Print 
PDF
Последние годы понятно, что «второе издание капитализма» в России на надстроечном уровне сопровождается Реставрацией – как все предыдущие временные победы реакции, старающейся, чтобы часы истории пошли в обратную сторону. Ядром путинской политики выступает черносотенная тенденция, в точном соответствии с симпатиями последнего русского монарха. Она соединяет Реставрацию в публичном пространстве, в политике, с возрождением «традиционных ценностей» в быту, а проявляется с разных сторон – от культивирования царистских настроений с клерикализмом до апологии полицейского государства на улице и корпоративного – на работе. Всё остальное прикладывается – апология царизма, «героев белого дела» и прочего хруста французской булки, инвективы в адрес «революционных бесов» и «революционного террора», игра с огнём – настроениями национальной ненависти, где либеральный «антисталинизм» нечувствительно трансформируется в коричневые обличения Октября и Советской власти как «иудобольшевизма» [1].
Как сказано в одной мудрой книге, зло так или иначе приходит в мир, горе человеку, через кого оно приходит. Понятно, почему сейчас гг.буржуи вместе с обслуживающим их государством проводят реставрацию и ставят на черносотенцев. Вопреки всем пропагандистским усилиям, 43% россиян хотели бы жить при коммунизме, две трети или три четверти (в зависимости от вида вопроса) ностальгируют по советскому обществу, предпочитают плановую экономику рыночной и пр. При таких настроениях черносотенная тенденция – важный, а может и единственный способ «прикрепить» людей к современному капитализму, чтобы помыслить не смели рыпнуться из клетки к социальному равенству, несмотря на потери в численности.
В других республиках б.СССР и б.соцстранах ту же роль духовного поводка выполняют националисты до ультраправых включительно, вроде йоббиков в Венгрии и майданеров на Украине – собственно, их идеями окормляют низы, почему цензовые слои и наслаждаются либеральными свободами – на их ценности никто не посягает. Либералы, соответственно, рулят экономической политикой, после которой массам ещё трудней «посягать» и т.д. Круг замыкается, возникает симбиоз либералов с фашистами, вполне победивший в восточном «предполье Европы», но вполне просматривающийся и в западной её части.
В РФ пока что этого нет, поскольку она, как крупнейший «обломок СССР», недостаточно десоветизирована-декоммунизирована, а чем дальше от Ленина и советских идеалов, тем ближе к Гитлеру. Ну или к его испанским, румынским, венгерским, хорватским, латышским, украинским, эстонским, литовским, польским и пр. союзникам (вместе с обслугой).
Но, поскольку капитализм требует реакционной идеологии, а особенно периферийный, с зависимым развитием, вместо одной дряни у нас лезет другая, про которую и рассказ.
Какие конкретно лица, группы населения стали источником и проводником черносотенной тенденции в самом начале истории «демократической России»? Ведь советский режим был прогрессистским, население – просвещённым и приобщённым к высокой культуре, всё это оказывало влияние и на противников коммунизма/советской власти, как минимум на лучших из них. Исследование Киммо Каариайнена и Дм.Фурмана «Религия и ценностные ориентации российской элиты» в сборнике «Новые церкви, старые верующие – старые церкви, новые верующие. Религия в постсоветской России [2]» (М.: Летний сад, 2007. С.230-260) показало, что таким источником стала элита РПЦ, и именно потому, что в 1990-х годах была наиболее «несоветской» из всех элитных групп (политической-, бизнес-, медиа-, научной и пр. элиты).
Авторы показывают, что в 90-е годы лишь она была носительницей традиционалистской архаики, ныне насаждаемой властью повсюду. Все прочие категории элиты имели вполне советское и достаточно прогрессистское мировоззрение, с двумя важными изъятиями – доверие к людям сменилось недоверием, народофобия вытеснила культ «мнения народного» в советскую эпоху, а «свобода» стала важнее «равенства» (причём под тем и другим каждый понимал своё, см.ниже). Что отражает существо изменений общественного строя, случившегося в ходе контрреволюции 1989-1991 гг. и последующего «второго издания капитализма» в РФ.
Дальше я цитирую соответствующие места из работы авторов, с комментариями
«В 1998 году в рамках нашего проекта мы предприняли исследование ценностей российской элиты. На несколько сокращенную («элита» — народ занятой и «гордый») версию нашего опроса ответили 445 лиц, принадлежащих к политической, экономической, информационной и религиозной элите России: 121 представитель политической элиты (председатели думских комиссий, председатели и заместители председателей областных собраний, мэры, правительственные чиновники, начиная с ранга начальников управлений или отделов и до ранга министра), 120 — экономической элиты (руководители и заместители руководителей больших государственных компаний и частных предприятий), 110 — элиты средств массовой информации (СМИ) и 94 — религиозной, в том числе 68 представителей элиты РПЦ и 26 — других религий и церквей (мусульмане, буддисты, католики, баптисты)
Прежде всего посмотрим, кто эти люди, каковы их объективные характеристики…[см.таблицу 1 из работы.]
Наши данные позволяют также в какой-то мере выяснить и происхождение нашей элиты…. ясно, что для общества, пережившего такие бурные революционные изменения, как российское, степень преемственности элиты весьма велика. В политической элите не менее 39% занимали элитарные политические и управленческие позиции и в 80-е годы, т. е. при советской власти. Лиц, принадлежавших в это время вообще к элите (не обязательно к административно-политической), значительно больше (9% профессоров, 1% деканов факультета и т. д.). В других группах элиты в нашем опросе таких лиц несколько меньше. В элите религиозной и элите СМИ встречаются даже люди, в 80-е годы работавшие рабочими.
Респондентам задавался также вопрос о работе их родителей в 80-е годы, что в какой-то мере дает представление о межгенерационной мобильности. В политической элите в 80-е годы принадлежали к высшей советской элите (директора предприятий, главы администраций, прокуроры, профессора и т. д.) родители около 20% респондентов, в экономической и элите СМИ — несколько меньше, в религиозной — их практически нет (есть только два родителя-профессора). Членами КПСС были 55% родителей представителей политической, 57% — экономической, 60% — информационной и только 17% — религиозной. Представителями рабочих профессий — 16% родителей политической, 19% — экономической, 17% — СМИ и 28% — религиозной, колхозниками соответственно — 7%, 3%, 1% и 7%. В политической элите, таким образом, мы видим как высокую степень межгенерационной преемственности элитарных позиций, так и большое число выходцев из «низов» (не менее 23% выходцев из семей рабочих и колхозников). Это могут быть как люди, делавшие карьеру в советское время, когда в партийной бюрократии выходцы из рабочих и колхозников могли довольно быстро подняться вверх, так и теперешние депутаты, среди которых также много выходцев из низших социальных слоев».
