Своеобразие и разнообразие личностей «делаемы» ситуацией

Print PDF  В продолжение темы «я» — последняя буква в алфавите» Важнейшим разделом психологии личности является описание их разнообразия, тем более что оно подстёгивается дискурсом современного общества, что каждый — […]

Print Friendly Version of this pagePrint Get a PDF version of this webpagePDF

 The-Person-and-the-Situation-by-Richard-Nisbett-and-Lee-RossВ продолжение темы «я» — последняя буква в алфавите»

Важнейшим разделом психологии личности является описание их разнообразия, тем более что оно подстёгивается дискурсом современного общества, что каждый — неповторимая личность, а если не очень может ею быть, то пусть хотя б кажется, за счёт овеществления души, потребительских групп и прочих штучек. Разнообразие личностей конструируется при помощи ряда шкал, каждая из которых измеряет один из аспектов нашей психики, располагая тестируемого где-то между полюсами; все вместе они образуют n-мерное пространство координат, где разнотипные личности — точки. Наиболее известна т.н. Big Five — «большая пятёрка» черт индивидуальности (считающихся относительно независимыми — экстраверсию, доброжелательность (дружелюбие, способность прийти к согласию), добросовестность (сознательность), нейротизм (противоположный полюс — эмоциональная стабильность), открытость опыту (интеллект)).

Проблема, однако, состоит в крайне низкой предсказательной силе этих оценок (для поступков человека с такими «координатами» в такой-то ситуации)  и их низкой согласованности между собой (в одной ситуации человек поступает так, как будто у него одни «координаты», в другой — другие). Как пробуют исследователи с этим справиться и почему так получается (власть ситуации превозмогает качества самой личности), описывается в одноимённой книге Росса и Нисбета.

***

«Глава 4. Поиск личностной согласованности

Содержание

Важнейший тезис, выдвинутый в предыдущих трех главах, заключается в том, что когда людям необходимо интерпретировать разворачивающиеся вокруг них события, они бывают склонны не обращать внимания на ситуационные влияния либо придавать им недостаточно большое значение. Мы утверждали, что данная тенденция может сбивать людей с толку, в особенности когда они сталкиваются с неожиданным или экстремальным поведением, иными словами, с поведением, которое послужило бы для ситуационистов поводом искать из ряда вон выходящие или извиняющие обстоятельства, с тем чтобы можно было принять их в расчет. Другой, связанный с этим тезис указывает на неспособность обычного человека осознать важность субъективной интерпретации, т.е. понять, что наилучшим образом поведение человека может быть осмыслено и предсказано лишь в свете его собственной интерпретации ситуации — интерпретации, создающей контекст для подобного поведения.

Если люди умаляют важность объективных ситуационных факторов и субъективных интерпретаций, то каким причинам они тогда приписывают наблюдаемое ими поведение? И на чем они основывают свои предсказания будущего поведения? Ответ, который мы получаем как из результатов исследований, так и из повседневного опыта состоит в том, что все люди — закоренелые диспозиционисты.

800px-Wiki-grafik_peats-de_big_five_ENGОни объясняют прошлые действия и результаты и предсказывали будущие действия и результаты, идя от человека или, более конкретно, исходя из предполагаемых личностных черт либо других хорошо различимых и устойчивых личностных диспозиций.

В данной главе мы рассмотрим результаты исследований, касающихся прогностического потенциала личностных черт — таких, как экстраверсия, честность и зависимость. Однако наш обзор высветит как раз явную недостаточность этого потенциала, по крайней мере в ярком свете стандартных коэффициентов корреляции, полученных в хорошо контролируемых условиях эмпирических исследований. Важно отметить, что эти статистические результаты являлись неожиданностью как для ученых, проводивших эти исследования, так и для психологического сообщества в целом. Не менее неожиданными они могут показаться и большинству студентов, узнающих о них на занятиях. И в самом деле, полученные результаты оказались по-своему такими же интуитивно неприемлемыми, пробуждающими скептицизм, а в итоге — такими же провоцирующими в своих следствиях, как и результаты классических исследований, рассмотренных нами в предыдущих главах с целью продемонстрировать власть ситуации.

В чем же истоки этого всеобщего удивления и скептицизма? Мы возьмем на себя смелость предположить, что причины подобной реакции объясняются тем, что профессиональные психологи в значительной степени опираются на те же интуитивные теории, что и обычные люди, — теории, отражающие, в сущности, все тог же повседневный социальный опыт. Однако теории бывают ошибочны, а повседневный опыт вводит людей в заблуждение в некоторых весьма важных отношениях.

Данную главу мы начнем с того, что сделаем беглый обзор интуитивных диспозиционистских теорий, благодаря которым первоначально возникли такие области науки, как теория личности и личностная психодиагностика, продолжающие вплоть до сегодняшнего дня оказывать влияние на концептуальный анализ и практические исследования. Затем мы перейдем к некоторым экспериментальным данным, не вписывающимся в эти теории, а также к различным эмпирическим и логическим попыткам их опровержения. Завершим мы эту главу собственной оценкой «спора о согласованности поведения», находившегося в центре внимания психологии личности на протяжении более чем полувека.

Глава 5 содержит более подробное рассмотрение обыденных воззрений на согласованность и предсказуемость человеческого поведения. В ней исследуются также истоки обыденного диспозиционизма и обсуждаются различные когнитивные, перцептивные и мотивационные процессы, способные поддерживать подобный диспозиционизм. В главе 6 мы совсем по-иному подойдем к рассмотрению взаимоотношения между научными эмпирическими фактами и теми впечатлениями, которые мы обычно выносим из нашего повседневного социального опыта. В ней, по существу, утверждается, что обыденная уверенность в согласованности и предсказуемости поведения коренится в реалиях социальной жизни, несмотря на то что эти реалии в гораздо меньшей степени, чем это кажется, могут быть обусловлены влиянием общепризнанных личностных черт.

Обзор традиционных теорий личности

И обычные люди, и ученые-психологи придерживаются теорий личности, которые содержат два основных предположения о человеческом поведении, вытекающих, по-видимому, из повседневного социального опыта.

Первое и наиболее основополагающее предположение состоит в том, что множество ситуаций, имеющих место в социальной жизни, а возможно, даже большинство, вызывает у разных людей явно непохожие реакции. В самом деле, именно картина подобного разнообразия реакций побуждает как обычных людей, так и профессиональных психологов ставить различия в диспозициях на первое место.

Второе предположение, в не меньшей степени согласующееся с повседневным социальным опытом, состоит в том, что в своих реакциях на различные ситуации люди проявляют достаточно высокую согласованность, а, следовательно, и достаточно высокую предсказуемость поведения. Сведение воедино этих двух предположений дает нам основную посылку обыденного диспозиционизма, состоящую в том, что предстающая нашему взору изменчивость реакций различных людей на ту или иную ситуацию отражает не случайный характер или недетерминированность этих реакций, а отчетливо различимые и устойчивые личностные свойства, с которыми приходят в данную ситуацию различные ее участники.

В соответствии с этим работа исследователя личности начинается с двух взаимосвязанных задач: с выявления важнейших личностных свойств, определяющих поведение людей вообще, и с поиска способов измерения этих свойств у отдельных индивидов Последующая, более теоретическая по характеру задача психолога личности заключается в обнаружении закономерности в тех способах, какими отдельные свойства соотносятся друг с другом, создавая структуру личности. Последними (по порядку, но, конечно, не по существу) следуют вопросы личностного развития и личностного изменения. Каким образом индивидуальные свойства сначала развиваются, а затем сохраняются или трансформируются вследствие опыта и субъективных интерпретаций данного опыта индивидом?

Исследователи обычно принимались за решение этих задач, будучи убежденными в том, что, несмотря на наличие огромных методологических проблем, лежащие в фундаменте подобных исследований теоретические посылки являются в основе своей совершенно правильными. Любому наблюдателю, будь то теоретик или обычный человек, кажется очевидным, что люди отличаются друг от друга по своим реакциям и по стоящим за этими реакциями личностным качествам. Почти настолько же очевидным представляется и то, что поведение людей в различных ситуациях несет на себе отпечаток того, кем они являются и что собой представляют. Кажется, что люди разительно отличаются друг от друга по степени дружелюбия, честности, зависимости, импульсивности и другим качествам, проявляемым ими в различных ситуациях в течение жизни.

Наш жизненный опыт подсказывает, что существует упорядоченность в организации личности. Нам кажется, что личностные качества образуют четко различимые и организованные кластеры («пучки»), что позволяет говорить о существовании экстравертов, социопатов, авторитарных личностей, макиавеллианцев, маменькиных сынков, бонвиванов и бесчисленного множества других «типов» личности. В самом деле, если бы подобных согласованных и поддающихся диагностике свойств личности не существовало, было бы трудно объяснить, почему люди, говорящие на одном с нами языке, находят удобным изобретать и постоянно применять сотни и даже тысячи диспозиционных терминов, которые все мы понимаем и применяем. В отчете об одном из своих ранних исследований Оллпорт и Одберт (Allport & Odbert, 1936) сообщают, что обнаружили в современном им издании Полного международного словаря Вебстера (Webster’s Unabridged New Inter-national Dictionary) более 4500 таких терминов. В течение прошедших с тех пор 50 лет, обогативших наш кругозор в силу совместно приобретенного социального опыта и наблюдений за всевозможными (новыми, на первый взгляд) социальными типами, этот перечень еще более расширился, включая теперь еще и битников, хиппи, яппи, «супермамочек», эмансипированных женщин, «старых кошёлок» и десятки других типов, представляющих род человеческий. Трудно вообразить, чтобы этот богатейший словарь описательных терминов приобрел хождение вне всякой зависимости от реальной согласованности наблюдаемого нами поведения.

И, наконец, основания для существования индивидуальных различий дают нам наш опыт и интуиция. Мы часто находим черты сходства между детьми и родителями, что (в зависимости от нашего взгляда на дихотомию «наследственность—воспитание») предполагает влияние наследственности либо ценностей, выражаемых родителями в своих словах и действиях. Немногие взрослые люди станут отрицать, что их собственные взгляды и способы взаимодействия с миром имеют свои корни в раннем социальном опыте и социальных моделях, бывших у них на виду в детстве. Таким образом, мы не просто выделяем отличные друг от друга личностные черты и типы, но зачастую можем также объяснить, почему они существуют и почему определенный человек не может обладать иными личностными чертами или принадлежать к другому типу.

