобы войну выиграла Германия или Япония, но многие испытывали некоторое удовольствие при виде унижения своей страны и хотели бы думать, что окончательная победа одержана благодаря России или, скажем, Америке, а не Британии. В международной политике многие интеллигенты руководствуются принципом, что любая группировка, поддерживаемая Британией, заведомо не права. В результате, «просвещенное» мнение в большой своей части оказывается зеркальным отражением консервативной политики. Англофобия всегда может обернуться своей противоположностью; отсюда — довольно обычное перевоплощение: противник одной войны становится поборником следующей»1.

В сборнике эссе «Англичане» (1947 год) сказано, пожалуй, даже пожёстче:

«…Английские интеллектуалы, особенно молодые, настроены по отношению к своей стране резко враждебно. <…> Требуется немалое мужество, чтобы высказывать пробританские взгляды в «просвещенных» кругах. Но при этом на протяжении десятка последних лет складывалась стойкая тенденция к неистовому националистическому обожанию какой-либо чужой страны, чаще всего — Советской России»2.

Джулия

Джулия

Непрерывные жалобы автора на «беспочвенность», «антипатриотизм» британской интеллигенции до боли напоминают отечественных консерваторов начала XX века. Позже они из литературного произведения стали обычным доносом (“список Оруэлла»). Но не стоит думать, что праведный гнев Оруэлла вызывает то, что английская левая интеллигенция в той или иной мере сочувствовала «тоталитарному» СССР. Нет, упрекается она не только и не столько за советофилию. Например, в тех же «Заметках…» встречается пассаж, удивительно созвучный мыслям нынешних американских альтрайтов:

«…Презрительное отношение к «туземцам» в Англии по большей части забыто, и разные псевдонаучные теории, настаивавшие на превосходстве белой расы, хождения не имеют. Среди интеллигенции этот предрассудок существует только с обратным знаком — как вера в превосходство цветных рас. У английских интеллектуалов он встречается все чаще — и объясняется скорее мазохизмом и сексуальными разочарованиями, чем контактами с восточными и негритянскими националистическими движениями. Но даже у тех, кого вопрос цвета кожи не сильно волнует, большую роль играет снобизм и подражательство. Чуть ли не каждый английский интеллектуал будет скандализован утверждением, что белая раса превосходит цветные, зато в противоположном утверждении он не усмотрит ничего возмутительного, даже если с ним не согласен. Националистической привязанности к цветным расам обычно сопутствует представление, будто у них богаче сексуальная жизнь, и существует целая негласная мифология насчет сексуальной одаренности негров»3.

[В Сети это зовут «чтение по юзерпику», сегодняшний вариант шедринского «чтения в сердцах». Говорит о готовности сколько угодно много лгать себе и другим относительно оппонентов, лишь бы не отвечать содержательно на их критику, ибо в глубине души понимают, что концепция её не выдерживает и защитима только подобной ложью. Прим.публикатора].

Оставим на совести Оруэлла выдачу желаемого за действительного в смысле отсутствия в Британии «презрительного отношения к туземцам» — равно как и некритичное смешивание чувства национальной неприязни с квазинаучными расистскими теориями (малая распространенность второго не обязательно свидетельствует о отсутствии первого). Более интересен неприкрытый намёк на то, что интеллигенция состоит из половых извращенцев, которые преклоняются перед неграми из-за того, что-де у них с сексуальностью дела получше, чем у белых мужчин. Слово «куколд» тогда ещё не было политизировано в расистском контексте, как сейчас, поэтому обошлось без него.

Раздел мира между сверхдержавами в "1984"

Раздел мира между сверхдержавами в «1984»

Наиболее полно отношение Оруэлла к интеллигенции передает его рассуждение из повести «Фунты лиха в Париже и в Лондоне» (1933 год) о

«толпе странных фигур, среди которых козлобородые вегетарианцы, большевистские комиссары из породы гибридов гангстера с граммофоном, возвышенные леди в сандалетах, лохматые марксисты с их жвачкой многомудрых терминов, фанатики ограничения рождаемости и подлипалы парламентских лейбористов. Социализм — по крайней мере, на нашем острове — не пахнет более бунтарством и свержением тиранов; пахнет он нелепым чудачеством, культом машин и тупым преклонением перед Россией…».