К слову, это опровергает расхожее мнение, что, мол, в позднем СССР социальные лифты перестали работать, руководящий слой закуклился, стал пополняться «своими» и перестал включать выдвиженцев из среды управляемых. Нет, до самого конца СССР представлял собой эгалитарное общество, где все существенные различия были должностными, а не статусными и тем более не классовыми. Правда, первые были аномально велики, вследствие низкой стартовой позиции (уровень царской России», с которой СССР начал современное развитие). Что привело к привилегиям сперва спецам, потом по их примеру – управляющим кадрам. Плюс описанное – ещё одно доказательство, что «демократическая Россия» — не продолжение СССР, пусть даже в виде «недостатки без достоинств», а его полная противоположность.
«Политическая элита, таким образом, наиболее «сложная» по своему происхождению — и наиболее «потомственно элитарная» и наиболее «демократическая» одновременно. Сложность и «пестрота», очевидно, характерны для нее и в других аспектах — сочетании в ней лиц, сделавших скорее бюрократические карьеры, и лиц, выдвинувшихся посредством демократических выборов, что предполагает совершенно разные психологии, а также лиц очень разных политических взглядов (8% приверженцев КПРФ, 2% «гайдаровцев», 7% «яблочников»).
В элите СМИ выходцев и из «верхов» и из «низов» относительно мало. Здесь доминируют люди, вышедшие из среднего интеллигентского слоя (например, 11% — дети инженеров, 11% — учителей, 5% — врачей и т. д.).
Элита РПЦ — наименее «советски элитарная» и интеллигентская по своему генезису. Здесь больше всего выходцев из «социальных низов». Вместе с тем здесь особенно сильна профессионально-«кастовая» преемственность. 25% родителей представителей элиты РПЦ в 80-е годы работали в церкви (у неправославной элиты преемственность меньше). И 20% детей представителей религиозной элиты работают в церкви сейчас. Еще больше преемственность мировоззренческая и субкультурная. Мы видели, что только 17% родителей элиты РПЦ состояли в КПСС. Зато 69% церковной элиты были воспитаны религиозно и только 20% — нет, в то время как в нерелигиозных элитах воспитанных религиозно — лишь 10%. 84% имели религиозную мать (в нерелигиозной элите — 28%) и 63% — религиозного отца (среди представителей «светских» элит — только 6%). Таким образом, мы видим, что элита РПЦ в основном — люди специфической традиции и субкультуры, в советское время очень изолированной и живущей своим замкнутым миром и его интересами». Откуда это взялось и к чему привело, см. статью Николая Митрохина из того же сборника.
«…Неправославная религиозная элита значительно отличается в этом аспекте от элиты РПЦ. Здесь наследование профессии распространено значительно меньше. Только 4% родителей неправославной религиозной элиты работали в 80-е годы в сфере религии. Приток «свежей крови» здесь также больше — в 80-е годы работали в сфере религии 70% элиты РПЦ и только 35% неправославной религиозной элиты.
Прежде чем выяснять позиции отдельных групп элиты по тем или иным вопросам, надо посмотреть, в какой степени такие позиции есть вообще. Ведь может быть много вопросов, о которых люди просто не думали, — они их не интересуют или они о них слишком мало знают, — и таких, о которых они думали и, может быть, даже напряженно, но не пришли для себя ни к какому ответу. Поэтому посмотрим, как распределяются ответы «Не знаю» или отказы от ответов.
По удельному весу ответов «Не знаю» существуют колоссальные различия между светской и религиозной элитой. Светская элита не так уж сильно отличается в этом отношении от населения в целом, и те отличия, которые все же есть, могут быть объяснены прежде всего относительно высоким образовательным уровнем элиты — это такого же типа отличия, что и отличия более и менее образованных групп респондентов в общероссийском опросе.
Есть довольно большая группа вопросов, на которые представители светской элиты, как и наиболее образованная группа населения в целом, чаще дают определенные ответы, чем население в целом и его менее образованный сегмент. Ряд таких вопросов и процент ответов «Не знаю» на них обобщен в таблице 2.
Разный удельный вес ответов «Не знаю» на эти вопросы объясним уровнем информированности и заинтересованности. Есть, однако, группа вопросов, на которые светская элита, опять-таки, как и более образованная группа населения в целом, чаще отвечает «Не знаю». Частично они обобщены в таблице 3.
В основном это, как мы видим, вопросы религиозного характера, по отношению к которым образование, очевидно, скорее способствует выработке «агностической» и неопределенной позиции. Можно сказать, что это — такие вопросы, по которым, чем больше человек знает и размышляет, тем неопределенней становится его позиция. В этом отношении характерно, что меньше всего неопределенности в этих вопросах у экономической элиты, которая, несомненно, и думала над ними меньше, чем другие группы элиты.
Пока что мы говорили о «светских» группах элиты. Ответы религиозной элиты, как мы увидим, подчинены совершенно иной логике, и здесь явно действуют другие мощные факторы, «забивающие» фактор образования.
Мы не задавали представителям религиозной элиты целый ряд, общемировоззренческих вопросов, ответы на которые с их стороны очевидны, например, «верите ли Вы в Бога?». На такие вопросы, как мы полагали, все представители религиозной элиты ответили бы: «Да», и задавать их им было бы даже неприлично (как раз на такие вопросы часто отвечают «Не знаю» представители иных групп).
Среди вопросов, которые мы задавали представителям всех групп элиты, есть несколько, в ответах на которые духовенство более уверено, чем люди, принадлежащие к нерелигиозной элите. Так, 81% элиты РПЦ согласились с тем, что есть «абсолютные критерии добра и зла», 10% считают, что их нет, 1% «не знают» (среди нерелигиозной элиты — 33%, 58% и 3%). На вопрос о допустимости употребления наркотиков «никогда не допустимо» ответили 97% элиты РПЦ и 80% нерелигиозной элиты, о допустимости внебрачного секса — 90% и 19%, гомосексуализма — 91% и 62%, проституции — 91% и 46%, абортов — 93% и 12%, эвтаназии — 97% и 26%, самоубийства — 99% и 48%. Значительно реже отвечают «Не знаю» представители элиты РПЦ на вопросы об отношении к разным религиям. На ряд вопросов, например, о необходимости преподавания религии в школах, о привилегиях для РПЦ, об отношении к РПЦ процент ответов «Не знаю» приблизительно одинаковый (и очень небольшой) у религиозной и нерелигиозной элиты. Как мы видим, все это вопросы весьма специфические — или такие, по которым есть однозначная позиция церкви, непосредственно вытекающая из самой религиозной доктрины (эвтаназия, аборты, самоубийство), или близкие к этой группе и непосредственно затрагивающие положение церкви в обществе».
Тут проявляется гомология с этическими реакциями маленьких детей, которые реагируют на ситуацию, требующую сочувствия и содействия, чисто эмоционально, почему их оценки жёстче, нетерпимей и быстрей формируются. Что хорошо согласуется с идеей, что атеизм – это духовная взрослость; религиозность, соответственно, наоборот.
«Но на подавляющее большинство вопросов самого разного свойства представители элиты РПЦ отвечают «Не знаю» значительно чаще, чем представители других категорий элиты и населения в целом, причем различия здесь иногда просто колоссальны и удельный вес ответов «Не знаю» у религиозной элиты поразителен. Втаблице 4 обобщены некоторые из таких ответов».