Короче говоря, по крайней мере в рамках нашей западной культуры повседневный опыт, равно как и истины, изрекаемые нашими мудрецами, поощряет существование в нашем сознании набора общепринятых диспозиционистских воззрений, направляющих, в свою очередь, психологов личности при разработке ими исследовательских программ. За многие годы эти исследователи предложили ряд детально проработанных классификаций черт и типов личности. Причем, создавая некоторые из них, одни теоретики личности черпали вдохновение из определенных теорий структуры и развития личности (в особенности психодинамических), другие — из анализа понимания и использования терминологии личностных черт обычными людьми, а немногие — даже из статистического анализа данных о реальных поведенческих реакциях. Они разработали также буквально тысячи инструментов оценки личностных качеств: от простых самоотчетов и самоописаний в вопросниках, ориентированных на отдельные черты личности и особенности поведения, до утонченных проективных тестов (подобных тесту Роршаха) и гигантских тестовых «омнибусов» (вроде Миннесотского многофазного личностного опросника), предназначенных для анализа и количественного определения личностных свойств и их последующей группировки.

Какими бы ни были источники вдохновения представителей традиционной психологии личности, взгляд на индивидуальные различия, полностью согласующийся, а по сути дела, являющийся прямым развитием расхожего обыденного взгляда на свойства личности и социальное поведение, представляет собой «сухой остаток» их эмпирических и интеллектуальных трудов. На наиболее высоком уровне обобщения нам предлагают три интегральных характеристики или три фактора: экстраверсия-интроверсия, доброжелательность-антагонизм и эмоциональная стабильность-нестабильность (см., например, Eysenck, 1967; Norman, 1963). Круг других обобщающих факторов, выявленных в ходе некоторых исследований, включает: доминирование-подчиненность, сознательность-нецеленаправленность и культурность-невоспитанность (например, Digman & Inouye, 1986; Norman, 1963). На более низком, чем уровень интегральных факторов, уровне обобщенности находятся традиционные черты личности. Так, например, под понятием «экстраверсия» (в отличие от интроверсии) объединены такие черты, как разговорчивость (противоположность молчаливости), общительность (противоположность мизантропии), смелость (противоположность осторожности) и искренность (противоположность скрытности). А под понятием «доброжелательность» объединены такие качества, как уравновешенность характера (противоположность раздражительности), склонность к сотрудничеству (противоположность отказу от сотрудничества) и т.д.

Множество исследований было проведено в целях демонстрации того, что люди вполне солидарны друг с другом в выборе тех интегральных личностных характеристик и конкретных черт личности, которые наиболее полезны для выявления различий между ними самими и между окружающими. Наделяя конкретных индивидов определенными чертами, они к тому же проявляют высокий уровень согласия. При этом оценки, даваемые людьми как своим собственным чертам личности, так и чертам личности других людей, характеризуются существенной устойчивостью во времени.

Наконец, в ходе подобных исследований было показано, что оценки собственных черт личности и оценки черт личности окружающих могут предсказывать поведение как в жизни, так и в лаборатории. При перечислении тем настоящей главы мы говорили о том, что данные этих исследований все же уже долгое время таят в себе проблему и вызов диспозиционистским убеждениям как обычных людей, так и профессионалов. Более подробным анализом этого вызова мы сейчас и займемся.

Научные открытия и дискуссии

Учитывая «очевидность» личностных различий между людьми, искушенность исследователей и огромное количество томов, содержащих описания выполненных экспериментов, обычный человек может резонно ожидать или даже опасаться того, что технология оценки личностных качеств и предсказания поведения доведена до высокой степени совершенства. Это означает, что существуют инструменты и формулы, позволяющие с высокой точностью предсказывать поведение конкретных людей в конкретных ситуациях.

Однако множество имеющихся фактов демонстрирует ложность любого из подобных ожиданий. Говоря конкретнее, исследователям удалось показать существование статистически значимых корреляций между поведением, измеренным в одной ситуации, и поведением, измеренным в другой ситуации. Им удалось также показать, что любого рода шкалы оценки личностных качеств дают статистически значимые корреляции как с другими оценочными инструментами, так и с объективно фиксируемыми показателями поведения.

Проблемой, а впоследствии и вызовом для психологов личности стал лишь вопрос о масштабности эффекта, или — более конкретно - вопрос о расхождении между наблюдаемыми уровнями кросс-ситуативной согласованности поведения и тем ее уровнем, которого можно было бы ожидать, исходя из широко распространенных диспозиционистеких теорий. В самом деле, хотя соответствующие уровни корреляций, и были значительно выше нуля, подтверждая тем самым, что личностные переменные действительно отвечают за некоторую долю изменчивости наблюдаемого поведения, они оказывались все же достаточно низкими, чтобы согласованность и предсказуемость поведения выглядели менее впечатляющими и информативными, чем несогласованность и непредсказуемость.

Полувековая история исследований так и не дала нам «классических» диспозиционистских образцов, которые можно было бы «на равных» противопоставить результатам экспериментов Эша на конформность, экспериментов Милгрэма на послушание, экспериментов Фридмена и Фрейзера, основанных на феномене «нога в двери», или даже «полевого» Беннингтонского исследования социального влияния, предпринятого Ньюкомбом. Иными словами, на сегодняшний день не существует сколь-нибудь известных исследований, в которых устойчивые личностные свойства — оцененные экспериментатором либо выявленные на основе данных о предшествующем поведении — проявили бы себя в качестве инструментов предсказания лучше, чем ожидали бы от них сами ученые или даже обычные люди.

Не существует также и исследований, демонстрирующих, что кажущиеся малыми и незаметными индивидуальные различия (оцененные личностными вопросниками или любыми другими способами) порождают большие и надежные различия в наблюдаемом социальном поведении. Напротив, как мы покажем далее, существующая литература по предсказуемости и согласованности поведения дает больше доводов в руки критиков традиционной теории личности, чем ее сторонников.

Вызов 1968 года

Мощным потоком исследований в области психологии личности ознаменовался 1968 г. Именно в этом году Уолтер Мишел (W. Mischel) и Дональд Питерсон (D. Peterson) в двух независимых друг от друга обзорах литературы отметили, что предсказуемость индивидуальных реакций в конкретных ситуациях крайне низка, т.е. в действительности настолько низка, что этого было бы достаточно, чтобы подвергнуть сомнению наиболее основополагающие предположения о согласованности поведения, разделяемые как обычными людьми, так и психологами личности.

Работа Мишела (Mischel, 1968), посвященная личностной психодиагностике, до самого основания потрясла здание психологии личности. Несмотря на то что первоначальной целью автора было простое обобщение некоторых, хорошо известных большинству исследователей фактов, потрясения, вызванные его работой, продолжают сказываться и по сей день.

Возможно, наиболее важным из этих фактов было то, что средний уровень корреляции между различными поведенческими показателями, которые были специально созданы для выявления одной и той же личностной черты (такой, как импульсивность, честность, зависимость и т.п.), находился обычно в пределах между 0,10 и 0,20, а зачастую оказывался даже ниже. В терминах процентных сравнений, использованных нами для оценки масштабности эффектов, это означает, что знание о том, каким образом вел себя некто в ситуации № 1, почти не увеличивает точность нашего предсказания того, как он поведет себя в ситуации № 2. То, что корреляция между значениями дружелюбия, проявленного в любых двух ситуациях, составляет, скажем, 0,16, означает, что знание о том, что в ситуации № 1 Джейн была более дружелюбной, чем Эллен, повышает вероятность проявления ею большего дружелюбия и в ситуации № 2 лишь до 55% (тогда как ожидаемая вероятность ее большего дружелюбия в ситуации № 2 в случае нашего полного неведения о ситуации № 1 равнялась бы, разумеется, 50%).

Более того, корреляция между показателями различных оценочных шкал, созданных для измерения определенных черт личности, и поведением в отдельных ситуациях, в которых эти черты предположительно должны проявляться, редко выходит за пределы интервала 0,20-0,30. По сути, ни один из коэффициентов корреляции как между отдельными поведенческими реакциями, так и между индексом какой-либо черты личности по оценочной шкале и отдельным поведенческим проявлениям этой черты не преодолевает «барьера» в 0,30.

Donald R. Peterson

Donald R. Peterson

Реакция Мишела на обескураживающе низкие корреляции между объективными поведенческими показателями была совершенно новаторской. В отличие от предыдущих комментаторов он не стал пытаться объяснять факт низких корреляций методологическими погрешностями, а предложил рассмотреть возможность того, что подобные низкие корреляции могут отражать некую важную истину о человеческом поведении (т.е. то, что кросс-ситуативная согласованность поведения может являться исключением, а специфичность поведения — правилом). Он заставил нас считаться с тем фактом, что объективные данные о поведении не могут служить оправданием ни нашей склонности навешивать готовые ярлычки личностных черт, ни нашим исходным посылкам о согласованности поведения, на которые мы при этом опираемся.

При этом Мишел четко поставил две задачи. Первая состояла в том, чтобы определить, какие перцептивные, когнитивные и мотивационные факторы могут заставлять нас «усматривать» высокую согласованность и предсказуемость поведения там, где она почти или полностью отсутствует. Вторая задача заключалась в том чтобы по-новому понять детерминанты реакции людей на свое социальное окружение. Мишел настаивал на необходимости объяснения как повторяющихся, так и специфических реакций не в терминах личностных черт, а в терминах когнитивной компетентности, стратегий обработки информации, личных целей, субъективных ожиданий и других факторов «социального научения» (Mischel, 1973; см. также Cantor & Kihistrom, 1987).

Далее мы перейдем к описанию резонанса, вызванного работой Мишела, и попытаемся ответить на различные поставленные им вопросы. Однако для начала было бы полезно остановиться на исследованиях, приводимых Мишелем в качестве свидетельства наличия низкой кросс-ситуативной согласованности поведения! После этого читатель сам сможет в полной мере оценить проблему, которую эти исследования поставили перед современными психологами личности. Она существует и по сей день. Причем с нею сталкиваются не только теоретики личности, но и обычные люди, настаивающие на том, что их собственные повседневные впечатления о согласованности и предсказуемости поведения представляют собой нечто большее, чем когнитивные или перцептивные иллюзии.