Здесь мы видим вполне консервативный по своему эмоциональному посылу страх перед прогрессом («культом машин») и различными новыми веяниями, такими как вегетарианство или регулирование рождаемости. Вполне в консервативном духе Оруэлл противопоставляет «развращенным» интеллектуалам «молчаливое большинство», обывателей — в особенности, разумеется, свой народ в противовес чужим — в основе своей чуждый вредным идеям интеллектуалов. «Развращенность» интеллектуалов – опять же, во вполне консервативном духе – связывается с влиянием «заграницы», откуда приходят все опасные концепции. Возьмем, например, его рецензию 1946 года на книгу Бёрнема «Революция управляющих» — тут придется привести чрезвычайно обширную, но отлично иллюстрирующую всю степень патриотического, ксенофобского и антиинтеллектуального самолюбования Оруэлла:

«….Пораженческих настроений среди английской интеллигенции было больше, чем среди простого народа, и у некоторых интеллигентов они сохранились, когда дело явно шло к победе. Объясняется это отчасти тем, что интеллигенты лучше представляли себе тяготы грядущих военных лет. Моральный дух у них был ниже, потому что сильнее было воображение. Самый быстрый способ закончить войну — проиграть ее, и если перспектива долгой войны для тебя невыносима, естественно разувериться в возможности победы» ;

«…Но в одном отношении английские простолюдины остались христианами намного больше, чем высшие классы, и, вероятно, любой другой народ Европы: в неприятии ими культа поклонения силе. Почти что не удостаивая вниманием сформулированные церковью догматы, они продолжают исповедовать тот, который церковь так и не облекла в слова, полагая его само собой разумеющимся: в силе нет правды. Вот здесь и лежит самая широкая из всех пропасть между рабочим людом и интеллигенцией. Со времен Карлайля и особенно на протяжении жизни нынешнего поколения британская интеллигенция была склонна заимствовать идеи из Европы и попала под влияние образа мышления, восходящего в конечном счете к Макиавелли. В конечном счете все культы, популярные на протяжении последнего десятка лет, — коммунизм, фашизм, пацифизм — сводятся к культу поклонения силе»;

«…Огромным препятствием для них служит отсутствие у англичан заговорщицкого склада ума, присущего жителям полицейских государств континентальной Европы. Англичане в большинстве своем не воспринимают учений, в которых доминируют ненависть и беззаконие. Безжалостные идеологии континента — и не только коммунизм или фашизм, но и анархизм, троцкизм и даже крайний католицизм — воспринимаются в их чистом виде одной лишь интеллигенцией, образующей своего рода островок ханжества посреди всеобщего безразличия. Показательно, что авторам английских революционных трудов приходится прибегать к искусственному словарю, ключевая лексика которого заимствована из других языков».

Вновь истинно-английским рабочим противопоставляются безродные космополиты:

«…По своим намерениям, во всяком случае, английская интеллигенция европеизирована. Кухню она предпочитает парижскую, а идеи московские. В общем патриотизме страны она образует некий остров диссидентской мысли. Англия — возможно, единственная великая держава, чьи интеллектуалы стыдятся своей национальности. В левых кругах всегда живет чувство, что быть англичанином слегка неприлично и что ты обязан смеяться над всеми английскими институтами, от скачек до пудинга. Странный, но несомненный факт: чуть ли не каждый английский интеллектуал счел бы более стыдным встать по стойке «смирно» при исполнении гимна, чем украсть из церковной кружки. В критические годы многие левые подтачивали английский моральный дух, распространяя настроения то жидко-пацифистские, то яростно-прорусские, но всякий раз антибританские».

Достаточно заменить в процитированном тексте всего несколько слов – и текст невозможно будет отличить от стандартной жалобы отечественных национал-патриотов (как правых, так и левых) – что прошлого, что настоящего — на российскую интеллигенцию.

Стоит ли удивляться, что «социализм» Оруэлла – не более чем гуманизированная и реформированная версия капитализма, своего рода «социализм с английской спецификой» (по аналогии с нынешней – давно не коммунистической – КНР). Он с куда большим основанием может носить имя «ангсоца», чем официальная идеология выдуманной им Океании. См. во многом программное для Оруэлла эссе «Английская революция»,:

«Когда появится соприродное Англии социалистическое движение, марксисты, как и все остальные, кто питается прошлым, будут его открытыми врагами. Неизбежно объявят его «фашизмом». Уже сейчас среди мягкотелых левых интеллектуалов принято говорить, что если мы будем сражаться с нацистами, станем нацистами сами. С таким же успехом можно сказать, что если мы будем воевать с неграми, то почернеем. Чтобы «стать нацистами», надо иметь за плечами историю Германии. Нация не может уйти от своего прошлого, просто совершив революцию. Английское социалистическое правительство преобразует нацию сверху донизу, но она по-прежнему сохранит неистребимые черты нашей цивилизации, особенной цивилизации, о чем я говорил выше.

