Print 
PDF
В.А.Непомнящих обсуждает экспериментальный материал и теоретические выкладки Бьорна Брембса, на основании которых тот заключает о чисто количественных различиях между свободностью воли у беспозвоночных и человека (и сомневается в выводах)[1].
Мне думается, о «свободе воли» здесь речи нет, ибо нет волящего индивида (хотя бы сравнимого с таковым в анонимных и бесструктурных стаях птиц), а есть «республика инстинктов» (+тут). Она особенно свойственна именно беспозвоночным с анамниями, и ярче всего проявляется тогда, когда поведение особи развёртывается в отсутствие внешних стимулов или при чисто случайному поступлению внешних сигналов высокого и низкого «качества». Пример первого — опыты Брембса с дрозофилами и опыты самого Непомнящих с рыбками, плывущими по «бесконечному стеклянному кольцу без внешних ориентиров на стенке, второго — опыты В.А.Непомнящих с подачей личинке ручейника «хороших» и «плохих» частиц для домика.
Личинка на участке коридора с плоскими частицами
(светлые прямоугольники на фоне песка). Личинок помещали в кольцевой коридор, дно которого было покрыто слоем песка. Кроме того, небольшой участок коридора содержал, кроме песка, предпочитаемые личинками крупные плоские частицы. Напомним, что личинки не пользуются зрением при поиске и отборе частиц и способны обнаружить и определить их размер и форму только наощупь. Как можно решить задачу поиска плоских частиц в этих условиях за разумное время?
В обоих случаях разворачивающееся поведение не однородно и не структурировано случайным образом, в нём проявляется вполне определённая структура. Животное определённым образом «меняет галсы»: то достаточно продолжительно реализует один из альтернативных типов поведения в данной ситуации (скажем, плывёт вдоль кольца или прикрепляет поданную частицу, в противоположность повороту в данной точке или отвержению частицы после «тестирования» и движения по чашке Петри в поиске новых), выдавая серию соответствующих поведенческих актов, при положительной связи между элементами серии. Затем вдруг оно переходит к реализации противоположной активности, и тоже её реализует серией и пр. (см.1-2). Так животные решают плохо формализованные задачи поиска, достигая долгосрочного выигрыша – максимизируют собранный корм или число частиц, прикреплённых личинкой ручейника к строящемуся домику и пр. — «на длинной дистанции», в изменчивом и нестабильном мире, когда появление «плохих» (включая «нулевые») и «хороших» объектов во многом непонятно, плохо прогнозируемо, и у животного нет времени/сил на сбор информации, чтобы эту прогнозируемость как – то повысить.
Личинка пробует частицу
Стохастичность организации поведения, проявленная в опытах Бремса – антитеза детерминизму, да. Но то и другое имеет слабое отношение к свободе воли, главное в котором – отнюдь не «свобода выбора» или принципиальная возможность поступить по-иному в тех же обстоятельствах, а способность субъекта раз за разом поступать должным образом в должной ситуации, несмотря на сбивающие «помехи», «давления» etc., идущие что от обстоятельств снаружи, что от мотивации изнутри. Как говорил Кант, свобода воли – это способность следовать долгу (научному, жизненному, нравственному) не только вопреки обстоятельствам, но и независимо от плохого (или хорошего) настроения, которое возникает в связи со следованием «внутри» нас.
Поэтому свобода воли – это, конечно, не детерминизм, но не надо её путать и со стохастикой. Реально это величина – обнаруживаемая не «в поведении», а «в психологии», да простят меня коллеги-этологи. Способность ещё до развёртывания того поведения, в котором возникнет необходимость выбора, в ходе специальной тренировки, обучения или игры создать и отработать в действиях разные варианты «должной реакции».
Как говорила мудрая marina_fr, «свобода воли (или её отсутствие) определяется не в момент выбора, а ранее. У любого существа есть причина реагировать на происходящее определённым образом, и есть «готовые» реакции, часто отточенные до автоматизма. Действие детерминировано не в момент выбора, а предыдущими навыками и их широтой и осознанностью, с которой человек их формирует. Действие боксёра или айкидошника может быть абсолютно автоматическим, но эта автоматичность сделана. То же и с моральными решениями, и с интеллектуальными. Чем шире спектр нажитого, которое может к этому решению подключаться, тем оно свободнее».
Свобода воли – в свободном создании разных вариантов поведения и их эффективном применении для разрешения ситуации в свою пользу вопреки обстоятельствам, внешним и внутренним, детерминация от которых «сбивает», её надо уметь преодолевать и пр.