Эмпирические исследования кросс-ситуативной согласованности поведения

Ньюкомб и согласованность экстраверсии

В 1929 г. Теодор Ньюкомб (Newcomb, 1929) опубликовал результаты обследования «проблемных» мальчиков-подростков в летнем лагере. Целью Ньюкомба было изучение данных о личностных чертах или диспозициях, подпадающих под общее понятие экстраверсии. Перечень этих характеристик включал в себя разговорчивость, желание быть в центре внимания, энергичность, стремление к превосходству, интерес к социальному окружению, импульсивность, уверенное поведение в группе, отвлекаемость и выражение предпочтения групповым, а не индивидуальным занятиям.

В целях исследования вопроса о согласованности поведения Ньюкомб определил широкий круг поведенческих проявлений, обычно имеющих место в летнем лагере, которые могли бы свидетельствовать в пользу той или иной из вышеупомянутых черт. Эти проявления выбирались им так же, как это и сегодня стал бы делать любой нормальный человек или психолог личности. Разговорчивость, например, он определил в терминах следующих поведенческих проявлений:

«любит поговорить о прошлом или о совершенных им ранее подвигах», «громко и спонтанно изъявляет восторг или неодобрение», «сводит беседу с консультантами к вопросам и ответам», «проводит тихий час в одиночестве или в обществе других», «много ли говорит за едой».

Эти проявления ежедневно заносились консультантами, закрепленными за каждым из мальчиков, в детально разработанные отчеты. Консультант должен был, например, указать, игнорировал ли мальчик общество товарищей во время тихого часа, разговаривал ли вполголоса, не жестикулируя, или же громко болтал и смеялся. В отношении каждого приема пищи консультант должен был указать, какую процентную долю отведенного на еду времени провел его подопечный за разговорами.

Ньюкомб вывел средние значения на основании записей, фиксирующих то или иное поведение по нечетным дням и вычислил их корреляцию со средними значениями по четным дням. Так, например, связь между разговорчивостью во время тихого часа с разговорчивостью во время еды определялась не на основании корреляции между показателями в единичных случаях, а на основании корреляции между средним показателем за 24 тихих часа и средним показателем за 72 приема пищи (т.е. 24 х 3). Как мы более подробно разъясним в дальнейшем, от подобного «агрегирования» реакций можно ожидать более высокой корреляции, чем в случае с единичными наблюдениями, так как среднее значение показателей 24 наблюдений является более устойчивым и надежным, чем значение, полученное в ходе одного наблюдения, и потому соответствующая корреляция не снижается за счет ошибок измерения.

Однако несмотря на это, обнаруженное Ньюкомбом среднее значение корреляции между любыми двумя показателями поведения, служившими для выявления соответствующих характеристик личности, составило лишь 0,14 — значение, которое обычный человек, использующий типичную схему выявления ковариации, с большим трудом мог бы отличить от полного отсутствия всякой взаимосвязи (Jennings, Amabile & Ross, 1982).

Исследование Ньюкомба имеет одну особенность, за которую бы ухватиться любой критик в попытке опровергнуть его основную находку. Испытуемые Ньюкомба были детьми, чьи личные проблемы были выражены достаточно ярко, для того чтобы существовала необходимость отправить их в летний лагерь, созданный специально для тех, кто имеет проблемы в сфере межличностного общения. Их едва ли можно было считать типичной выборкой. В сущности, Ньюкомб и сам отмечал, что нетипичность испытуемых влекла за собой по большей части экстремальные поведенческие проявления экстраверсии и интроверсии (а именно агрессию и крайнюю застенчивость).

Тем не менее его ответ потенциальным критикам был очень прост. Поскольку между его испытуемыми различие в реакциях должно было быть более значительным, чем у мальчиков их возраста вообще, то логичным результатом являлись бы корреляции, более высокие, а не более низкие в сравнении с теми, которые можно было бы обнаружить, обследуя специально не отобранных, «нормальных» мальчиков.

Однако нам нет никакой необходимости настаивать на защите результатов Ньюкомба, поскольку и другие исследования кросс-ситуативной согласованности поведения, проводившиеся на более репрезентативных выборках испытуемых, дали в целом те же результаты. Реакции испытуемых в ситуациях, специально подобранных для выявления определенных личностных черт, неизменно давали весьма мало оснований для предсказания реакций тех же испытуемых в других ситуациях, созданных для выявления таких же самых черт.

Хартшорн, Мэй и согласованность проявлений честности

Результаты первого в истории и вместе с тем наиболее амбициозного исследования согласованности поведения были опубликованы фактически за год до эксперимента Ньюкомба. В 1928 г. Хартшорн и Мэй (Hartshorne & May, 1928) исследовали честность учеников начальной и средней школ в ряде разнообразных учебных и внеклассных ситуаций. Использованные ими поведенческие показатели включали склонность учеников к краже мелочи, оставленной на столе в классной комнате, склонность ко лжи с целью выгородить товарища и склонность к жульничеству — исправлению оценок за контрольную работу, когда уличить их было невозможно.

Кроме того, многие из исследованных учеными поведенческих проявлений изучались ими не по одному разу. К примеру, они исследовали склонность детей к жульничеству в ходе нескольких аналогичных контрольных работ.

Таким образом, как и в исследовании Ньюкомба, когда ученыe оценивали корреляцию между разного рода поведенческими проявлениями, многие из включенных ими в расчет показателей представляли собой средние значения данных о нескольких случаях проявления того или иного поведения. И хотя подобное агрегирование показателей должно было бы обеспечить уровень корреляции более высокий, чем тот, которого можно было бы ожидать при рассмотрении отдельных поведенческих проявлений, полученная исследователями средняя величина корреляции между любыми двумя видами честного поведения не превысила 0,23.

Исследования согласованности поведения: 1929—1968 гг.

Исследования, проведенные Нькжомбом, Хартшорном и Мэем, были очень дорогостоящими и требовали много времени, поэтому в течение трех десятилетий не предпринималось серьезных попыток повторить или развить их. Однако лишь немногие психологи личности были готовы допустить, что предсказуемость поведения в одной конкретной ситуации и в другой может быть такой низкой, как это предвидели упомянутые классики эмпирических исследований. Вместо этого они предпочитали игнорировать более ранние исследования и обращаться к другой, весьма необычной исследовательской стратегии, не предпринимая даже попыток показать, что при условии устранения предполагаемых методологических несовершенств могли быть получены иные результаты. Оставив в стороне объективные показатели поведения, они сосредоточились на методах субъективной самооценки и взаимной оценки, производимых с помощью «бумаги и карандаша». Например, людей спрашивали, насколько дружелюбно настроенными они были при разного рода обстоятельствах («на вечеринке» или «в кругу товарищей по работе»), насколько они ощущали себя уверенными или чувствовали ответственность в разных ситуациях.

Когда вопросники, включавшие в себя множество разного рода самооценочных пунктов, становились предметом статистического анализа, низкая корреляция начинала представляться чем-то нереальным, возникшим из туманного прошлого. Корреляция между четными и нечетными пунктами тестов, между альтернативными вариантами одних и тех же тестов и даже между разными тестами, призванными выявить одну и ту же личностную характеристику, была высока. Корреляция, отражающая «устойчивость» самоописаний на протяжении продолжительных периодов (Block, 1971; Conley, 1984) также была высокой. Корреляция в диапазоне от 0,60 до 0,80 стала обычным делом, а показатели надежности методик возросли даже до 0,90. Корреляции между разными личностными чертами (по крайней мере зафиксированными при помощи вопросников) также могли быть достаточно высокими. Появились даже предположения, что подобные корреляции, проанализированные при помощи изощренных методов факторного анализа, начинают наконец-то служить отражением структуры личности.

Определенные успехи были достигнуты и при использовании анкетных методик, участники которых оценивали личностные качества друг друга. Оценки, даваемые одним и тем же «судьей» конкретному человеку, действовавшему в разных ситуациях, обнаруживали согласованность, а повторные измерения, производившиеся через сравнительно продолжительное время, демонстрировали устойчивость этих оценок.

Однако некоторые проблемы оставались все же нерешенными. Корреляция, отражающая уровень согласия между различными судьями, оценивающими одного и того же человека, была не слишком высокой. Несмотря на то что коэффициенты корреляции иногда достигали 0,50, более типичными были гораздо меньшие значения корреляции {см. Kenny, 1991). В классическом исследовании Нормана и Гольдберга (Norman & Goldberg, 1966) корреляция между оценками, которые члены студенческого братства, знавшие друг друга на протяжении нескольких лет, давали своему товарищу, составила по большинству исследуемых личностных черт около 0,20. Более того, корреляция между оценками любых двух людей, характеризовавших какого-либо человека, которого они никогда не встречали ранее, показанного им лишь однажды в целях эксперимента, была ненамного ниже, составляя в среднем 0,13. Наконец, корреляция между оценками, даваемыми человеку близкими знакомыми, и его самооценками редко превышала 0,50, а чаще находилась в районе 0,30 (Bern & Allen, 1974; Chaplin & Goldberg, 1985; Kenrick & Funder, 1988; Mischel & Peake, 1982a).

Короче говоря, субъективные оценки, основанные на анкетировании, давали более высокую корреляцию, чем объективные поведенческие исследования. Однако неизменно высокие корреляции были обнаружены лишь в исследованиях, которые рассматривали согласованность или устойчивость самовосприятий, или устойчивость при восприятии данной личности каким-либо оценивающим ее человеком.

Вместе с тем сторонники вербальных методов оказались перед лицом проблемы, гораздо более серьезной, чем скромное согласие между разными оценщиками, — проблемы достоверности. Достаточно сказать, что сколь бы ни была высока надежность оценок, даваемых одним и тем же «судьей» (ни даже сколь бы высоко ни было согласие между разными «судьями»), это вовсе не доказывает, что причина согласованности заключается именно в поведении оцениваемого. Оценивающий субъект может упорно придерживаться убеждений или стереотипов, не подкрепляемых объективной информацией о реакциях наблюдаемого объекта, а подкрепляемых лишь интерпретацией этой информации в свете его собственных предубеждений. Вы можете решить о себе, что вы застенчивы, чувствительны и добросовестны, но кто сможет подтвердить, что вы правы? Аналогичным образом два разных оценивающих субъекта (либо оценивающий субъект и сам оцениваемый) могут прийти к согласию относительно объективно необоснованных оценок при условии, что они будут руководствоваться одинаковыми имплицитными (подразумеваемыми) теориями личности, стереотипами или местными предрассудками (например: «люди, носящие очки, умны», или «коротышки агрессивны», или «все Ван Орманды заносчивы»).