Следовательно, в отличие от других групп опрашиваемых здесь молчаливо предполагается, что по данным вопросам можно не иметь собственного мнения и/или отдать решение вопроса на откуп «начальствующим» или «старшим».
«Примеры такого рода мы можем привести еще очень много. Мы видим, что они относятся к очень широкому кругу вопросов, — ко всем вопросам, кроме имеющих специфически религиозное значение, вплоть до самых «невинных» вроде вопроса о значении друзей.
При этом особенно высокий процент ответов «Не знаю» именно у элиты РПЦ — неправославная элита дает заметно больше четких ответов и в этом отношении значительно ближе к «светским» элитам и к населению в целом. Объяснить колоссальный удельный вес ответов «Не знаю» у элиты РПЦ фактором образования никак нельзя — более образованные люди склонны чаще давать на подобные вопросы ясные ответы, чем менее образованные, а элита РПЦ значительно образованнее населения в целом. Не подходит и объяснение столь частых ответов «Не знаю» крайней занятостью элиты РПЦ своими церковными делами и тем, что все интеллектуальные силы уходят на размышления по религиозным вопросам. Представить себе, что в силу крайней занятости представители церковной элиты размышляли, например, о распаде СССР меньше, чем представители самой необразованной группы населения (24% ответов «Не знаю» среди элиты РПЦ и 12% среди лиц с 7 и менее классами образования) невозможно. Кроме того, они часто отвечают: «Не знаю» — и на вопросы, вообще никаких размышлений не требующие, например, о друзьях или досуге.
Откуда же такое большое число ответов «Не знаю»? Очевидно, причина этого кроется в специфических социальных механизмах отбора элиты РПЦ».
Дальше авторы пишут, что злой КГБ мешал продвижению умных со взглядами. На деле же он скорей помогал, а отсутствие «взглядов» связано с исключительно низким качеством образования по общим предметам и «несоветсткостью» социальной среды, откуда вышли иерархи, почему не было принято интересоваться книгами, знанием, развивающими кружками. Тем более всё это приходило из советского общества, из которого гг.служители культа бежали, — а поэтому вызывало скорее отталкивание чем привлекало. См. то же самое исследование Митрохина. Получаются люди малообразованные, ограниченные, но с жёсткой позицией по вопросам, которые они полагают «нравственными». «Под словом «убеждения» я понимаю норов» (М.Е.Салтыков-Щедрин).
«Мы уже говорили, что не задавали непосредственно религиозных вопросов представителям религиозной элиты. Ответы же на такие вопросы «светской» элиты в основном обобщены втаблице 5.
Наиболее религиозна из трех «светских» элитарных групп — элита СМИ. При этом удельный вес действительно церковных людей, судя по проценту посещающих церковь не реже раза в месяц, среди них — не выше, чем в остальных группах. Но проявления личной религиозности встречаются чаще и роль религии в жизни информационной элиты больше. Это укладывается в картину элиты СМИ как наиболее «интеллигентского» (превалирование скорее личной, чем институциональной религиозности характерно для более образованных людей) и наименее «мужского» (мужчины всегда менее религиозны, чем женщины) сегмента элиты. Несколько меньше среди элиты СМИ лиц, для которых в религиозной идентификации важнее всего то, что они — приверженцы РПЦ, — 5% (среди политической элиты — 9%, экономической — 7%), несколько больше тех, для кого важнее то, что они вообще христианине, — 17 % (в политической элите — 13%, экономической — 11%).
Экономическая элита, напротив, самая нерелигиозная из элит (люди заняты «реальным делом»). В ответах политической элиты, на наш взгляд, следует обратить внимание на одну особенность. Молятся ее представители заметно реже, чем представители более образованной группы населения, верующих среди них меньше, людей, часто бывающих в церкви, — тоже. Но зато в ее среде довольно много лиц, посещающих церковь несколько раз в год (28%, в населении в целом — 19%). При этом мы должны принять во внимание, что политическая элита состоит в основном из мужчин, а из мужчин несколько раз в год посещают церковь только 8%. Очевидно, это связано с престижем, которым пользуется религия в современном обществе, и стремлением политиков в связи с этим иногда публично показаться в церкви (картины видных политиков, личная религиозность которых более чем сомнительна, в церкви со свечкой в руках часто можно увидеть по российскому телевидению). Характерно также, что лиц, для которых в их религиозной идентификации важнее всего, что они принадлежат именно к РПЦ, в политической элите больше, чем в других группах элиты.
Но в целом мы видим, что особо больших различий в религиозности разных групп элиты и между религиозностью элиты и населения в целом, и особенно его наиболее образованного слоя, нет. При всех колоссальных отличиях в доходах и образе жизни от основной массы населения элита в России (мы говорим, естественно, только о светской элите) мировоззренчески не представляет собой какой-то особой группы….
Никаких резких различий между светской элитой и «простыми людьми» нет и в моральных вопросах. Втабл.6 обобщены ответы на вопросы, раскрывающие относительную «жесткость» и «догматичность» моральных оценок.
Для правильной оценки этих данных надо иметь в виду, что ответы на эти вопросы говорят именно о ригидности или, наоборот, не ригидности, неопределенности моральных оценок, а не о том, насколько данная группа респондентов сама соблюдает в своем поведении моральные правила. Категорическое осуждение, например, гомосексуализма духовенством и относительно мягкое отношение к нему элиты СМИ отнюдь не означает, что гомосексуализм распространен в СМИ и не распространен в церкви.
Совершенно естественно, что религиозная элита имеет значительно более жесткие моральные оценки, чем население в целом и светские элиты. При этом никаких заметных различий элиты РПЦ и не православных религиозных элит в этом аспекте нет — в подобных вопросах религиозная элита вся целиком противостоит остальному обществу». Тут стоит повторить вышесказанное про этические реакции маленьких детей….
«Отношение к РПЦ
От вопросов об отношении к религии и моральных вопросов мы перейдем к отношению к церкви и ее положению в обществе. Если вопросы о вере мы представителям религиозной элиты не задавали, то вопросы об отношении к церкви как к институту и ее роли задавались, и мы можем сравнить ответы представителей религиозных элит (православной и не православной) и представителей светских элит.
Прежде всего посмотрим, как в целом оценивается разными группами церковь как институт. В ряду вопросов о доверии разным общественным институтам респондентам был задан вопрос о доверии к РПЦ. Вот как распределялись ответы на него — см.таблицу 8.
РПЦ является религией, к которой респонденты относятся лучше всего, и институтом, которому они больше всего доверяют. Но различия в отношении к РПЦ разных сегментов элиты очень велики.
Среди светских элит лучше всего относится к РПЦ и наиболее доверяет ей политическая элита. Наоборот, меньше всего — элита СМИ, что вполне соответствует тем особенностям ее сознания, которые уже выявились нами раньше — ее относительно большой, но «интеллигентской», не «ортодоксально-православной» и не «патриотической» религиозности. Но различия между светскими элитами меркнут перед колоссальными различиями между ними и элитой РПЦ и элитой РПЦ и неправославными религиозными элитами.