Поэтому мне вообще представляется странным такой ажиотаж вокруг известных данных Бенджамена Либета о задержке осознания и «потенциале готовности» (появляющемся раньше совершаемого действия и как бы позволяющего предсказать вроде бы свободный выбор). Во-первых, см. о них из Величковского. «при анализе сознательной регистрации событий, так и при оценке момента принятия произвольного решения, ведущего к осуществлению некоторого движения, обычно наблюдается систематическая задержка (около 500 мс) осознания по отношению к коррелирующим с ними нейрофизиологическим изменениям (Libet, 1989).
Обычная интерпретация опытов Либета
Особенно явно физические движения тела опережают осознание их произвольной инициации в случае чрезвычайно быстрой глазодвигательной активности, например, при чтении вслух, игре на музыкальном инструменте с листа или словесном описании сцены (см. 7.2.3). Например, когда мы описываем для партнера предметную сцену, наши глаза забегают вперед по отношению к местоположению описываемых и отчетливо осознаваемых в данный момент предметов. Сравнительно медленное рефлексивное осознание, таким образом, как бы следует в фарватере быстрой автоматической обработки. Сознание оказывается эпифеноменом, комментирующим, но не направляющим развитие событий.
Следует отметить, однако, что подобное опережение сразу же исчезает при возникновении трудностей, а также тогда, когда партнер по общению задает уточняющий вопрос (Velichkovsky, Pomplun & Rieser, 1996). Можно предположить поэтому, что при принятии сложных решений и осуществлении выбора (особенно в условиях смены задачи — см.4.4.2) наше сознание могло бы, в чисто временном отношении, соучаствовать в формировании текущей активности. Более того, комментарий, даже данный post factum, может серьезно изменить характер последующих решений. Весь этот комплекс вопросов требует дальнейшего изучения» (т.2, с.297).
«Почему наше сознание говорит, что мы видим огромное, наполненное светом и цветом пространство? Потому, что когда мы только начинаем спрашивать себя: «А вижу ли я отчетливо мое окружение, скажем, слева от рассматриваемого сейчас предмета?», наше внимание и глаза уже переместились туда и еще не вполне сформулированный вопрос прерывается ответом: «Вижу, конечно вижу!». Точно так же обстоит дело и со стабильностью видимого мира (см.3.1.1). Всякий раз, когда мы задаем себе вопрос о положении предметов, процессы быстрой пространственной локализации, оказывается, уже успели дать нам ответ. В результате у нас возникает впечатление непрерывного во времени и пространстве стабильного образа окружения.
В этом же контексте следует рассматривать и другую классическую проблему, в равной мере важную для моральной философии, психоанализа и когнитивной нейронауки. Мы объясняем наши действия и поступки в терминах свободно принимаемых решений, сознательных целей и намерений (см.1.1.2 и 9.1.3). Но так ли существенны эти интенциональные состояния на самом деле, или они лишь оправдывают наши действия postfactum?
В последние два десятилетия были проведены эксперименты, в которых можно было сравнивать время, когда испытуемые сообщали о том, что хотят совершить некоторое произвольное движение, и когда они реально начинали его делать или, по крайней мере, к нему готовиться. О последнем можно было судить по активации моторной коры (Libet et al., 1983) или по переводу взгляда в нужную область пространства (Velichkovsky, 1995). Эти признаки внимания и подготовки действия возникали за 300—500 мс до того, как испытуемые отдавали себе отчет в том, что они хотят осуществить соответствующее действие. Не означает ли это, что настоящее решение было принято раньше, некоторым «мозговым политбюро» (или «исполкомом» — см. 9.4.3), а наша интроспекция представляет собой лишь последующую инсценировку в духе картезианского театра?
Данная проблема чрезвычайно сложна. В ряде случаев есть все основания полагать, что чувство волевого усилия — это просто иллюзия, дающая нам видимость объяснения причин наших действий (Wegner, 2002). Иными словами, волевое усилие — это не сама причина, а отражение наших предположений о возможной причине, разновидность метакогнитивных мыслей о самом себе (higher-order thoughts — Rosenthal, 2003). В самом деле, отчетливое впечатление причинно-следственной связи может возникать иллюзорно, при чисто случайном совпадении двух событий, как, например, в экспериментах Мишотта… Выраженная диссоциация чувства волевого контроля и выполняемых действий характерна далее для некоторых психотических состояний, когда пациент начинает утверждать, что его действия контролируются кем-то другим. В состояниях гипноза такая диссоциация действительно может сопровождаться внешним контролем выполняемых действий.