Тем не менее простота вербальных методик и часто выявляемые с их помощью высокие корреляции не пробуждали у ученых особой склонности заново возвращаться к стоящему больших усилий и неблагодарному поиску объективной согласованности поведения.

Роберт Сирз и согласованность зависимости

Следующее достаточно амбициозное исследование объективной согласованности поведения было предпринято лишь в 1963 г. Это было исследование Роберта Сирза (Robert Sears, 1963), посвященное зависимости, проявляющейся у детей, посещающих детский сад. Зависимость у детей младшего возраста представляет собой очень привлекательный объект для исследования. Причина состоит в том, что дети делают много таких вещей, которые каждый посчитал бы проявлением зависимости, и эти действия детей можно очень легко зарегистрировать объективно.

Роберт Ричардсон Сирз

Роберт Ричардсон Сирз

Сирз исследовал такие поведенческие показатели, как прикосновение к воспитателю или удерживание его или других детей, частота требований поддержки и частота поиска внимания. Он измерял зависимость детей от своих товарищей, воспитателей и матерей как в детском саду, так и в лабораторных условиях. Как и в более ранних исследованиях, показатели Сирза представляли собой не результаты единичных наблюдений в единичных ситуациях, а средние показатели, рассчитанные на основании многих наблюдений.

Вопреки этому статистически благоприятному обстоятельству средняя корреляция между отдельными видами зависимого поведения составила лишь 0,11 — показатель, несомненно, слишком низкий, чтобы служить оправданием интуитивной уверенности обычных людей или соответствовать требованиям традиционной теории личности.

Последствия эмпирического Вызова

Спустя всего пять лет после исследования Сирза Мишел и Питерсон предприняли атаку на общепринятые положения о согласованности личностных проявлений. В сущности, то, что сделали эти два теоретика, представляло собой «расчистку бурелома», образовавшегося в результате шквала исследований, в которых ученые полагались исключительно на согласованность субъективных оценок. Они также переключили внимание на те немногие эксперименты, в которых были использованы объективные поведенческие показатели.

Отдавая предпочтение этим объективным показателям, Мишел и Питерсон привели ряд очевидных возражений против использования фактов надежности субъективных оценок в качестве средства для демонстрации существования согласованных индивидуальных различий между людьми и, тем более, для определения масштабов этой согласованности. Они настаивали на том, что несмотря на то что согласие между разными измерениями и их устойчивость во времени представляют собой интересные, достойные изучения феномены, однако эти феномены не доказывают достоверность соответствующих понятий о личностных чертах.

Они также обобщили существовавшую в то время литературу о тенденциозностях человека при обработке информации и о других недостатках умозаключений, которые могут заставить усомниться в достоверности социального восприятия и даже самовосприятия. Речь шла прежде всего о склонности полагаться на стереотипы, основанные на внешнем виде, социальной роли или репутации человека.

Более того, в последующие два десятилетия обрушилась буквально лавина исследований, посвященных разным видам тенденциозности социального восприятия и социального познания, которые обеспечили еще более солидное основание для критики (Dawes, 1988; Fiske & Taylor, 1990; Kahneman, Slovic & Tversky, 1982; Nisbett & Ross, 1980; Taylor & Fiske, 1978). Многие из продемонстрированных в ходе этих исследований тенденциозностей были именно таковы, что вполне могли бы служить причиной возникновения иллюзии согласованности. Например, проблема значительных искажений памяти на «факты» под влиянием разного рода предрассудков пользовалась в 70-е и 80-е годы огромной популярностью среди авторов многочисленных исследовательских работ.

Важно отметить, что Мишел вовсе не утверждал, что отсутствие согласованности поведения в различных ситуациях служит доказательством отсутствия измеримых или предсказуемых индивидуальных различий. Напротив, он подчеркивал, что отдельный субъект в одних и тех же ситуациях может демонстрировать очень согласованные реакции, другими словами, что конкретная реакция на конкретную ситуацию может быть очень устойчива во времени.

В сущности, это вполне ясно и из результатов некоторых классических исследований. Коэффициенты устойчивости — корреляция между двумя значениями одного и того же показателя поведения, зафиксированными в двух разных случаях, зачастую превышают 0,40, достигая иногда и гораздо более высоких уровней. Хартшорн и Мэй (Hartshorne & May, 1928) обнаружили, например, что уровень корреляции между склонностью списывать с готовых ответов при заполнении теста на общую эрудицию в одном из случаев и аналогичной склонностью при заполнении теста полгода спустя составил 0,79. Ньюкомб (Newcomb, 1929) обнаружил, что склонность поболтать за обедом также является очень устойчивым личностным атрибутом, но его корреляция с показателем разговорчивости по другим поводам не была настолько высокой (Buss &. Craik, 1984). Мишел настаивал на том, что значительные различия между людьми, видимо, ограничены их отдельными реакциями на отдельные ситуации — такими, например, как дружелюбное поведение в столовой или готовность идти на конфронтацию со своим работодателем, что никак не свидетельствует о всеобъемлющей, кросс-ситуативной экстравертированности или напористости.

Атаки Мишела на устои психологии личности не ограничились утверждением, что кросс-ситуативная согласованность поведения отсутствует. Он добавил психологам личности еще больше беспокойства, заявив, что корреляция между оценками черт личности по стандартным вербальным шкалам и объективными поведенческими проявлениями также очень низка. Отдельные виды поведения редко давали с этими шкалами корреляцию, уровень которой превышал бы 0,30, в типичных же случаях эти корреляции были ниже. Затем он пошел еще дальше, указывая на то, что в предсказании действительных поведенческих реакций оценки черт личности, полученные с помощью косвенных и тонких проективных методов психодиагностики, редко позволяют добиться более значительного успеха, чем простые самоотчеты (в целом же их применение бывает гораздо менее успешным, чем использование самоотчетов).

Наконец, возможно, наиболее стимулирующим к размышлению фактом является демонстрация Мишелем того, что готовность или способность человека «откладывать вознаграждение» (черта, милая сердцу психоаналитически ориентированных психологов личности) может зависеть не столько от диспозиций человека, сколько от особенностей конкретной ситуации.

Так, например, вопрос о том, способен ли ребенок отложить вознаграждение в какой-либо отдельной ситуации (т.е. отказаться от небольшой немедленной награды ради получения впоследствии более существенной), может быть с очень скромной степенью вероятности (при корреляции в целом ниже 0,30) решен на основании показателей личностных черт или знания об успешных действиях того же ребенка в какой-либо другой ситуации. В то же время способность детей откладывать вознаграждение может быть резко изменена путем манипулирования некоторыми, очень тонкими нюансами ситуации, в которой эта способность испытывается. Например, в ходе одного из исследований (Mischel & Ebbesen, 1970) было обнаружено, что дети быстро использовали возможность получить небольшое, но немедленное вознаграждение в случае, когда оба приза были на виду (средняя отсрочка в этой ситуации равнялась одной минуте), но оказывались способными откладывать вознаграждение (в среднем на 11,3 мин), если оба приза были спрятаны.

Отталкиваясь от этих результатов, Мишел и его коллеги по исследованию (Mischel, 1974) показали, что любая из нескольких простых когнитивных стратегий, позволяющих детям отвлечь свое внимание от перспективы немедленного вознаграждения, может существенно усилить способность откладывать вознаграждение, в сущности, у любого ребенка. Иными словами, подобные манипуляции с ситуативным контекстом (а возможно, и со смыслом, который этот контекст имеет для детей) могут поглотить влияние любых обширных и устойчивых индивидуальных различий между детьми в уровне импульсивности, терпения или каких-либо других различий, которые как родители, так и профессиональные психологи принимают во внимание, пытаясь объяснить наблюдаемую изменчивость в реакциях детей на возможности и соблазны реального мира.

Реакция профессиональных психологов на вызов 1968 года

Возврат Д.Бема к разграничению номотетического и идиографического подходов

По-видимому, наиболее интересную реакцию на публикации Мишела (предвосхитившую в некоторых отношениях аргументы, приводимые нами более подробно в следующей главе) продемонстрировал Дерил Бем — ведущий социальный психолог (отец обсуждавшейся нами в главе 3 теории самовосприятия), в то время находившийся на пути к тому, чтобы стать психологом личности. В отличие от большинства других критиков Бем не относился к существующим данным о поведении пренебрежительно. Наоборот, он в целом признавал основное утверждение Мишела относительно степени кросс-ситуативной согласованности поведения, обнаруживаемой при обследовании случайной выборки людей, реагирующих на фиксированный набор ситуаций, отобранных для выявления определенных черт личности. Он утверждал, однако, что гораздо более ограниченная теория личностных черт, согласно которой по меньшей мере некоторые личностные черты могут быть корректно приложимы, по меньшей мере, к некоторым людям, может все же оказаться жизненной.

Бем и Аллен (Bern & Allen, 1974), возвращаясь к разграничению, сделанному почти за 40 лет до этого Гордоном Оллпортом (Allport, 1937) и широко использовавшемуся наставником Мишела Джорджем Келли (Kelly, 1955), выступили с предположением, что согласованность поведения, подразумеваемая при использовании общепринятых ярлычков — названий черт личности, все-таки может быть обнаружена. Однако чтобы добиться этого, исследователям необходимо принять «идиографический» подход к личности в противоположность «номотетическому» подходу (т.е. сосредоточить свое внимание на уникальных сторонах структуры личности отдельного индивида, а не исходить из того, что каждый человек может получить осмысленный балл по каждому из личностных параметров).

Центральной особенностью идиографического подхода является то, что он требует сначала очертить круг конкретных черт, «приложимых» к рассматриваемому индивиду (или наоборот, выделить конкретных индивидов, к которым могла бы быть по-настоящему приложима интересующая нас черта личности). Иными словами, поиск согласованности поведения необходимо вести памятуя о том, что любого отдельно взятого человека можно эффективно охарактеризовать при помощи лишь некоторой части имеющихся черт личности, а при помощи данной черты личности можно охарактеризовать лишь некоторую часть людей.

Второй особенностью идиографического подхода является готовность при очерчивании круга конкретных ситуаций, в которых может быть обнаружена согласованность реакций какого-нибудь человека, использовать в качестве путеводной нити самого этого человека. Существует два отличных друг от друга способа, которыми это может быть сделано.