Элита РПЦ не только значительно больше любит свою организацию и доверяет ей, чем другие группы элиты и население в целом, что вполне естественно, но и доверяет ей значительно больше, чем другие группы элиты доверяют своим институтам. Так, среди представителей политической элиты полностью доверяют Думе только 9%, а правительству — 10%, среди представителей элиты СМИ полностью доверяют СМИ 8%. При этом разница в степени доверия к «своим» институтам и доверия к ним же со стороны других групп элиты не так уж велика (в целом, например, «очень доверяют» СМИ 4% всей элиты). Между тем, «очень доверяют» РПЦ 88% церковной элиты.
Является ли эта позиция «полного доверия» к самим себе позицией религиозной, теологической? Религиозная, догматическая основа этой позиции очевидна. Но вопрос о доверии к РПЦ подразумевал отношение к церкви как к конкретному социальному институту и задавался в ряду вопросов об отношении к другим институтам (Думе, правительству, профсоюзам, армии и т. д.). И чисто логически, «теоретически» возможна предельно высокая оценка церкви как мистического организма, «тела Христова», при низкой оценке «земной» современной церкви, церкви как социального института. Поэтому мы имеем дело здесь все же не столько с позицией собственно религиозной, теологической, сколько с позицией идеологической, или с той промежуточной зоной, где теология незаметно становится идеологией.
Очень характерно, что в отношении к РПЦ и доверии к ней антагонистами религиозной элиты РПЦ является не какая-то группа светской элиты, а религиозная элита неправославных церквей и религий — главный религиозный «конкурент» РПЦ.
…отношение элиты РПЦ ко всем другим религиям — на порядок хуже, чем у других групп элиты и населения в целом. Это не зависит ни от образования (образованные слои более терпимы, а элита РПЦ нетерпимее и самых необразованных). И, очевидно, не зависит даже от веры, ибо элита РПЦ менее терпима и благожелательна к другим религиям, чем самая религиозная часть населения. Между тем, строго говоря, вера и не подразумевает плохого отношения к другим верам, тем более, что в нашем опросе вопросы звучали не как «отношение к кришнаизму», а как «отношение к кришнаитам». Очевидно, как и в случае «полного доверия» церковной элиты к своей собственной организации, мы здесь имеем дело не столько с религией как таковой, сколько с идеологией, порожденной интересами православного духовенства как социального слоя и церкви как института.
Это становится совершенно очевидно, если мы посмотрим на «иерархию» «хороших» и «плохих» отношений элиты РПЦ к другим религиям. Лучше всего отношение к мусульманам, затем идут староверы, потом — евреи, католики и Русская Зарубежная Православная церковь, далее буддисты и наконец — баптисты, пятидесятники, кришнаиты, иеговисты (табл. 9).
Что же это за иерархия? Ясно, что эта иерархия имеет не религиозное основание, это не иерархия религиозной близости или отдаленности от православия. Никакие теологические причины не могут объяснить, почему отношение к нехристианам — мусульманам и евреям лучше, чем к русским православным иной церковной юрисдикции, к буддистам — лучше, чем к христианам баптистам. Но тогда на чем же основана эта иерархия, в каких аспектах буддист «лучше», чем баптист?
Основания для такой иерархии — в степени опасности от данной религии не для душ верующих, а для социального положения РПЦ.
Мусульмане, во всяком случае, до последнего времени не делали никаких попыток пропаганды среди русского населения, не отнимали паству у русского духовенства. Между исламом и русскими — мощная психологическая стена. Поэтому никакой угрозы от них нет и отношение к ним самое хорошее, вернее, наименее плохое. Никакой прозелитической активности со стороны староверов также нет, но отношение к ним несколько хуже, потому что они — русские и, следовательно, самим своим бытием подрывают идею РПЦ как символа «русскости», единственной национальной русской веры. От евреев-иудаистов тоже никакой опасности в плане возможного обращения русских в иудаизм нет, ее даже меньше, чем в случае мусульман. Но евреи воспринимаются как сила, которая всегда боролась и борется против монополии национальной церкви, как «передовой отряд открытого общества». Поэтому отношение к ним хуже, чем к мусульманам. Вообще вся эта иерархия — иерархия степени опасности от разных религий для интересов РПЦ. Наиболее нелюбимые религии — это религии, ведущие наиболее активную пропаганду среди русских, — поэтому в одной компании оказываются предельно далекие друг от друга иеговисты и кришнаиты.
Мы не хотим сказать, что наши респонденты в религиозной элите буквально так и рассуждают, определяя свое отношение к разным верам. Наверняка, если бы мы попытались добиться у них объяснения своей позиции, они дали бы иную, идеологическую мотивировку, говоря прежде всего о традиционности и нетрадиционности, о «сектантстве», «фанатизме». Но фактически это было бы просто выражением в идеологических формулах социальных интересов церкви и той же иерархии опасностей для этих интересов (традиционность — это безопасная для РПЦ замкнутость религии в пределах своей национально-религиозной общности, «фанатизм» — это активный прозелитизм среди русских).
Эта идеология сохранения «национально-религиозного статус-кво», враждебности к любым попыткам разрушить связку «верующий русский—прихожанин РПЦ», и эта иерархия отношений к разным религиям имеют очень глубокие корни. В громадной мере она была идеологией и царизма и с 30-х годов, и особенно в послевоенный период, советской власти, боявшихся любых спонтанных религиозных (как и вообще любых) движений, подрывающих стабильность самодержавной и затем коммунистической систем.
Поэтому естественно, что эта идеология в громадной мере определяет и отношение к религиям населения в целом. Хотя уровень нетерпимости у элиты РПЦ на порядок выше, чем у населения, иерархия отношения к разным религиям приблизительно та же.
Нерелигиозные элиты в этих вопросах, как впрочем и во всех, значительно ближе к населению, чем к церковной элите. При этом некоторые особенности отношения отдельных элит к различным религиям заслуживают внимания.
Политическая элита из всех элитарных групп в своем отношении к разным религиям наиболее близка к элите РПЦ, т. е. и вообще наиболее нетерпима и особенно нетерпима к религиям, наиболее опасным для сохранения связки — «верующий русский — прихожанин РПЦ». В отношении к пятидесятникам, иеговистам и кришнаитам она даже нетерпимее населения в целом….эта нетерпимость, как мы увидим дальше, органически связана с другими мировоззренческими установками этой элиты — не самой религиозной, но наиболее консервативной и националистической части элиты в целом.
Элита СМИ, как и следовало ожидать, самая благожелательная ко всем религиям, и, следовательно, ее отношение к ним наиболее не похоже на отношение элиты РПЦ. В распределении ее благожелательности и неблагожелательности также есть значительные отклонения от отношения церковной верхушки. Это — единственная группа элиты, у которой высказываний очень хорошего отношения к евреям значительно больше, чем высказываний очень плохого отношения. Естественно, что здесь выражается не отношение к иудаизму как к религии, а отношение к евреям как к активному «прозападному» меньшинству. Как антисемитизм в российском (и шире — европейском) контексте неотделим от «антизападничества», «антимодернизма», так хорошее отношение к евреям — символ западнической ориентации, ориентации на «открытое общество». По тем же причинам и отношение к мусульманам у элиты СМИ значительно хуже, чем у других групп элиты (ислам ассоциируется с «закрытостью», антизападничеством, недемократичностью).