Социализм у нас не будет ни доктринерским, ни даже логичным. Он отменит палату лордов, но, вполне вероятно, не отменит монархию. Он оставит недоделки и анахронизмы повсюду — судью в его нелепом парике и льва и единорога на пуговицах солдатской фуражки. Он не установит явной диктатуры одного класса. Он сгруппируется вокруг прежней лейбористской партии и массовую поддержку будет иметь в профсоюзах, но вберет в себя и большую часть среднего класса, и многих молодых людей из буржуазного сословия <…> Он отделит церковь от государства, но не будет преследовать религию. Он сохранит смутное уважение к христианскому моральному кодексу и время от времени будет говорить об Англии как о «христианской стране».

Католическая церковь поведет с ним войну, но неконформистские секты и большая часть англиканской церкви смогут найти с ним общий язык. Он настолько сохранит связи с прошлым, что иностранные наблюдатели будут поражены, а иной раз и усомнятся: была ли вообще революция».

Причины такого критического отношения совсем не похоже на критику «слева», зато очень напоминают нападки националистов и консерваторов (и особенно российские царских времен; позднее ту же тактику стали активно применять немецкие, времен Веймарской республики) на «беспочвенную интеллигенцию». Примечательно, что поиск таких вот «антинациональных элементов в среде интеллигенции» распространяется и на давно мёртвых классиков. Под тяжёлую руку английского социалиста попал русофоб англофоб Свифт. Причём Оруэлл доходит буквально до щедринского «чтения в сердцах»:

«…Нечто весьма личное звучит и в пассаже, в котором Гулливер высказывает свое удовлетворение тем, что иные из открытых им стран не могут быть превращены в колонии Британской короны.

«Правда, гуигнгмы как будто не так хорошо подготовлены к войне, искусству, которое совершенно для них чуждо, особенно что касается обращения с огнестрельным оружием. Однако будь я министром, я никогда бы не посоветовал нападать на них.

…Представьте себе двадцать тысяч гуигнгнмов, врезавшихся в середину европейской армии, смешавших строй, опрокинувших обозы и превращающих в котлету лица солдат страшными ударами своих задних копыт…»

Так как Свифт слов на ветер не бросает, выражение «превращающих в котлету…», надо думать, приоткрывает тайное желание увидеть подвергнутые подобной участи непобедимые войска герцога Мальборо4»5. (“Политика против литературы – Путешествия Гулливера”, 1946 год).

[Обвинение, между прочим, полностью в стиле «1937 года» или кампании по борьбе с космополитизмом; достаточно людей пишущих пострадало тогда от такого поисков «корней и нитей» бдительными читателями. Не зря А.А. Любищев писал, что патриотизм — самая опасная из добродетелей. Но у «борца с тоталитаризмом» эту практику чтения как-то не ожидаешь встретить, тем более применительно к классику. Прим.публикатора]

Конечно, вышепроцитированный отрывок – это, так сказать, перл; но и без него Свифт последовательно обвиняется в том, что:

«…враждебность Свифта обращена прежде всего на Англию», «…однако возникает чувство, что все эти обличительные нападки на идею величия человека <…> носят преимущественно локальный характер и объясняются его принадлежностью к партии, потерпевшей поражение. Гневно выступая против несправедливости и гнета, он, однако, не дает никаких оснований считать, что сочувствует демократии», «…Конечная цель Свифта — как всегда, унижение человека, для чего следует еще раз напомнить, что человек слаб, жалок и нелеп, а главное — вонюч; а подспудный мотив — надо полагать, какая-то зависть, зависть призрака к живущему, зависть человека, знающего, что счастье ему недоступно, к другим, тем, кто может быть, как он боится, чуть счастливее его. В политическом плане подобное мироощущение выражается либо в реакционности, либо в нигилизме, поскольку такая личность стремится помешать обществу развиваться, что могло бы раскрыть несостоятельность ее пессимизма».