Можно наблюдать поведение людей в достаточно широкой совокупности ситуаций с целью обнаружить конкретные случаи согласованности поведения, проявляемой определенными индивидами, — случаи, которые скорее всего вновь будут иметь место при исследовании новой совокупности ситуаций.

Обратившись к другому способу, можно использовать информацию о личной истории человека, его потребностях, целях, схемах интерпретации и тому подобном в попытке предугадать особые и уникальные совокупности ситуаций, в которых определенный человек будет проявлять свои определенные диспозиции. В любом случае исследователь, практикующий идиографический подход, не станет ожидать ото всех испытуемых, чтобы их поведение в фиксированном наборе ситуаций позволило бы выставить «балл» по каждой из заранее определенных личностных черт «балл», имеющий при этом еще и смысл. Вместо этого он будет ожидать от каждого индивида проявления конкретных диспозиций только в определенной совокупности ситуаций, которые способствовали бы проявлению диспозиций именно этого индивида (т.е. релевантных по отношению к нему).

Отправной точкой теоретических рассуждений Бема и Аллена стало предположение, что согласованность поведения будет наблюдаться только у тех людей, которые стремятся соответствовать личным стандартам либо произвести впечатление согласованности на других. Причем проявляться эта согласованность будет только в тех определенных ситуациях, которые эти люди считают для этого подходящими. Иными словами, согласованность будут проявлять только те, кто активно отслеживает свое поведение и стремится (по крайней мере в определенных ситуациях) достичь предсказанного и искомого исследователями уровня согласованности. Например, некоторые люди будут отслеживать свое поведение на предмет присутствия в нем дружелюбия или добросовестности, поскольку именно эти личностные свойства представляются им значимыми ценностями и являются основными для впечатления, которое они хотят произвести на других. А некоторые — все по той лее причине — будут стремиться быть последовательными в своих проявлениях мужественности, интеллектуальности, озабоченности проблемами экологии или патриотизма. Но вновь согласованность поведения будет иметь место лишь в определенных ситуациях—в тех, которые они сами считают подходящими для проявления личностного свойства, являющегося предметом их озабоченности.

К сожалению, как признавали сами Бем и Аллен, методология их исследований не слишком продвинулась в направлении, которое предполагают их же теоретические выкладки. Они попытались определить совокупность потенциально «согласованно» ведущих себя людей (чье поведение контрастировало бы с поведением совокупности других людей, поведение которых демонстрировало «отсутствие согласованности»), но сделали это, основываясь не на наблюдениях за поведением или на анализе присущих отдельным людям схем интерпретации, или на анализе их личных ценностей. Вместо этого они просто выделили две отдельные черты личности — дружелюбие и сознательность, а затем классифицировали совокупность имеющихся субъектов в зависимости от проявления ими высокой или низкой степени согласованности соответствующих форм поведения. В случае дружелюбия отнесение к одному из классов зависело от общей самохарактеристики испытуемых, а в случае сознательности — от их самоотчета о конкретных поступках в прошлом.

Наиболее важным и наиболее противоречившим духу их собственных идиографических установок является то, что они не предприняли даже попытки отобрать использованные ими ситуации или показатели, основываясь на идиографическом подходе. Бем и Адлен попросту выбрали небольшое число ситуаций и показателей, которые они, как исследователи, сочли подходящими для выявления заданных личностных черт, а затем поставили своих испытуемых последовательно во все ситуации из этой заранее заданной совокупности. Наконец, необходимо заметить, что Бем и Аллен использовали лишь очень малое число поведенческих показателей: два —- в случае дружелюбия и три — в случае сознательности. Все остальные показатели представляли собой субъективные и довольно общие оценки, даваемые самими испытуемыми, их родителями или товарищами.

Несмотря на ограниченность, с которой исследователи претворяли в жизнь свои же требования к идиографичности показателей, полученные ими результаты выглядели поначалу достаточно оптимистично с точки зрения подкрепления приведенных ими аргументов. В случае дружелюбия корреляция между двумя поведенческими показателями (т.е. быстротой, с которой один испытуемый вовлекал в разговор другого непосредственно перед началом эксперимента, и объемом времени, в течение которого испытуемый говорил в ходе групповой дискуссии, когда эксперимент уже начался) оказалась очень высокой в подгруппе с «высокой согласованностью поведения» (г = 0,73) в отличие от подгруппы с «низкой согласованностью» (г = 0,30).

Хотя значение первой из этих корреляций и впечатляет своей величиной, однако стоит заметить, что оба рассмотренных варианта поведения едва ли представляли собой независимые проявления некоторой высокообобщенной личностной черты. Оба варианта поведения свидетельствовали только о готовности говорить с незнакомыми людьми, а по сути дела — о готовности заговорить с ними в одном отдельно взятом случае и в одной лишь определенной компании.

В случае сознательности студентов использованные исследователями показатели — быстрота возвращения одолженных учебников, прилежание при выполнении классных заданий и аккуратность их внешнего вида и жилища — больше отличались друг от друга и были более независимыми. Однако полученные Бемом и Алленом данные выявили, что ни в группе с высокой согласованностью поведения, ни в группе с низкой согласованностью не было получено положительных корреляций для любой из пар рассмотренных показателей. (Средний показатель для группы с высокой согласованностью поведения составил -0,04, а для группы с низкой согласованностью он составил — 0,19.)

Тем не менее Бем и Аллен отреагировали на данные своих опытов с большим энтузиазмом, чем можно было бы ожидать, ознакомившись с нашим кратким описанием. Это произошло во многом потому, что для подкрепления своих аргументов они использовали не одни только поведенческие показатели. Подобно психологам личности более раннего периода, они чрезвычайно полагались на самооценки и субъективные оценки товарищей и родителей. И опять же, подобно предыдущим исследователям, они были сполна вознаграждены за это. Они обнаружили, что как в случае дружелюбия, так и в случае сознательности в подгруппе с высокой согласованностью поведения оценки, данные товарищами испытуемых, их родителями и самими испытуемыми, очень хорошо коррелировали между собой (для дружелюбия средний г = 0,61, для сознательности средний г = 0,48). Они высоко коррелировали даже с соответствующими показателями поведения (для дружелюбия среднее значение г = 0,47, для сознательности среднее значение г = 0,36). В то же время в подгруппе с низкой согласованностью поведения значения полученных коэффициентов корреляции были ниже.

Публикации Бема и Аллена, по-видимому, в большей степени по причине силы содержащихся в них аргументов, нежели по убедительности эмпирических данных, пробудили вскоре множество споров и критических замечаний как со стороны психологов личности, утверждавших, что подход исследователей не был в достаточной степени идиографическим, так и со стороны сторонников Мишела, вновь настаивавших на том, что корреляция, рассчитываемая для объективных поведенческих показателей, имеет отношение к предмету спора в гораздо большей степени, чем корреляция между субъективными оценками.

Единственная, основанная на поведенческих показателях высокая корреляция, о которой писали Бем и Аллен, явно не выдержала испытания повторными исследованиями. Воспроизведя основные аспекты парадигмы Бема и Аллена и добавив несколько дополнительных показателей как для сознательности, так и для дружелюбия, Мишел и Пик (Mischel & Peake, 1982a) вычислили средние корреляции между отдельными парами поведенческих проявлений: они оказались равны 0,13 для сознательности и 0,05 для дружелюбия. Аналогичным образом Чаплин и Гольдберг (Chaplin & Goldberg, 1985) концептуально воспроизвели исследование Бема и Аллена и обнаружили корреляцию, равную 0,01 для поведения, отражающего сознательность, и равную 0,00 для поведения, отражающего дружелюбие. Еще более знаменательно, что никто из упомянутых исследователей, какой бы из предложенных Бемом и Алленом критериев разбиения на подгруппы они ни использовали, не обнаружил никаких свидетельств существования заметно более высокой корреляции у испытуемых с предположительно более согласованным поведением, чем у испытуемых с якобы менее согласованным поведением.

Суммируя вышеизложенное, можно сказать, что, несмотря на красноречивость основного аргумента Бема и Аллена, их первые шаги в направлении большей идиографичности подхода к личности не разрешили дилеммы отсутствия согласованности поведения. Их результаты, равно как и результаты, полученные в ходе последующих, вдохновленных ими исследований, принесли лишь дополнительные данные о поведении еще по двум личностным характеристикам — данные, дающие такие же или даже еще меньшие корреляции, чем те, которые были обнаружены Мишелом в 1968 г.

Методологические возражения и альтернативные эмпирические подходы

За исключением призыва Бема и Аллена к большей идиографичности оценок, реакция на атаку Мишеля и содержащийся в ней вызов представляла собой в основном сочетание ледяного молчания, обвинений в нигилизме, призывов к здравому смыслу и возобновившихся попыток настаивать на том, что исследования поведения, на которые тот ссылался, имеют неустранимые погрешности. Критики Мишела утверждали, что в этих исследованиях были использованы не те ситуации и не те показатели либо обследовались не те выборки испытуемых (например, Alker, 1972; Block, 1977; Olweus, 1977; Wachtel, 1973).

Иногда в качестве защиты обращались даже к научно-дисциплинарным темам. Утверждалось, что социальные психологи и другие ученые, приверженные доктрине бихевиоризма, не в состоянии обнаружить случаи согласованности поведения, которые отражали бы имманентно присущие людям различия, поскольку они слишком полагаются на незамысловатые объективные показатели. Психологи личности настаивали на том, что, обратившись вместо этого к более интегральным и субъективным методам личностной психодиагностики и к оценкам поведения, даваемым самими испытуемыми или их товарищами, наблюдающими их в повседневных ситуациях, можно без труда выявить согласованность поведения, ускользнувшую каким-то образом от внимания Ньюкомба, Хартшорна, Мэя, Сирза и всех тех, кто пошел по их «бихевиористским стопам».

Иными словами, психологи-персонологи продолжали настаивать на том, что простые и объективные поведенческие показатели в некотором смысле скорее затеняют, нежели проясняют ту важную роль, J которую различия в чертах личности играют в повседневной социальной жизни.

Легко проникнуться сочувствием к состоянию фрустрации,. которое испытали психологи личности. На самом деле, как будет дополнительно пояснено в главе 6, мы полагаем, что они были правы в своей убежденности, что устойчивые индивидуальные различия, проявляющиеся в социальном поведении, представляют собой нечто большее, чем просто когнитивную иллюзию. Мы разделяем также их стремление настаивать на том, что люди, встречающиеся нам в потоке повседневности, проявляют в своем поведении (равно как и в том, что отличает его от поведения окружающих) значительную согласованность и предсказуемость.