Отношение к привилегиям РПЦ и, соответственно, к правовому равенству религий видно изтаблицы 10.
Как можно легко увидеть, идеи равноправия религий и привилегий для определенных религий у многих респондентов (и в общероссийском опросе, и в «элитарном») довольно смутные. Во всех группах опрошенных удельный вес тех, кто выступает за привилегии РПЦ, выше, чем тех, кто против равноправия религий. Каким-то не совсем ясным для нас образом значительный процент опрошенных одновременно и за привилегии РПЦ, и за равноправие. Вопрос о привилегиях баптистов задавался нами скорее для проверки того, что респонденты понимают под привилегиями. В целом, естественно, идея привилегий для баптистов респондентами отвергается. Тем не менее во всех светских группах элиты есть небольшие меньшинства, которые «скорее за» такие привилегии, а в элите РПЦ 3% «полностью за» и 1% — «скорее за». Представить себе, что это — то самое крохотное меньшинство церковной элиты (тоже 4%), которое против привилегий своей церкви, т. е. что это люди, которые против привилегий для своей церкви, но за привилегии для чужой, мы не можем. Скорее всего это лица, у которых в голове — нечто вроде идеи привилегий для всех.
Тем не менее, несмотря на некоторую «непроясненность» идей равноправия и привилегий, в целом они все же понимаются адекватно, о чем говорит сама логика распределения ответов. Мы видим, что различия в ответах элиты РПЦ и других групп населения колоссальны. Стремление к привилегиям объединяет подавляющее большинство — 91% — опрошенной православной элиты. Полное доверие и высочайшая оценка своей религиозной организации, очень низкие оценки других, причем прежде всего посягающих на ее реальную или потенциальную паству, очень незначительная поддержка равноправия религий и поддержка обязательного для всех учеников преподавания православия, — все это единое целое, единая система взглядов, единое стремление РПЦ к положению государственной церкви, утраченному в 1917 году. При этом единстве особенно важно подчеркнуть, что в элите РПЦ все же есть крохотное меньшинство — 8%, выступающее против привилегий (как есть и совсем крохотное меньшинство — 2%, которое не доверяет своей организации)….
Различия светских элит в вопросе о привилегиях РПЦ в целом укладываются в уже знакомую нам картину. Политическая элита — не самая религиозная, но самая «процерковная». Поддержка привилегий в ней даже выше, чем в населении в целом (несмотря на ее высокий образовательный уровень, обычно связанный скорее с поддержкой идеи религиозного равноправия). Характерно, однако, что особой поддержки преподавания религии в школах она не оказывает (противников любых форм такого преподавания в политической элите больше, чем в других сегментах элиты, и больше, чем в населении в целом)».
Так было тогда, в 2000-е годы стало иначе, именно в силу роста традиционализма в обществе, о чём см. P.S., к чему «прислушалась» власть. Если при Ельцине власти внедряли капитализм, ломая людей об коленку, демонстративно пренебрегая массовыми настроениями – тем более большинство было занято простым выживанием, то в путинские годы стали использовать настроения, одновременно формуя их в нужную сторону. В этом смысле путинская власть демократичнее ельцинской и, как всегда при буржуазной демократии, — манипуляция тоньше и подлее.
«Очевидно, здесь проявляется специфическое для нее «идеологическое» отношение к религии — скорее как к символу национально-консервативных политических ориентаций, чем как к серьезному делу, на которое стоит тратить время и силы и без того загруженных детей.
Патриотизм, национализм, шовинизм
Если высокую оценку собственного народа называть патриотизмом [3], то степень патриотизма в разных группах соответствует их степени поддержки привилегий РПЦ. Это видно из таблицы 11, где указан процент тех, кто «безоговорочно согласен» с рядом определений русского народа (в общероссийском опросе этот вопрос не задавался!).
Элита РПЦ опять как бы противостоит всем иным категориям элиты. Ее оценки качеств русских очень высоки. Ясно, что это — прямое продолжение высочайших оценок собственной организации, которая мыслится неразрывно связанной с «русскостью». При этом мы видим, что больше всего различий — в оценках такого качества, как религиозность. Совершенно очевидно, что высокая религиозность русских для элиты РПЦ — предмет веры, ибо никакими эмпирическими измерениями религиозности, да и историческим опытом, это не подтверждается. Здесь мы опять-таки видим, что собственно религия для элиты РПЦ является как бы компонентом национально-консервативной идеологии и предметом веры для нее является скорее эта идеология.
Политическая элита наиболее близка в этом вопросе, как и в других, к элите РПЦ, элита СМИ — наиболее далека, экономическая элита — «посередке». Но есть одно любопытное отклонение от этого порядка — это высокая оценка экономической элитой русского трудолюбия».
Подобная похвала из уст классового врага подтверждает контрпродуктивность советского отношения к работе и предприятию как общему делу в условиях капитализма.
«Схожую картину мы видим и в распределении ответов на вопрос: «Гордитесь ли Вы тем, что Вы — гражданин России?» (табл.12).
Гордость за свой народ и свою страну теоретически может совершенно не быть связанной со стремлением к ее великодержавию. Но это — теоретически и во всяком случае — теоретически для России. Это видно изтаблицы 13.
Утверждения, с которыми мы предлагали согласиться или не согласиться, объединены в «пары». Первое утверждение в паре — «великодержавное», второе — нет. Если смотреть только на согласие с «великодержавными» утверждениями, элита РПЦ — не на первом месте. Но если смотреть на согласие с «невеликодержавными» утверждениями и на отношение между одобрением первых и вторых утверждений (элита РПЦ, как мы уже говорили, особенно часто отвечает на такие вопросы: «Не знаю»), мы увидим, что самые «имперские» настроения у нас все-таки в православной верхушке. И наоборот, самые «неимперские», «невеликодержавные» — в элите неправославных церквей».
Что делает их, в силу «антиимперскости», пятой колонной национализмов соседних стран «типа восточноевропейских». Также как российские либералы – не борцы за политические свободы (нет больших врагов разномыслия и народовластия, чем они), но просто квислинги. Different animals – same shit.
«Различия между «светскими элитами» такие, как и следовало ожидать в свете всего вышесказанного.
Стремление к тому, чтобы Россия была «нормальной» страной, предполагает ее участие на равных в ООН и других межгосударственных объединениях, подчинение их решениям и т. д. Стремление к «сверхдержавному» статусу — прежде всего опору на армию. Изтаблицы 14 мы видим, что ответы на вопросы о доверии к международным объединениям и к армии распределяются в соответствии со степенью присущих данной группе респондентов великодержавных тенденций.
То, что элита РПЦ наименее доверяет мирной ООН и наиболее — армии, выглядит парадоксом. Но в свете всего того, что уже было сказано, это вполне естественно».