Там же Оруэлл пускается в рассуждения о том, что, якобы, Свифт, современник войны за Испанское наследство, не ценит того факта, что Англия, нанеся поражение Франции Людовика XIV, «спасла Европу от тиранического произвола одной-единственной реакционной державы» — как будто политические режимы в континентальных государствах, выступающих в роли союзников Англии по антифранцузской коалиции (о роли которых в войне Оруэлл почему-то умалчивает, делая акцент на участии Англии), чем-то принципиально отличались от французского, а сама Англия, несмотря на все свои конституционные свободы, творила тот самый «тиранический произвол» по отношению к своему католическому населению, особенно – в Шотландии и Ирландии: достаточно вспомнить, какими зверствами сопровождалось подавление якобитских восстаний.

Однако, конечно, не все английские интеллигенты вызывали гнев Оруэлла. Например, он рьяно защищал Редьярда Киплинга от нападок – не только как поэта. В рецензии на его творчество Оруэлл, не имея возможности отрицать очевидное, а именно то, что Киплинг был «джингоистом-империалистом», он посвящает несколько страниц пространному рассуждению с целью доказательства того, что Киплинг ни в коем случае не был фашистом:

«…От фашизма он был более далек, чем даже самый гуманный или самый «прогрессивный» человек сегодня. <…>

В наше время никто не верит, что может быть что-то выше военной силы; никто не верит, что силу можно одолеть иначе как большей силой. Нет Закона, есть только сила. Я не утверждаю, что эта вера правильна, а только констатирую, что это вера, которую разделяют все современные люди. Кто делает вид, что это не так, – те либо интеллектуальные трусы, либо те же поклонники силы, только слегка замаскированные, либо просто не понимают, в каком веке они живут. А точка зрения Киплинга – дофашистская. Он еще верит, что гордыня до добра не доводит и что боги наказывают спесивцев»6.

Показательно, что автор просто не в силах представить, что с ним по этому вопросу могут спорить добросовестно заблуждающиеся люди: нет, это либо интеллектуальные трусы, либо дураки, либо сторонники культа силы [а также привычная консерваторам ложь — или самообман — что «раньше люди были лучше: душою чище, морально ответственней, и хотя делали мерзостей куда больше, страх божий имели, не то что нынешние материалисты-атеисты». Поэтому в консервативном сознании мерзости «века минувшего» дисконтированы, а хорошее неправдоподобно раздуто, для «века нынешнего» — наоборот. Прим.публикатора].

Неуклюжесть этих обличений, тянущих за собой оправдания (иначе какой бы он был «левый») показательным образом сочетается с тем, что в том же эссе Оруэлл, по сути, демонстрирует восприятие мира как игры с нулевой суммой:

«Все левые партии в развитых промышленных странах по существу лицемерны, потому что cделали своей профессией борьбу против того, чего они на самом деле не хотят разрушать. Они провозглашают интернационалистские цели и в то же самое время борются за то, чтобы поддерживать уровень жизни, с которым эти цели несовместимы. Все мы живем за счет того, что грабим азиатских кули. Все «просвещенные» среди нас выступают за то, чтобы освободить этих кули. Но наш уровень жизни и вытекающая из него наша «просвещенность» требуют, чтобы этот грабеж продолжался».

Идея, что благополучие рабочих в случае деколонизации неизбежно уменьшится — как мы знаем, в действительности в капиталистических странах в послевоенный период имело место обратное – прослеживается и в других сочинениях Оруэлла. Скажем, в эссе 1941 года «Английская революция» Оруэлл проводит ту же идею по сути с целью, как мы сможем убедиться далее, оправдания британской колониальной системы, предлагая, по сути, лишь её «гуманизацию» через сохранение под другим названием:

В Англии есть только одна социалистическая партия, действительно обладавшая влиянием, — лейбористская. Она не могла добиться никаких крупных перемен, потому что, за исключением чисто внутренних дел, никогда не имела независимой политики. Она была и остается, главным образом, партией профсоюзов, озабоченной повышением заработной платы и улучшением условий труда. Это значит, что все предвоенные годы она была прямо заинтересована в процветании британского капитализма.

Между прочим — и в сохранении империи, ибо большую часть своего богатства Англия черпала из Азии и Африки. Уровень жизни английских рабочих — членов профсоюза, которых представляла лейбористская партия, косвенно зависел от пота, пролитого индийскими кули. В то же время лейбористская партия была социалистической партией, использовала социалистическую фразеологию, говорила на языке старомодного антиимпериализма. Ей приходилось выступать за «независимость» Индии — так же, как приходилось выступать за разоружение и вообще «прогресс».