Однако мы полагаем также, что отметание ими с порога имеющихся данных о реальном поведении отбило у этих исследователей охоту заниматься тщательным анализом истоков согласованности и несогласованности поведения в реальном мире. В частности, психологи личности очень мало сделали для того, чтобы помочь нам понять, почему свидетельства обыденной интуиции в отношении личностных черт и данные исследований, полученные при помощи обобщенных вербальных показателей, находят столь мало подтверждений в ситуациях, когда исследователи берут на себя труд собрать объективную информацию о поведении.

Если конкретные личностные характеристики — такие, как разговорчивость, или такие, как экстраверсия, честность или зависимость, были выбраны для оценки ошибочно, то какие характеристики следовало бы тогда выбрать? Если разговорчивость не следует оценивать посредством объективного показателя доли общего времени, проведенного людьми за разговорами во время обеда, то как же ее тогда оценивать? Если о честности нельзя судить по готовности жульничать во время контрольной работы или прохождения теста или красть то, что плохо лежит, то как же тогда о ней судить? Если ни «проблемные» мальчики в летнем лагере, ни представленная выборка из учеников начальной и средней школы, ни различные выборки студентов колледжей не были подходящими для оценки согласованности поведения, то какие выборки являются в таком случае подходящими?

Иначе говоря если причины «провалов» прежних поведенчески нацеленных работ могут быть усмотрены в несовершенстве их методологии, а надежность и устойчивость более общих и более субъективных оценок в гораздо большей степени отражают действительное положение с согласованностью поведения, то почему тогда не было предпринято убедительных эмпирических попыток, используя более совершенные поведенческие показатели, более адекватные Методы и более подходящие выборки, опровергнуть выводы работ Мишела и его последователей и продемонстрировать им всю необоснованность их претензий?

При отсутствии сведений о подобных эмпирических «историях успеха» потребовалось опровержение, более концептуальное по своей сути, — такое, которое объяснило бы кажущиеся неудачи Ньюкомба и его коллег, равно как и кажущиеся успехи тех, кто предпочел методики «карандаша и бумаги» объективным исследованиям поведения. Одно подобное опровержение было предложено Сеймуром Эпштейном десятилетие спустя после того, как был брошен первый вызов.

Возражение Эпштейна, основанное па эффективности метода агрегирования

Эпштейн (Epstein, 1979, 1983) в своем ответе на критику Мишела апеллировал в основном к психологам личности. В сущности, он утверждал, что, уделяя слишком много внимания низким корреляциям между отдельными поведенческими проявлениями или их результатами, можно упустить из виду теоретическую значимость и потенциальную практическую выгоду агрегирования подобных показателей. Он отмечал, что отдельные реакции, равно как и отдельные пункты любого теста, в высшей степени ненадежны и будут, скорее всего, отражать влияние многих систематических и случайных факторов, не имеющих отношения к оцениваемым личностным диспозициям. С тем чтобы получить надежные и точные показатели диспозиций субъекта, необходимо рассматривать среднее значение нескольких отдельных индивидуальных показателей или «пунктов», таким образом, чтобы случайные или внешние факторы, влияющие на отдельные реакции, или пункты, взаимно погашали друг друга, делая «сигнал» более сильным по сравнению с окружающими его «помехами». Иными словами, для того чтобы отыскать ускользнувшую от внимания бихевиористов согласованность поведения, необходимо убедиться, что показатели, между которыми вычисляется корреляция, отражают в большей мере лежащие в их основе личностные диспозиции индивида (или, так сказать, «истинные показатели») и в меньшей мере — «ошибки». Воздаянием за это будут, как утверждал Эпштейн, относительно высокие корреляции, отражающие, в свою очередь, истинные и устойчивые личностные диспозиции.

В определенном смысле аргументы Эпштейна имели чисто статистический характер и были бесспорны. Нельзя не согласиться с утверждением, что множественные наблюдения дают более надежные показатели и более точно отражают «истину», чем одиночные. (По сути, Мишел отмечал то же самое в своей книге 1968 г.) Более того, во многих знакомых всем жизненных ситуациях важность принципа агрегирования с готовностью признается.

Например, в школе даже наиболее успевающие ученики рано или поздно не справляются с каким-нибудь экзаменационным вопросом. Время от времени, показав сравнительно слабые результаты во время конкретной контрольной работы, они могут даже прогулять занятия. Но тот факт, что их четвертные оценки по отдельным предметам (каждая из которых отражает результат агрегирования оценок за множество отдельных контрольных работ) и тем более их средний балл (представляющий собой результат агрегирования множества четвертных оценок по отдельным предметам) будут выше, чем у всех остальных, является вполне предсказуемым. На самом деле именно это мы и имеем в виду под «высокой академической одаренностью», и ни один здравомыслящий человек не станет оспаривать существование индивидуальных различий в академической одаренности или приходить в отчаяние по поводу невозможности количественного измерения подобных различий только потому, что корреляции между отдельными компонентами этой одаренности или между ее отдельными компонентами и общим показателем сравнительно невелики.

Исходя из аналогичных посылок, Эпштейн заявлял, что было бы глупо давать ответ на вопрос об индивидуальных различиях в отношении честности или дружелюбия на основании наблюдения поведения людей в единичных ситуациях и последующего расчета корреляций между характеристиками поведения в этих ситуациях.

Эпштейн напомнил своим коллегам, что существуют простые и знакомые всем статистические формулы, позволяющие предсказать, насколько больший рост в надежности измерений может быть получен, а следовательно, и насколько больший рост корреляции, отражающий индивидуальные различия между личностями, можно ожидать по мере повышения уровня агрегирования подобных показателей.

Чтобы проиллюстрировать уместность применения этих формул, а заодно и величину подобных «эффектов агрегирования», рассмотрим конкретный пример. Что произойдет, если отобрать Довольно большое число вариантов поведения (которые, предположительно, должны служить выявлению одной и той же личностной характеристики), а затем усреднить корреляции, полученные между всеми парами показателей. Говоря более конкретно, рассмотрим совокупность данных, в которой средняя корреляция между парами показателей составляет 0,16 — значение, которое несколько ближе к верхнему краю диапазона корреляций, полученных в ходе эмпирических исследований, которыми мы занимаемся в этой главе.

В настоящее время корреляция, равная 0,16, вовсе не выглядит впечатляющей. В самом деле, как показали Дженнингс, Амабайл и Росс (Jennings, Amabile & Ross, 1982), большинство наблюдателей, прослушивая множество пар звуков разной продолжительности или глядя на множество пар линий разной протяженности, корреляция между которыми составляет 0,16, с трудом могут определить, имеют ли они дело с положительной или с отрицательной корреляцией. А вот используя так называемую «формулу пророчества» Спирмена-Брауна, в защиту которой выступал Эпштейн, можно предсказать, что если мы возьмем 25 независимых показателей поведения испытуемого, характеризующих его экстравертированность (или честность, или зависимость, или сознательность, т.е. показатели, которые мы упоминали ранее при обсуждении вызова, брошенного Мишелом психологам личности), и рассчитаем затем корреляцию между средним баллом каждого субъекта по этим 25 независимым показателям и его же средним баллом по другим 25 показателям, характеризующим ту же черту личности, то полученная корреляция достигнет 0,83 — уровня, который никто не рискнул бы назвать недостаточно впечатляющим, и уж вряд ли такую корреляцию невозможно было бы обнаружить. Если усреднить всего лишь девять независимых показателей для каждого испытуемого и посмотреть на их соотношение со средним значением для других девяти показателей, то и тогда получится ясная и тоже легко обнаруживаемая корреляция, равная 0,63.

Эпштейн (Epstein, 1983) не удовольствовался тем, что выдвинул свой аргумент в чисто теоретических терминах. Он взял на себя труд продемонстрировать, что по крайней мере для некоторых предпочтений и поведенческих проявлений использование множественных показателей действительно может увеличить коэффициенты корреляции до уровня «пророческих». (Оказалось, что требование независимости показателей может быть удовлетворено либо, что более вероятно, нарушено без серьезных последствий дня роста корреляции, проистекающего из агрегирования показателей.) Традиционная теория личности получила, таким образом мощную поддержку. Было показано (или по крайней мере так казалось), что индивидуальные различия в традиционных чертах личности действительно существуют, а отражающие их корреляции можно сделать очень высокими, если принять некоторые, вполне разумные психометрические меры предосторожности.

С особым энтузиазмом аргументы Эпштейна были встречены исследователями личностных тестов, поскольку им казалось, что эти аргументы объясняют, почему стандартные вербальные методики демонстрируют в целом высокую устойчивость во времени, а иногда даже и хотя бы умеренный уровень согласия между разными оценщиками. Можно предположить, что вербальные оценки подобного рода могут быть продуктом множества наблюдений, сделанных в разное время и в разных ситуациях. Соответственно этому можно утверждать, что причиной сравнительно высоких корреляций, которых психологи личности добились, используя подобные методы оценки, является агрегирование показателей, а не какое-либо влияние общих стереотипов или других тенденциозностей, имеющих место в процессе переработки информации.

Хотя эпштейновское опровержение и освободило психологов личности от узды, наброшенной на них Мишелом, предоставив им возможность спокойно вернуться к разработке техник измерения индивидуальных различий, однако мы полагаем, что оно ввело в заблуждение некоторых недостаточно критичных читателей психологической литературы относительно как практических, так и теоретических преимуществ, достижимых посредством агрегирования. Далее в этой главе мы выясним, какова природа подобных преимуществ и где находятся их пределы.

Что же такое корреляции, отражающие согласованность поведения?

Предположим, что Мишел и его коллеги правы в своей характеристике экспериментальных данных, т.е. что индивидуальные Реакции отдельных людей на фиксированный набор ситуаций, выявляющих те или иные черты личности, коррелируют друг с Другом на уровне, приблизительно равном заявленному Мишелом. Предположим также, что мы принимаем совет Эпштейна полаяться при предсказании поведения на агрегированные показатели в большей степени, чем на отдельные. Насколько тогда отличаются предсказания о людях, сделанные на основании знания об их поведении во множестве аналогичных ситуаций в прошлом, от предсказаний, которые мы сделали бы, не зная о них ничего? И насколько точны в среднем окажутся подобные предсказания, если проверять их на протяжении длительного периода?