То же верно и для отношения к демократии: элита РПЦ к ней тогда относилась хуже всего, и существенно хуже, чем население (табл.15).
«Мы все время сталкиваемся с тем, что связь между ответами на разные вопросы скорее психологическая, чем логическая. Логически возможно быть сторонником российской великодержавности и российской демократии одновременно (как логически возможно полностью доверять РПЦ и не стремиться к привилегиям для нее или очень любить РПЦ и не так уж высоко оценивать нравственные качества русского народа и т. д.). Но российская культура почти не дает таких комбинаций, и психологически подобные сочетания маловероятны. Демократ-империалист — сочетание редкое и неустойчивое. Это видно по корреляции ответов на вопросы о российской великодержавности и на вопрос о перспективах демократии в России…».
Однако ж Навальный с партией Милова пытаются занять эту нишу. В Украине – или Венгрии – наоборот, «демократ» — синоним экспансиониста, вследствие истории соответствующих национализмов.
«Мы видим, что наибольший процент убежденных, что «демократия — не для России», в элите РПЦ. Меньше всего сторонников этого взгляда — в элите неправославных церквей. Порядок относительной «демократичности» отдельных групп «светской» элиты тот, с которым мы встречались уже много раз. Наименее демократична из «светских» элит — политическая, наиболее — информационная, между ними — экономическая.
Строго говоря, можно пессимистически оценивать перспективы демократии в России и даже быть убежденным, что «демократия — не для России», будучи сторонником демократии. Но это, как и другие логические возможности такого рода, — возможности теоретические. Это видно, например, по удельному весу в различных группах тех, кто при выборе между ценностями свободы и равенства безоговорочно выбирает первое или второе.
Элита РПЦ оказывается единственной элитарной группой, представители которой чаще выбирают равенство, чем свободу (табл.16). Ближе всего к ней опять-таки политическая элита. Правда, дальше всего от нее на этот раз — не элита СМИ, как мы уже привыкли, а экономическая элита. Объясняется это, очевидно, тем, что идея равенства в современном российском контексте связана прежде всего с равенством доходов, а это экономическая элита, о чем еще мы будем говорить позже, совершенно не приемлет.
Ценность демократии выявляется также в том, насколько важными считают различные группы респондентов поддержание порядка и защиту свободы слова. Данные об этом обобщены втаблице 17 .» Понятно, что как представители РПЦ, когда «доверяют армии», имеют в виду символическую «русскую армию», какой она должна быть в мире их мечты, а не реальных «федералов», так защищающие «свободу слова» либералы и демократы имеют в виду свободу их слова – когда всем прочим заткнули рты, и только они состязаются между собой в стилистике и риторике, поскольку инакомыслящие, посягающие на содержание месседжей, не слышны.
«Мы видим при некоторых модификациях это — все тот же уже привычный нам порядок, не нуждающийся в комментариях. Единственное, что стоит отметить, — это значительный удельный вес представителей экономической элиты, считающих, что защита свободы слова не важна. Мы только что видели, что при выборе между свободой и равенством экономическая элита чаще, чем другие группы, выбирала свободу. Но при сопоставлении данных таблиц 16 и 17 становится ясно, что это — скорее отвержение равенства в доходах, чем выбор свободы [и вообще социального равенства, неприемлемого не только для бизнесменов, но и их обслуги – политиков, журналистов и пр.].
Наконец, наши выводы о сравнительной приверженности принципам демократии разных элит подтверждаются и сравнением доверия, выражаемого ими различным институтам. Данные об этом доверии и недоверии обобщены втаблице 18.
Выражение доверия или недоверия различным институтам, как, впрочем, и любое высказывание респондентов, могут быть интерпретированы по-разному. На наш взгляд, здесь соединены, «сплавлены» отношения к конкретным институтам, как они существуют сейчас, с отношением к «идее» этих институтов, общим идеологическим представлением об их важности.
В этом отношении особенно удивительна высокая степень доверия к армии. Для населения в целом, элиты РПЦ, политической и экономической элиты армия — наиболее пользующийся доверием институт. Причем особенно велики и доверие к армии, и разница между доверием к армии и доверием к любому другому институту (кроме своего собственного) у элиты РПЦ. Откуда столь высокое доверие к армии? На наш взгляд, доверие к реальной российской армии, какой она есть сейчас, не может быть очень большим, и высокий уровень доверия к армии — это не оценка реальности, а отражение чисто идеологической, символической значимости армии. Если в сознании группы существует положительный образ мощного авторитарного государства, диктующего свою волю соседям и миру в целом, идеологическая оценка армии должна быть очень велика, и выражение доверия армии отражает скорее эту оценку, чем оценку реального состояния конкретной российской армии 1998 года. Поэтому естественно, что наивысшая оценка армии — у элиты РПЦ, наиболее «великодержавной» и наименее демократической по своим идеологическим ориентациям группы опрошенных.
Посмотрим дальше на иерархию институтов, существующую в сознании элиты РПЦ. На наш взгляд, вся она отражает скорее общие идеологические установки, чем отношение к конкретным реальным институтам. Сразу же за армией по степени выражаемого доверия, хотя и с большим отрывом от нее (62% и 39%), идет правительство, затем Дума (31%). Теоретически мы могли бы ожидать большего доверия Думе, чем правительству, ибо именно Дума наиболее поддерживала выгодное РПЦ и устанавливающее ее привилегированное положение законодательство. Но Дума оказывается все-таки на третьем месте, а правительство — на втором. На наш взгляд, в этой оценке опять-таки сказываются общие идеологические установки. Как бы ни была хороша для РПЦ конкретная теперешняя Дума, сама «идея» Думы — это идея парламентаризма, свободы и демократии, а «идея» правительства — идея власти как таковой. Общие идеологические ориентации респондентов по отношению к «идее» институтов — важнее их отношения к реально существующим в данный момент институтам.
На последних местах в иерархии институтов в сознании элиты РПЦ — телевидение, СМИ в целом и партии — институты, по своей природе наиболее связанные со свободой слова, с идеологической конкуренцией, т. е. с идеями, наиболее противоречащими идеям и ценностям элиты РПЦ.
У неправославной религиозной элиты совершенно иная иерархия доверия. На первом месте у нее — доверие к правительству, на втором — к Думе, причем несмотря на поддержку Думой привилегированного положения РПЦ, доверие к Думе — выше, чем у РПЦ. В полном соответствии со своими общими идеологическими установками, неправославная элита не очень-то доверяет армии. Доверие к армии здесь — на четвертом месте. Партиям, однако, и она не доверяет.
По доверию к армии, опять-таки, как мы уже привыкли, наиболее близка к элите РПЦ политическая элита. Но одновременно она высказывает относительно высокое доверие к Думе. Очевидно, это связано с тем, что среди респондентов было много депутатов, а тенденция выражать большее, чем другие группы, доверие к своему собственному институту, общая и естественная. Элита СМИ также больше, чем другие группы, доверяет СМИ, а о грандиозной степени доверия элиты РПЦ к РПЦ мы уже говорили. Элита СМИ, как и следовало ожидать, наименее доверяет армии. Поразительно низок во всех группах уровень доверия партиям».