У лейбористского правительства был бы выбор между тремя имперскими политиками. Одна — управлять империей по-прежнему, что значило бы оставить всякие претензии на социализм. Другая — отпустить подвластные народы «на свободу», что означало бы отдать их Японии, Италии и другим хищным державам, катастрофически понизив при этом уровень жизни в Британии. Третья — принять позитивную имперскую политику, направленную на преобразование империи в федерацию социалистических государств, некий более рыхлый и свободный вариант Союза советских республик”.

Более того – Оруэлл берется доказать, что и для самих индийцев лучше будет, если Индия останется под властью англичан: она-то будет уж всяко лучше, чем чья-то ещё!

«…В век танка и бомбардировщика отсталые сельскохозяйственные страны вроде Индии и африканских колоний могут быть не более независимыми, чем собака или кошка. <…>

Переход под иностранное владычество, — ибо если британцы уйдут из Индии, в нее немедленно войдут японцы и другие, — чреват колоссальным беспорядком. Ни японцы, ни русские, ни немцы, ни итальянцы не смогут вести дела в Индии даже на том низком уровне эффективности, какой достигнут британцами. Они не обладают необходимым числом технических специалистов, знанием языков и местных условий, и вряд ли смогут завоевать доверие незаменимых посредников — евразийцев. Если Индию просто освободят, то есть лишат британской военной защиты, первым результатом будет завоевание другой державой, а вторым — великий голод, который за несколько лет истребит миллионы людей».

Джордж Оруэлл - колониальный полицейский, среди коллег

Джордж Оруэлл — колониальный полицейский, среди коллег

В действительности, правда, великий голод, унесший жизни миллионов, разразился в Индии почему-то именно под властью Британии, во время Второй мировой войны (и регулярно случался до этого). Характерна фигура умолчания. Перечисляя великие европейские и азиатские державы, неспособные управлять Индией, Оруэлл тактично обходит возможность американской экономической помощи Индии и США как партнера независимой Индии. Вероятно потому, что в таком случае апокалиптические видения завоевания и последующего плохого управления со стороны японцев или русских окажутся просто враньём. Впрочем, отношение Оруэлла к США – тема отдельная. Достаточно упомянуть о том, что в рецензии на «Революцию менеджеров» Бёрнема Оруэлл всерьез обвиняет американцев в том, что-де хотя они поддерживали Британию против Германии и поддерживают против СССР, субъективно большинство из них предпочло бы поддержать Германию или СССР7.

Точно также и в практически программной статье Оруэлла «К европейскому единству» (1947 год), красной нитью проходит идея о единой «социалистической» (а точнее, социал-реформистской) Западной Европы, «Соединенных Штатах Европы» – руководимых, разумеется, Британией – которая покажет миру, так сказать, третий путь в противовес США и СССР. Примечателен предлагаемый Оруэллом способ разрешения колониального вопроса. На первый взгляд он призывает освободить колонии, однако в действительности речь идет о сохранении колониальной империи под видом её демократизации, причем необходимость сохранения этой империи обосновывая чисто «геополитическими», прагматическими соображениями – необходимостью становления «Соединенных Штатов Европы» как силы, эффективно противостоять США и СССР:

«Если Соединённые Штаты Европы будут самодостаточны и способны быть на равных с Россией и Америкой, они должны включать в себя Африку и Ближний Восток. Но это означает, что положение аборигенных народов изменится до неузнаваемости – что Марокко, Нигерия или Абиссиния должны перестать быть колониями или полуколониями, а станут автономными республиками, полностью равными европейским народам».

Интересно, что Оруэлл, великодушно признающий за колониями право аж на автономию, включает в число таковых автономий Абиссинию (Эфиопию), хотя та до оккупации итальянскими фашистами перед Второй Мировой была независимым государством, и после войны её независимость была восстановлена Союзниками [другое дело, что на пользу местным народам это и впрямь не пошло — слишком уж эфиопская власть была архаичной. Прим.публикатора]. Вот уж воистину оговорка по Фрейду! Вообще, отношение Оруэлла к антиколониальным движениям крайне показательно. Достаточно упомянуть о том, что в опубликованном в 1943 году эссе «Вспоминая войну в Испании» ставит Ганди, лидера умеренной фракции индийских националистов (отказавшегося во время Второй мировой войны встать на сторону держав Оси ради получения независимости), в один ряд с Петэном. Позднее Ганди из оппозиционера стал главой независимого государства, признанного «цивилизованным миром», в том числе и Британией – и тон Оруэлла в статье «Размышления о Ганди» (1949 год) меняется:

«Не следует забывать, что Ганди, родившийся в 1869 году — человек эпохи, отошедшей в прошлое. Он не понимал природы тоталитаризма и видел проблемы современности лишь в свете своей борьбы с английским правительством. Важным моментом здесь представляется не столько терпимость властей, сколько тот факт, что Ганди всегда мог обратиться к общественности. Как видно из его слов, приведенных выше, он верил, что можно «вызвать возмущение всего мира». Но для этого мир должен о тебе услышать. Вряд ли методы Ганди будут эффективны в стране, где представители оппозиции бесследно исчезают в течение одной ночи. Без свободной прессы и права на собрания невозможно ни обратиться к мировой общественности, ни развернуть массовое движение, ни даже заявить противнику о своих намерениях».

Общий посыл Оруэлла, как видим – как бы не был плох капитализм, при буржуазной демократии – в отличии от «тоталитаризма» — существуют какие-никакие политические свободы, которые единственно и позволяют движениям, подобным гандистскому, успешно действовать: особенно подчеркивается, что англичане «ушли из Индии, не взявшись за оружие». О том, что уход британцев из Индии стал следствием, в том числе, ослабления Британской империи в ходе Второй мировой войны, усиления СССР и вынужденных уступок США, сделанных Британией и означавших запуск поэтапной ликвидации колониальных империй, Оруэлл в данной статье, разумеется, тактично умалчивает.

Много интересного можно рассказать и относительно взглядов Оруэлла на национальный вопрос в самой Великобритании – см. «Заметки о национализме»:

«Валлийский, ирландский и шотландский национализм имеет различные черты, но они едины в своей антианглийской ориентации. Участники всех трех движений выступали против войны, хотя и продолжали говорить, что настроены прорусски, и эта сумасшедшая грань позволяла им быть одновременно сторонниками и русских, и нацистов. Однако кельтский национализм не то же самое, что англофобия. Движущей силой тут является вера в прошлое и будущее величие кельтских народов, и поэтому такого рода национализм имеет сильный привкус расизма. Кельт считает себя духовно превосходящим саксонца — он проще, более одарен творчески, менее вульгарен, менее сноб и так далее, — но за всем этим скрыта обычная жажда власти. Одним из симптомов этого является заблуждение, что Ирландия, Шотландия и даже Уэльс могут сохранить свою независимость, не прибегая к помощи и ничем не будучи обязанными защите со стороны Британии. Среди писателей, хорошо представляющих эту школу мысли, — Хью Макдиармид и Шон О’Кейси. Ни один современный ирландский писатель, даже масштаба Йитса или Джойса, не свободен полностью от следов национализма».

Здесь мы видим у Оруэлла тот же набор комплексов, что и по отношению к колониальным народам – мол, кельтским народам Британских островов самим же лучше находиться под властью Англии, без которой они будут захвачены внешними силами. Подобный тезис отличается феерической наглостью, поскольку до этого англичане веками делали всё, чтобы ликвидировать национальные культуры этих народов (как не относись к данному факту), как они успешно ликвидировали национальную культуру кельтов Корнуолла и Мэна, тогда как другим европейским государствам (если не брать эпизоды из средневековой истории) до кельтских стран особого дела не было. В данном фразе мы вновь видим, что здесь Оруэлл выступает как имперский патриот Британии, пусть и использующий левую фразеологию. Удивительно ли, что главный злодей «1984», о’Брайен – ирландец, и что в рецензии на Бёрнема он называет Бернарда Шоу «неангличанином» из-за, надо думать, его ирландского происхождения — и предполагает, что Шоу

«возможно, не считает, что его судьба непременно должна быть связана с судьбой Британии».

Отдельно нужно отметить двусмысленность позиции Оруэлла по вопросу о материальных благах, увеличение доступности которых для низших классов ставит одной из своих целей социализм. С одной стороны, во «Вспоминая войну в Испании» он рассуждает совершенно логично, обличая современных ему фашистов за демагогию, критикующую «материалистическое» стремление к улучшению своей жизни:

«За всем крикливым пустословием насчет «безбожной» России и вульгарного «материализма», отличающего пролетариат, скрывается очень простое желание людей с деньгами и привилегиями удержать им принадлежащее. То же самое относится и к разговорам о бессмыслице социальных преобразований, пока им не сопутствует «совершенствование души», которое, на их взгляд, внушает куда больше надежд, чем изменение экономической системы.