Ответы на подобные вопросы могут быть связаны с рядом еще более фундаментальных проблем, которым ни психологи личности, ни их критики не уделяли до сих пор существенного внимания. Как будет выглядеть распределение реакций индивида, имевших место во множестве ситуаций, складывавшихся в мире, где люди демонстрируют уровень согласованности поведения, который готовы, кажется, признать и Мишел, и Эпштейн? К примеру, насколько часто «экстремальный» индивид будет проявлять экстремальное поведение, а насколько часто будет он производить впечатление вполне «среднего» человека? И наоборот, насколько часто «средний» человек будет производить впечатление «экстремального»?

Чтобы ответить на этот вопрос, позволим себе немного пофантазировать и предположим, что нам удалось полностью выполнить все многочисленные, чрезвычайно строгие требования и в нашем распоряжении имеются идеальные данные. Иными словами, предположим, что некто произвел оценку реакций очень большого числа людей в очень большом количестве ситуаций, каждая из которых была создана для выявления нужной нам черты личности (к примеру, дружелюбия, сознательности или честности). Предположим далее, что собранные в каждой ситуации простые (неагрегированные) данные о реакциях оказались коррелирующими с данными о реакциях в каждой из остальных ситуаций на уровне, дающем коэффициенты Пирсона (г), в точности равные 0,16, что, как показал наш предшествующий обзор литературы, представляет собой весьма щедрую оценку для большинства стандартных черт личности.

Предположим, наконец, что все методологические требования, необходимые для того, чтобы извлечь полную выгоду из агрегирования показателей (в первую очередь независимость показателей, полученных в результате разных наблюдений), оказались каким-то образом удовлетворены и что, коль скоро мы предаемся фантазиям, все соответствующие показатели реакций распределяются в полном соответствии с законом нормального распределения, т.е. таким образом все необходимые расчетные формулы могут быть применены без дополнительных обоснований их применимости.

Теперь мы можем приступить, наконец, к исследованию того, что подразумевают собой отмеченные Мишелом низкие корреляции, а также более высокие корреляции, которые можно получить, если прислушаться к совету Эпштейна и извлечь все выгоды из агрегирования показателей. Прибегнув к некоторым стандартным формулам регрессии и агрегирования, и при некотором руководстве со стороны более искушенных, чем мы сами, статистиков мы выполнили необходимые вычисления (Ross, Griffin & Thomas, 1989). Результаты этих вычислений позволили нам лучше оценить как потенциальную ценность, так и ограничения — а в некотором отношении и сам смысл — уровней корреляции, характеризующих степень кросс-ситуативной согласованности поведения, соответствующего определенным личностным чертам. Начнем с изложения основных выводов, к которым мы, таким образом, пришли.

1. Оценивая великое множество реакций, соответствующих какой-либо черте личности каждого человека, мы можем получить надежную и точную оценку его усредненного поведения или, иными словами, так называемую «истинную оценку» («true score»). Соответственно мы можем предсказать с большой точностью усредненную реакцию, которую будет проявлять индивид на протяжении большого числа наблюдений в будущем. На самом же деле мы можем с точностью предсказывать также и полное распределение реакций данного индивида. Однако неопределенность, сопряженная с предсказанием данной конкретной реакции данного конкретного индивида, не может быть уменьшена сколько-нибудь существенно. Главное препятствие к этому — крайняя изменчивость индивидуального поведения, относящегося вроде бы к одной и той же черте личности (об этой изменчивости как раз и свидетельствует тот факт, что все корреляции, выявляющие степень согласованности соответствующих поведенческих реакций, находятся на уровне 0,16).

2. В нашей воображаемой выборке окажется, что хотя индивидуальные распределения реакций несколько отличаются друг от друга по своим центральным тенденциям, однако реакции каждого индивида будут колебаться в достаточно широких пределах. Причем все индивиды гораздо чаще будут проявлять реакции, близкие к среднему значению для совокупности в целом, чем реакции, которые можно было бы назвать экстремальными. (Если бы это было не так, то значения соответствующих корреляций — индикаторов поведенческой согласованности — были бы выше, чем 0,16.) В результате никакая степень агрегирования никогда не позволит нам предсказать, что даже самые общительные, импульсивные или сознательные субъекты, поведение которых мы наблюдали в ходе исследования, будут вести себя в любой конкретной ситуации так, чтобы это хоть сколько-нибудь напоминало крайнюю степень общительности, импульсивности или сознательности. И напротив, если кто-либо проявляет экстремальное поведение по какому-нибудь отдельному поводу, мы никогда не сможем сказать, что перед нами человек, чьи усредненные, или истинные, показатели поведения являются скорее экстремальными, чем средними.

3. Тем не менее знакомство с распределениями реакций и с усредненными показателями людей может сослужить нам хорошую службу в достижении определенного рода прогностической цели. Даже основываясь на столь низком значении корреляции отдельных реакций, как 0,16, мы будем в состоянии сделать некоторые предсказания об относительной вероятности проявления различными конкретными индивидами определенного рода экстремальных реакций. В самом деле, зная, что данный человек продемонстрировал экстремально «сильную» реакцию даже по одному единственному поводу, можно спокойно заключить, что его реакция по какому-либо другому поводу с гораздо большей вероятностью будет экстремально сильной, чем экстремально слабой. А знание о том, что усредненная реакция индивида в ходе множества наблюдений оказалась экстремальной, позволяет различиям относительной вероятности появления в будущем особо низких и особо высоких показателей достигать поистине впечатляющего уровня.

Предсказания, основанные на единичных наблюдениях

Приступим к более детальному рассмотрению нашего гипотетического исследования согласованности поведения, обратившись к типичному корреляционному полю, иллюстрирующему корреляцию между реакциями в двух различных ситуациях, относящихся к одной и той же черте личности, такой, как, например, экстраверсия. Эта корреляция равняется в нашем случае 0,16.

Данное корреляционное поле может изображать, например, взаимосвязь между показателями общительности учеников шестого класса некоей начальной школы, зафиксированными в один из дней во время обеда, и показателями общительности, зафиксированными несколькими днями позже на игровой площадке. Мы видим большую вариативность уровней экстравертированности, проявленной различными детьми в каждой из ситуаций, и слабую взаимосвязь между реакциями этих детей в первой и во второй ситуациях, с трудом отличимую, по крайней мере, при беглом просмотре от полного ее отсутствия.

Столь незначительная взаимосвязь, очевидно, означает, что знание о реакции, проявленной индивидом в одной из ситуаций, мало чем может нам помочь в предсказании реакции в другой подобной ситуации. Чтобы быть более точными, основываясь на традиционной формуле регрессии, можно сказать, что наилучшее при данных обстоятельствах предсказание сократило бы нашу среднюю, или «стандартную» ошибку прогнозирования на очень незначительную величину (всего около %).

Причина лежит на поверхности. Когда предсказываемые результаты, как в случае с показателями экстраверсии наших шестиклассников, чрезвычайно вариабельны, наилучший прогноз, который мы могли бы дать, основываясь на нашем знании об одной из предыдущих реакций, будет фактически во всех случаях соответствовать среднему для наших шестиклассников уровню экстравертированности. Иными словами, сделанные нами предсказания будут в целом похожи на те, что мы сделали бы, не зная ничего об экстравертированных проявлениях того или иного индивида в прошлом.

Нижнее из двух распределений отражает наблюдения за поведением в отдельно взятом случае, к примеру уровень агрессивности, которую проявили 100 шестиклассников на детской площадке во вторник. Распределение представляет собой знакомую кривую в форме колокола, на которой частота вероятности отдельной реакции уменьшается, по мере того как рассматриваемая реакция становится все более экстремальной.

Выберем для рассмотрения пятерых детей: ребенка, проявляющего уровень агрессивности на два стандартных отклонения ниже средней величины (процентный ранг «2» означает, что меньшую агрессивность проявил только один ребенок из совокупности); ребенка, уровень агрессивности которого ниже средней на величину одного стандартного отклонения (процентный ранг «15» означает, что данный ребенок попадает приблизительно в нижнюю шестую или седьмую части распределения уровней агрессивности); ребенка, проявившего средний уровень агрессивности (процентный ранг «50»), и двух детей с уровнем агрессивности выше среднего на величину соответственно одного (процентный ранг «85») и двух (процентный ранг «98») стандартных отклонений.

Верхний график распределения иллюстрирует наше самое удачное предсказание степени агрессивности, которую в соответствии с нашими ожиданиями те же самые шестиклассники, включая пятерых отобранных для особого рассмотрения, должны были проявить во время экскурсии в музее естественной истории.

Легко увидеть, что наиболее точный прогноз, который мы могли бы дать по каждому из детей, соответствует уровню агрессивности, близкому к среднему. Их действительные реакции будут, конечно же, весьма вариативны, но, принимая во внимание то, что коэффициент корреляции равняется всего 0,16, мы не сможем предсказать, кто из этих детей проявит экстремальную реакцию, а кто нет. Так что даже в случае с одним из двух детей, проявивших наибольшую агрессивность на детской площадке (предположим, это был Билли, который повалил Эллен и Джеймса наземь и крикнул: «Отвали!» — застенчивому Чарли), лучший прогноз будет заключаться в том, что Билли будет лишь немного агрессивнее «среднего» ребенка, возможно, он будет чуть более активно толкаться локтями, стоя в строю и достаточно громко ворчать по поводу скучной экспозиции, привлекая внимание кого-либо из учителей.

И действительно, находясь в музее, он с гораздо меньшей вероятностью совершит что-либо в самом деле агрессивное (например, затеет драку), чем будет вести себя более спокойно по сравнению со средним одноклассником. Наоборот, и это не менее существенно, Джейн, которая сорвала с вешалки пальто другой девочки, чтобы повесить на нее свое, а затем понеслась по музею, производит достаточно много шума, чтобы быть призванной к порядку одним из учителей (попав, таким образом, в число двух детей, проявивших наибольшую агрессивность во время экскурсии), вряд ли оказалась бы среди детей, которые вели себя наиболее агрессивно на детской площадке. Уровень агрессивности, который она проявила в последнем случае, скорее всего, был бы немногим выше среднего.