Показательна недемократичность всех фракций элиты вроде бы демократического государства. Они не доверяют ничему, что представляет народовластие и честную идейную борьбу.
«Стоит особо отметить согласие и несогласие с утверждениями о конкуренции. В этом вопросе элита РПЦ — наиболее «социалистична», значительно более «социалистична» не только, чем все другие группы элиты, но и чем население в целом. Наоборот, неправославная религиозная элита именно в этом вопросе наиболее «капиталистична». Почему отличия между этими двумя группами наибольшие именно в этом вопросе? Мы думаем, что это — тот из социально-экономических вопросов, который вызывает наибольшие ассоциации с вопросом о свободе религий. Слово «конкуренция» у представителя религиозных элит ассоциируется со свободным соперничеством религий и идеологий. А так как именно это — наиболее неприемлемо для элиты РПЦ и наоборот, именно к этому стремятся неправославные церкви, отношение к религиозной свободе переносится и на отношение к экономической конкуренции.
На противоположном полюсе от наиболее консервативной элиты РПЦ из «светских» элит в этих вопросах — не элита СМИ, а экономическая элита. Мы уже видели раньше и сейчас убеждаемся вновь, что идеи конкуренции и неравенства наиболее свойственны этой группе».
Что речь идёт о конкуренции религий, а не о конкуренции экономической видно из того что сейчас идеи конкуренции и неравенства ничуть не ослабли, но резко усилились в сравнении с 90-ми годами. И гг.клерикалы ничего не имеют против, никаких левых оттенков даже в их риторике не наблюдается
Наконец, хорошим подтверждением рабочей гипотезы, что именно руководство РПЦ вместе с молодыми кадрами этой организации выступило главным источником черносотенной тенденции, служит согласование во времени двух разных процессов,
1) первые признаки черносотенной тенденции проявляются с 2005-2006 гг. Это предпочтение «порядка», отторжения демократии, поведение, расходящееся со словами на публику, особенно в плане оценок страны, государства, и отношения между людьми к ней.
«Российское общество при Путине обретает новую стабильность…. И ряд наши данных говорят об улучшении морального состояния общества, возвращении людям некоторой уверенности в своем государства даже — чувстве гордости им. На табл. 7 мы видим, что в последние годы несколько увеличивается доверие ко всем государственным институтам. Колоссальное доверие к президенту как бы переносится на другие институты, доверие к ним растет по мере того, как растет и зависимость от президентской власти и независимость от общества.
Улучшается «моральный климат» общества. Выше мы приводили цифры, показывающие неуклонное падение числа лиц, считающих что большинству людей можно доверять. В 1999 г. таких людей осталось 18 %. Но к 2002 г. нового падения не было. Процент доверяющих — тот же, 18 %. А к 2005 г. их процент уже возрос до 21 %. Выросло число людей, гордых своей страной (см.табл. 19) [4]».
Чего стоят эти гордость и доверие на деле (или что они прикрывают у лицемеров, или насколько они шизофреничны – у людей честных и искренних) видно из сравнения этих цифр с реальной динамикой нравственного состояния российского общества, полученной социальными психологами. Или на основе массовых настроений, которые связаны не с идеологическим дискурсом (тут люди скорей говорят «как надо»), но с желаемым действием в отношении своих ближних. Тут картина печальна – трагический рост агрессии, отчуждения, и взаимного подозрения с ненавистью, на фоне равнодушия, а то и презрения к бедным, которых, на минуточку, 60% — установившегося именно в эти годы.
«Эволюция общественного сознания и общественных институтов России в постсоветский период — это эволюция в антидемократическом направлении… В 2005 г. мы задали новую серию вопросов, касающихся общих политических позиций, ответы на которые во многом были для нас неожиданны и выявили громадное распространение антидемократических … установок (см.табл. 20)».
[Одновременно наблюдается] рост поддержки идеи придания РПЦ статуса официальной государственной церкви и принудительного ограничения государством деятельности других религий. Это видно и в ответах на многие вопросы. Так, в 1996 г. нами был задан вопрос о том, «как бы Вы отнеслись, если бы религиозные группы [5], которые я перечислю, организовали по радио и телевидению религиозные программы?». Ответы выявляют уже знакомую нам иерархию отношения к разным религиям, в которой протестанты находятся ниже мусульман, и ясную поддержку привилегированного доступа РПЦ к СМИ и ограничения этого доступа для других религий (см.табл. 21).
Втабл. 22 мы видим, как с 1996 г. по 2005 г. ослабла поддержка религиозной свободы и равноправия и усилилась поддержка привилегий РПЦ. При этом «согласны» и «скорее согласны» с привилегиями РПЦ в 2005 г. 45% неверующих и 36% атеистов!
Сторонников обязательного обучения в средней школе всех детей основам православной веры в 1996 г. было 11 %, 1999 г. — 14 %, 2002 г. — 11 %, 2005 г. — 24 %. В 2002 г. с тем, что представители РПЦ должны участвовать в управлении государством, согласились («полностью» и «скорее») 44 %, в том числе верующих — 52 %, колеблющихся — 46 % , не верующих — 29 %, атеистов — 21 %. С тем, что телевидение имеет право показывать программы, запрещенные РПЦ, не согласились и скорее не согласились — 39 % всех опрошенных, в том числе 44 % верующих, 37 % колеблющихся, 29 % неверующих и 32 % атеистов. С тем, что власти не должны принимать решения и законы, противоречащие учению РПЦ, согласились 45 %, верующих — 55 %, колеблющихся 49 %, неверующих — 26 % и атеистов — 19 %
Если принять во внимание, что, как мы уже видели, в 2002 г. только 16 % в согласились с тем, что церковь имеет ответы на социальные вопросы, стоящие перед страной, считают, что церковь должна выступать по вопросам, связанным со своевременной уплатой пенсий и жалованья 26 %, по вопросам безработицы — 31 %, по вопросам борьбы с коррупцией — 32 %, ясно, что это участие в управлении мыслится не как реальное участие в выработке конкретных политических решений, а как общее религиозное и моральное освящение власти и участие в поддержании религиозного контроля над обществом, мер по укреплению его символического «морально-политического единства».
В 2005 г. считали, что нельзя позволять новым для России церквям строить религиозные здания или покупать для религиозных целей старые здания — 55 %, проповедовать в общественных местах — 66 %. распространять свои издания — 60 %, открывать религиозные школы — 62 %, проповедовать по телевидению — 62 %. В этом же году считали, что должны быть запрещены публичные выступления против религии — 36 %, в том числе 24 % атеистов и 22 % неверующих (!), что противникам религии нельзя позволять преподавать в университетах — 17% (5% атеистов и 15% неверующих!), что книги, написанные противниками религии, надо изъять из местных библиотек — 22 %, в том числе 14% атеистов и 12% неверующих». И т.д…. Всё это напоминает не европейское общество, а царскую Россию или исламский мир, порядки которых ещё тогда были путеводной звездой гг.клерикалам, а сейчас стали для власти.