Петен объясняет крушение Франции тем, что народ «желает наслаждений». Чтобы оценить это высказывание, надо всего лишь сопоставить наслаждения, доступные обычному французскому крестьянину или рабочему, с теми, которым волен предаваться сам Петен. А наглость, с какой все эти политики, священнослужители, литераторы и прочие поучают рабочего-социалиста, коря его за «материализм»! А ведь рабочий требует для себя не более того, что эти проповедники считают жизненно необходимым минимумом. Чтобы в доме была еда, чтобы избавиться от гнетущего страха безработицы, чтобы не сомневаться в будущем детей, чтобы раз в день принять ванну и чтобы постельное белье менялось как полагается, а крыша не протекала и работа не отнимала все время, оставляя хотя бы немного сил, когда прозвучит гудок о ее окончании.

Никто из обличающих «материализм» не мыслит без всего этого нормальной жизни. А как легко было бы достичь такого минимума, стремись мы к этой цели хотя бы лет двадцать! Чтобы весь мир добился уровня жизни Англии — для этого потребовалось бы затрат не больше, чем те, каких требует нынешняя война. Я не утверждаю — да и никто не утверждает, — что сама по себе подобная цель достаточна, а остальное решится само собой. Я говорю лишь о том, что с лишениями, со скотским трудом должно быть покончено, прежде чем подступаться к большим проблемам, стоящим перед человечеством».

С другой стороны, антипрогрессизм Оруэлла, его страх перед техникой, его критика левых за «гедонизм» и «пацифизм» при том, что под последним фактически подразумевается даже не отказ от насилия как такового, а отказ от военного энтузиазма, обращенного на исполнение политических целей господствующих классов, логическим образом ведут его к позиции, фактически обратной процитированной выше. Наиболее ярко она проявилась в (сугубо хвалебной) рецензии 1946 года на произведение Евгения Замятина «Мы», где антиутопическое государство будущего выступает как общество пусть и несвободы, но довольства и благополучия – в противовес, например, оруэлловской Океании. В этом контексте можно рассмотреть и другое высказывания Оруэлла:

Смысл работы… «обеспечить нас досугом»?.. Досугом для чего?.. Чтобы меньше трудиться, меньше думать, меньше страдать, повышать гигиеничность, эффективность, организованность, – и давать еще больше гигиены, порядка, машин… до рая… вконец отупевших людишек. Разумеется, будущими отупевшими людишками мечтатели себя не видят… видятся они себе Людьми-Богами. Только с чего бы это?.. Гражданин Утопии, нам говорят, после работы, где он ежедневно два часа щелкает кнопкой на заводе томатных консервов, дома будет услаждать себя… выпиливанием узорных дощечек, росписью глиняных горшочков или ручным ткачеством…

<Но> никто не ходит за водой с ведром, если вода течет из крана… Весь грезящийся прогресс сводится к неистовой борьбе за достижение цели, до которой не дай боже когда-нибудь добраться. Нечасто… встречаешь людей, уловивших, что нечто под названием «прогресс» влечет за собой нечто под названием «вырождение»… Человек – не брюхо на ножках, как представляется вульгарным гедонистам; ему также даны мозги, глаза, руки. Оставляя руки без работы, отключаешь огромную часть сознания… Предельно оснастите мир машинами – и они полностью избавят вас от любых действий; иначе говоря, от самой жизни… Так что нелепость утопического спасения души возней с лобзиком очевидна. Там, где всё смогут выполнять машины, они и будут всё выполнять… И очень скверно, что сегодня в общественном мнении «социализм» неразрывно связан с «прогрессом»…”

(цит. по Недошивин В.М. Джордж Оруэлл. Неприступная душа).

Кроме того, Оруэлл вообще не производит впечатление человека, верящего в возможность долговременного счастья даже при наличии материальных благ – подробнее с его аргументами можно ознакомиться в статье от 1943 года «Почему социалисты не верят в счастье?». Наибольший интерес представляет следующее его рассуждение:

«Но значит ли это, что мы стремимся построить некую безболезненную, ненатруженную утопию? Рискуя несогласием с редколлегией газеты «Трибьюн», я заявляю: настоящая цель социализма не есть счастье. До сих пор счастье всегда было побочным продуктом, и вполне возможно, что так оно всегда и будет. Настоящая цель социализма есть человеческое братство. Это все чувствуют, но вслух произносят редко, или по крайней мере недостаточно часто.