Предсказания, основанные на множественных наблюдениях

Итак, в чем же состоят преимущества агрегирования? Предположим, что мы классифицировали детей на основании не одного, а 50, 100 или даже бесконечно большого числа наблюдений. Можно с уверенностью сказать, что мы были бы в состоянии очень точно предсказать средний уровень застенчивости, агрессивности и подобных им личностных характеристик, которые каждый ребенок обнаруживал бы в ходе множества дальнейших наблюдений. В самом деле, нам удалось бы точно спрогнозировать распределение реакций каждого ребенка в целом, т.е. мы смогли бы с уверенностью предсказать, что распределение реакций каждого ребенка в будущем будет близко напоминать распределение его же реакций в прошлом. Однако при этом нам не удалось бы существенно снизить нашу неопределенность в отношении поведения конкретного ребенка в конкретной единичной ситуации.

В частности, если бы нам был известен усредненный, или «истинный», показатель агрессивности того или иного ребенка, вычисленный на основании данных, полученных за продолжительный период, исходя из которого мы бы строили свои прогнозы в отношении данного индивида, то это позволило бы нам сократить среднюю разницу между нашими предсказаниями и данными реальных последующих наблюдений приблизительно лишь на 8%, т.е. наша средняя ошибка будет в этом случае на 8% меньше, чем если бы мы просто предположили, что поведение каждого ребенка в каждой ситуации будет соответствовать среднему показателю для всего класса.

Чтобы понять, почему ошибка уменьшится на столь скромную величину, необходимо вспомнить, что поведение детей на протяжении достаточно длительного периода будет очень изменчивым и индивидуальные средние показатели детей будут фактически близки к средним показателям для выборки в целом. (Чтобы этого не произошло, имеющаяся у нас кросс-ситуативная корреляция должна быть выше 0,16.) Соответственно этому наилучшие догадки, которые мы можем построить относительно реакций отдельных детей, все равно будут близки к среднему для выборки значению. Но поскольку действительное распределение реакций каждого ребенка в различных ситуациях весьма вариативно, даже эти наши Лучшие из возможных предположений будут часто далекими от Реальности.

Здесь мы опять уделяем особое внимание пятерым детям из нашего гипотетического исследования, чьи средние оценки имеют в пределах выборки соответственно следующие процентные ранги: «2» «15», «50», «85» и «98». Уже после беглого взгляда на рисунок становится ясно, что даже самые «экстремальные» дети демонстрируют явно среднее поведение гораздо чаще, чем экстремальное, и даже наиболее «средние» дети проявляют иногда поведение, близкое к экстремальному. Короче говоря, когда соответствующие корреляции, измеряющие кросс-ситуативную согласованность поведения, составляют 0,16, подавляющее большинство детей демонстрируют весьма сходные и заурядные распределения реакций распределения, после ознакомления с которыми к этим детям уже нельзя без колебаний применять такие эпитеты, как «застенчивый», «агрессивный» или даже «средний», не делая при этом оговорок относительно вариативности поведения.

Можно с уверенностью сказать, что порядок ранжирования средних показателей детей, которые они имели в прошлом, сохранится и в дальнейшем при условии, что число наблюдений за их поведением, сделанных в прошлом, равно как и число наблюдений, планируемых в будущем, будет достаточно велико, и, конечно, при условии, что личностные диспозиции детей за это время не изменятся. Таким образом, как и утверждал Эпштейн, корреляция между высоко агрегированными данными будет высокой. Но проблема состоит в том, что разница между средними показателями поведения детей в новых ситуациях, равно как и разница между их средними показателями в предшествующих ситуациях, будет сравнительно невелика, а наблюдаемая внутрииндивидуальная вариация вокруг этих средних показателей будет продолжать оставаться сравнительно большой. Закон больших чисел — мощнейший принцип, однако и он не в состоянии выжать воду из камня, т.е. в нашем случае — внести определенность в агрегированную совокупность, поведением каждого элемента которой руководит изменчивость.

Относительная вероятность случаев экстремального поведения

Независимо от уровня агрегирования вариативность поведения людей, кросс-ситуативная согласованность которого характеризуется корреляцией, равной 0,16, ограничивает пределы возможного снижения степени неопределенности предсказания поведения. Тем не менее корреляция даже такого уровня может оказаться весьма полезной для решения одного из типов прогностических задач, который часто возникает в повседневном социальном взаимодействии. Эта задача подразумевает выявление людей, которые с относительно большей или меньшей вероятностью, чем их товарищи, демонстрируют экстремальное поведение.

Очевидно, что подобного рода предсказания очень важны для решения множества проблем, связанных с «отбором» или «отсевом», когда нашей главной заботой является максимизация вероятности некоего крайне желательного, либо минимизация вероятности какого-либо крайне нежелательного результата или реакции.

Здесь мы вновь прибегнем к помощи кое-каких расчетов. Представьте себе Тома, Дика и Гарри — трех участников гипотетического исследования, наподобие только что разобранного, но посвященного на сей раз изучению экстравертированности взрослых людей. Предположим, что в одном произвольно выбранном случае показатель Тома оказался ниже среднего значения на величину двух стандартных отклонений, что соответствует приблизительно процентному рангу «2» (например, в то время как другие веселились на устроенной прямо в офисе вечеринке, он удалился в библиотеку и стал изучать там компьютерные журналы). Предположим также, что показатель Гарри оказался на два стандартных отклонения выше среднего значения, что соответствует процентному рангу «98» (к примеру, на той же вечеринке его видели надевающим на голову абажур от лампы и декламирующим непристойные стихи).

Имея в распоряжении только эти две «порции» информации, мы можем сформировать два резко отличных друг от друга суждения о дальнейшем поведении двух упомянутых людей. В частности, основываясь на этой информации, мы уже можем сказать, что при следующей нашей встрече Гарри может совершить что-либо действительно «экстравертированное» (будучи в верхних 2%) с вероятностью, примерно в пять раз более высокой, чем Том (вероятность подобного поведения составляет для них соответственно 4,5 и 0,9%). Вероятность того, что Гарри продемонстрирует экстравертированную реакцию скорее, чем любой произвольно выбранный нами человек или чем Дик, уровень экстравертированности которого является (согласно предыдущим наблюдениям) вполне средним, будет выше в два раза. Наоборот, при следующем наблюдении их поведения Том может совершить что-либо по-настоящему интровертированное (соответствующее нижним 2%) с вероятностью приблизительно в пять раз большей, чем Гарри, и более в два раза большей, чем Дик.

Рискуя охладить возродившийся при наших словах энтузиазм закоренелых диспозиционистов, мы должны сразу же отметить что в абсолютных числах экстремально экстравертированные формы поведения остаются невероятными для всех троих (т.е. их вероятность составляет 4% для Гарри, 2% для Дика и менее 1% для Тома), Более того, вероятность, что экстраверт Гарри и интроверт Том будут проявлять реакции, ранг которых в точности соответствует среднему для данной выборки, будет в четыре раза выше, чем вероятность того, что они проявят себя в поведении, заслуживающем процентного ранга «98» (в случае Гарри) или процентного ранга «2» (в случае Тома).

Однако факт остается фактом: если наша задача состоит в том, чтобы, например, при отборе персонала минимизировать или максимизировать вероятность того, что отобранные индивиды будут проявлять определенного рода экстремальные реакции либо стремиться достичь определенного рода экстремального результата, то данные о наблюдавшемся с их стороны экстремальном поведении (даже единичном) могут обладать для нас практической ценностью.

Конечно, все эти различия в относительной вероятности становятся заметнее, когда для оценки нам удается воспользоваться агрегированными данными. Если предшествующие десять наблюдений дают основание присвоить Гарри, Дику и Тому соответственно процентные ранги «98», «50» и «2», то мы можем предположить, что для Гарри вероятность того, что в ходе следующего наблюдения он попадет по показателям экстраверсии в верхние 1% выборки, примерно в 35 раз превышает соответствующую вероятность для Тома и приблизительно в пять раз — для Дика.

Более того, если мы агрегируем достаточное число предшествующих наблюдений, чтобы устранить всю неопределенность в отношении внутри индивидуальных распределений реакций всех троих, и обнаружим в результате те же самые процентные ранги, то вышеупомянутые соотношения будут еще более впечатляющими. Гарри сможет предстать перед нами исполнителем непристойных стишков с абажуром на голове с вероятностью в 100 раз более высокой, чем Том. И наоборот, вероятность того, что Том удалится для чтения компьютерных журналов будет в 100 раз выше, чем вероятность того, что Гарри сделает то же самое. Вероятность соответствующей поведенческой крайности будет в шесть раз выше для каждого из них, чем для «среднего» Дика.

Произведя еще некоторые вычисления, мы сможем определить, насколько велика вероятность того, что мы станем свидетелями нескольких проявлений экстремального поведения, исходящего от соответствующих людей, в зависимости от числа предшествующих наблюдений. Мы обнаружим, например, что если экстраверт Гарри и интроверт Том приобрели свою репутацию (вместе со своими процентными рангами соответственно «98» и «2») на основании единичного наблюдения, вероятность того, что в ходе следующих десяти наблюдений они будут вести себя так, что это позволит им хотя бы один раз быть отнесенными к верхним 2% выборки, составит 34% для Гарри и только 8% для Тома. Если же их репутация была заработана в результате десяти предыдущих наблюдений, то вероятность подобного события для Гарри возрастет до 52% и упадет до 2% для Тома. Если же они приобрели свои репутации (соответственно экстраверта и интро-в ходе очень большого или даже бесконечно большого числа предшествующих наблюдений, то вероятности, о которых идет речь, достигнут соответственно 60% и менее чем 1%.

Короче говоря, при небольшом числе наблюдений за будущими поведенческими реакциями мы вполне можем увидеть Гарри (но практически наверняка не увидим Тома), совершающего какой-либо по-настоящему экстравертированный поступок.

Рассмотренные нами уровни экстремальности и вероятности выглядят таким образом, что почти наверняка обычный человек в состоянии их уловить. И может статься, что обыденная терминология личностных черт часто в меньшей мере основывается на представлении о «средних показателях» за длительный период, чем на идее об относительных вероятностях определенных экстремальных поведенческих проявлений, имеющих или не имеющих место на протяжении разумного периода или в ходе разумного числа наблюдений.

Природа обыденных представлений об индивидуальных различиях и пределах предсказуемости поведения будет более подробно исследована нами в следующей главе. В ней мы также рассмотрим обыденные мнения по поводу центральной темы данной книги об относительном влиянии личностных и ситуационных факторов на человеческое поведение».

Источник Ли Росс, Ричард Нисбет. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии.

Об авторе wolf_kitses