2) в то же время на новом витке «рыночных реформ» церковь активно требует клерикализации общества и в конце концов получает её. Власть чем дальше, тем больше действует в этом направлении – ОПК в школы, церквям – музеи и поликлиники, храмы – вместо городских парков, священников – в тюрьмы, больницы и роты и пр. Важно подчеркнуть, что происходящие изменения не связаны с религиозностью как таковой (по данным авторов, последняя в этот период практически не вырастает), но именно с клерикализацией, когда общественное пространство в РФ меняется в соответствии с принципами и ценностями, в 90-е годы присущими только элите РПЦ и, в общем, чуждыми другим группам элиты.
3) Наконец сегодня, после восстания народа Юга и Востока Украины против ультраправого переворота, Путин решил поддержать это последнее вопреки воле мирового гегемона (как некогда РФ помогла южным осетинам отбиться от этнической чистки, в который раз устраиваемой националистическим режимом в Грузии, по части союзности и подконтрольности США сравнимого с режимом Трухильо). Вот тут даже у криминально – олигархической РФ был выбор по части союзников и общего имиджа этой поддержки.
Восстание против Киева, ставящего мятежные регионы под прямой контроль олигархов, собирающего армию для их усмирения, с авангардом – карательными отрядами ультраправых [6] – было скорей левым, чем руссконационалистическим, охватывало скорей «советских людей», чем сторонников «русского мира», даже там, где последние и всплывали наверх. Неслучайно чем дальше, тем больше левая альтернатива (её возможности не стоит преувеличивать) национализму получает поддержку именно здесь; на территории, контролируемой переворотчиками, она высказана, но в действиях не просматривается (пока?). Отсюда активное участие в событиях действительно коммунистических и интернационалистских силы – « Боротьбы» и Союза коммунистов Украины (на их стороне все мои симпатии и солидарность).
Иными словами, у путинского режима была возможность выбрать один из двух возможных антуражей поддержки, особенно в пропагандистской сфере, в обращениях к Европе и пр. Первый это, условно говоря, лево-прогрессистский – мы за право народа на восстание и самоопределение, которым народ Крыма, Харькова и Донецка вправе пользоваться ничуть не менее, чем «народ Галиции», сконцентрировавшийся в Киеве, навязавший стране свою волю при организаторской и ресурсной поддержке Запада, мы против ультраправого переворота в Киеве, особенно в связи с той волной фашистского и криминального террора [7], которая захлестнула страну потом.
Использует же он левых авторов, включая знаменитого Ассанжа, на Раша тудей, вместе с каноническими сюжетами обличения социальных язв и военных преступлений капитализма(!), межимпериалистические противоречия – великая вещь. Опять же, именно коммунистические партии Европы (также как левые, не изменившие своим идеям) увидели первыми, что «Евромайдан» — это правый переворот, с угрозой фашизма на перспективу, а не демократический движ [8].
Разного рода «евроскептики», а точней – ультраправые – осудили происходящее позже и отвергли не так однозначно. Однако на референдум в Крыму приглашаются именно ультраправые, до откровенных наци включительно. К ним, а не к левым из европейцев обращается государство РФ, ставшее наперекор империализму США и ЕС (в чём залог неудачи, также как в желании немедленно откусить кусок – прометейство стратегически куда разумней). Естественен вывод, что это – следствие черносотенной тенденции, набравшей такую силу в последние годы, что власти уже не переломить даже ради собственной эффективности.
Примечания:
[1] Характерный пример — ЖЖ настоящего либерала и радетеля за права человека taki_net, в рамках общей борьбы с «совком» рекламирующего антикоммунистические инвективы столь же типового фашиста man_with_dogs. Или бывший эсэсовец, издатель трудов Ханны Арендт про тоталитаризм, видел в них продолжение его собственной борьбы с коммунизмом, и более успешное.
[2] Там же дан интересный анализ динамики религиозности при переходе от советского общества к современной РФ.
[3] Забавно, что либеральные авторы исходят из понимания патриотизма, типичного для правых националистов Восточной Европы, румынских, венгерских или украинских. Они тоже говорят о «любви» (на деле высокой оценке, т.е. о превосходстве) к «народу», а не «стране» — поскольку последняя может и должна прирастать спорными территориями, её границы неопределённы. Для прогрессивных сил, от коммунистов для левых националистов включительно патриотизм – это чувство в отношении не «народа», а общественного устройства, за которое стоит бороться и которое не грех защищать, ибо передовое (первые) или же в отношении «страны», история которой естественным образом требует этого устройства (вторые). То есть не Blut und Boden и прочая метафизика, связанная с «народом», «нацией» и пр. Да и в украинской ситуации социология показывает что те, кого евромайданеры именуют «народом», есть сильно смещённая выборка из него – настолько смещённая, что предпочтения власти противоположны vox populi. В европейских демократиях, впрочем, такая же штука, так что европеизация налицо.
Поэтому российские либералы горячо аплодировали расстрелу парламента собственной страны, требовали убийств защитников конституции, но активно поддерживают ультраправый переворот в Киеве. Они верят , что пули с дубинками боевиков «Правого сектора», введённых переворотчиками в структуру МВД, предназначены для простых харьковчан, дончан, луганчан, а к ним не относятся – мол, сумеют и здесь наладить симбиоз с ультраправыми, который сложился на Майдане и уже господствует по всей Восточной Европе.
[4] Здесь и далее цитируется другая статья того же сборника: Дмитрий Фурман, Киммо Каариайнен, Вячеслав Карпов «Религиозность в России в 90-е гг. XX — начале XXI в» (Ibid., c.6-87).
[5] Показательно, что гг.либералы, по идее должные быть защитниками свободы совести, т.е. права исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, также как вести атеистическую пропаганду, спросили именно «религиозные группы», а не «идейные течения» (почему выпадают агностики и атеисты). В мире их мечты свободомыслия не предполагается – только возможность выбора веры, как товара в супермаркете.
[6] Поэтому быть сегодня против войны – это быть против властей в Киеве, уже вовсю воюющих с народом, который они страстно хотят заполучить в качестве подданных. Ну и их западных кураторов.
[7] См. Рэкет по-бандеровски; Новости демократии; стоп гоп-стопу!; ещё более свежие новости демократии; Новые хозяева; Анатомия узурпации: почему у власти в Украине обязательно останутся те же лица; Украину накрывает криминальный хаос; и т.д.
[8] Не случайно сейчас тем украинским левым, кто сохранил верность своим идеям, но одновременно желающим «быть с народом» (или не готовым переть против рожна, как боротьбисты), приходится признавать гегемонию ультраправых в «народе», и одновременно отбиваться от откровенной клеветы на тему «антиукраинской пропаганды». Часто, что хуже всего, со стороны своих вовремя перековавшихся товарищей. Неслучайно свою, вполне общедемократическую программу ( пп.1-5), они адресуют европейским парламентам и народам «старой Европы», не майдановцам. Те, вследствие правой гегемонии, могут и не понять.
Мариупольские рабочие поняли бы, но, боюсь, не примут из-под бандеровского знамени. Из-под власовского же – не предложат, остаётся красное.