Люди отдают свою жизнь политической борьбе, добровольцами идут на смерть в гражданских войнах, переносят пытки в тайных застенках гестапо не ради построения синтетического рая с центральным отоплением, кондиционерами и электрическим освещением, а потому, что хотят создать мир, где люди друг друга любят, а не обжуливают и не убивают. Они хотят, чтобы это было первым шагом. Куда идти дальше, они не уверены, но попытки представить последствия подробно отвлекают от главного. Социалисты должны предсказывать будущее, но только в общих чертах. Часто люди стремятся к чему-то такому, что они четко определить не могут. Например, сейчас мир объят войной, и стремится к миру. Но в мире никогда не было подлинного мира, разве что во времена благородных дикарей, если таковые когда-либо имели место. Мир хочет чего-то, что вроде бы может существовать, но точного определения ему дать не может»

Хотя в рассуждении Оруэлла, безусловно, есть своя логика, ведь справедливое общество — это общество не только благополучное, но и основанное на солидарности и чуждое равнодушия. Но вместе с тем у этих рассуждений есть и очевидный недостаток: ощущение человеческого братства, о котором говорит Оруэлл, есть во множестве религиозных движений и политических движений, в том числе – вполне себе одиозных. А формулировка на счет людей, «стремящихся к чему-то такому, что они четко определить не могут», по сути превращает социализм в разновидность религии спасения (что интересно, это должен был понимать и сам Оруэлл, в данной статье подробно описавший неопределенность образа рая в христианстве), поскольку предполагает вместо действия по определенному плану, так сказать, игру в шахматы с помощью добрых намерений.

К слову, страх Оруэлла перед будущим, отказ от четкого планирования своих действий и представление о приоритетности «братства / солидарности» перед изменением общества отлично объясняет, почему он, несмотря на все националистические тенденции своего творчества, стал культовым персонажем в мифологии «демократических социалистов», едва ли не канонизированным.

Дело не только и не столько в его бичевании «советского тоталитаризма», легитимизировавшего «антикоммунизм слева» этой публики – дело ещё и в том, что его антипрогрессизм идеально созвучен антипрогрессизму западных «левых», начавшемуся ещё с Адорно и Хоркхаймера с их «Просвещение родило Аушвиц», благо, вдобавок, ныне, в условиях современного неолиберального капитализма, социал-реформисты и «демократические социалисты» — ранее, во время противостояния с СССР, востребованные, подобно тому же Оруэллу — уже особо никому не нужны.

Да и «тоталитаризм» бичевал он с позиций английского национализма и имперского патриотизма, отнюдь не с позиций «защиты прав человека»: последние в странах капитализма тогда были крамолой, также как «демократия»,  воспринимались как притязания на социальное равенство и ограничение демосом власти денег/богатых, т.е. коммунизм. И наоборот, Всеобщая декларация прав человека 1948 г. и особенно её следствие — Международный пакт о социальных, экономических и культурных правах 1966 г. — двигалась коммунистами и/или левыми прогрессистами как один из шагов к реальному равенству, лишь потом, когда коммунизм ослаб идеологически и пропагандно, понятие «прав человека» было вывернуто и обращено против социального равенства и нужд большинства, на пользу «чистой публике» и их государству-идеалу — США. Так что не случись с Оруэллом неприятностей в Каталонии, где он оказался на стороне, (сглупа) атакованной СССР, он мог бы реализовать свой антиамериканизм — и британский патриотизм — обличением «социальных язв» этой страны (всевластие денег и ничтожность труда, расизм, маккартизм, все прочие прелести) с просоветских позиций.

Примечания

4 Выделение авторов статьи.

6 Взято из перевода в Сети: https://spaniel90100.livejournal.com/8204.html

7«Волею судеб Британия и Соединенные Штаты дважды были вовлечены в союз против Германии и, может быть, скоро будут вынуждены выступить в союзе против России, но субъективно большинство американцев предпочли бы Британии Германию или Россию, а из них отдали бы предпочтение тому, кто в данный момент сильнее»

[на деле тому, кто слабее — эти американцы практичны, и следуют здесь именно английской традиции «равновесия сил». Прим.публикатора].

Об авторе Tapkin