Черный квадрат А, опять расположенный на левой стороне, начинает двигаться горизонтально и останавливается прямо под или над красным квадратом В, который оставался неподвижным (рис. 202). В момент остановки квадрата А квадрат В начинает двигаться в том же направлении. В этом эксперименте испытуемый видит два объекта, совершающих два движения, которые почти независимы друг от друга. То же самое относится и к изображению на рис. 203. на котором квадрат В движется под прямым углом по направлению к квадрату А. Отношение, неразделенного единого движения, с одной стороны, и частично или полностью независимого движения — с другой, порождает ряд проблем. Основной эксперимент Мишотта заключается в следующем. Красный квадрат В находится в центре поля, черный квадрат А — несколько левее. В определенный момент квадрат А начинает двигаться горизонтально в направлении к квадрату В. В момент, когда они касаются друг друга, квадрат А останавливается, а В начинает двигаться. Воспринимающий субъект видит, как квадрат А толкнул квадрат В и заставил его двигаться. Другими словами, данное явление содержит в себе причину и следствие.
С другой стороны, эти факты, видимо, ещё недостаточны, чтобы в принципе поставить под сомнение свободу воли, ведь наблюдаемая в упомянутых экспериментах ранняя физиологическая активация и последующий субъективный отчет в норме никогда не противоречат друг другу, разворачиваясь в русле некоторого единого действия на нескольких уровнях, имеющих разную временную «гранулярность». Процессы целеполагания в «верхней части» иерархии вполне могут начинаться раньше, запуская всю иерархию относительно элементарных процессов поддержки, а кончаться позже некоторых из низкоуровневых операций. Интересно, что при намечающейся трактовке функциональная архитектура произвольного действия становится похожей на иерархию монад, как их описывал, решая по сути дела ту же задачу, Лейбниц…
Следует отметить также, что реальные физиологические изменения и внешние движения обычно опережают осознания волевого усилия лишь в условиях гладкого протекания действия, когда справедливо утверждение, что «сознание медленное, а внимание быстрое». При возникновении трудностей это опережение сокращается и даже полностью исчезает… Поскольку произвольное действие, связанное с сознательным решением, требует большего времени, чем просто рефлекторный ответ на внешние события, датский физик, Нобелевский лауреат Нильс Бор как-то высказал предположение, что в классической ситуации американских вестернов противостояние двух ковбоев чаще должно вести к гибели того из них, кто решается стрелять первым. Новые данные об опережающем интроспекцию развертывании действия в какой-то степени уравнивают шансы контрагентов…» (т.1, с.338-339).
Во-вторых, во всяком развёртывающемся поведении, понятное дело, есть инерция, обеспечивающая устойчивость движения к цели, несмотря на возможное противодействие оппонента, обычно организованная по принципу марковской цепи – следующие действия до некоторой степени детерминированы предыдущими на глубину 1-2-3 акта. Это верно при выборе партнёра для флирта, в вопросе о доверии/недоверии контрагенту, для этических оценок происходящего у тебя на глазах – совершается здесь несправедливость/преступление против других людей или нет? и пр.
Все перечисленные реакции сперва происходят непроизвольно (решение принимается не путём рассуждения или там взвешивания шансов, а на основе «автоматических» механических или эмоциональных реакций). Плюс происходящее здесь происходит помимо сознания – это в чистом виде стереотип, выработанный культурой и однотипный (не гомологичный!) инстинктам животных. Лишь после того, как кто-то извне рационализирует их механизм, люди начинают обращать на них внимание, понимать, почему они поступают именно так и как это изменить. В общем, овладевают собственным поведением также, как собственной психикой – выходя из-под власти ситуации и возвращая себе способность свободно волить. В том числе традиционное общество тем и отличается от модерного, что огромное большинство человеческих отношений (и особенно главные – классового господства и угнетения, а часто и связанные с производными типами угнетения: женщин, инородцев etc.) осуществляются в рамках стереотипов и не предполагают рационального анализа, ни со стороны противников, ни тем более сторонников, противников и сторонников вообще нет, а есть только действующие и страдающие индивиды. [Это гротеск, конечно, но не сильный].
Понятно, что эта эндогенная детерминация нашего поведения часто проходит мимо сознания, почему может использоваться кем-то извне в своих собственных прагматических целях? И, таки да, используется — в таких быстро развивающихся и привлекательных для вложений областях, как нейромаркетинг, политтехнологии. Сборная солянка такого рода способов учёта и использования биологии в Political Science на Западе получила название «биополитики». Это использование было предсказано и сатирически изображено ещё в 60-е годы французским писателем Веркором и Коронелем в романе «Квота, или сторонники изобилия». И если такую же детерминацию нашли в мозге, что здесь необычного или странного?
Другое дело, что это противоречит обычной версии механистического материализма, согласно которой «для философа мозг выделяет мысли, как печень желчь», но она внутренне противоречива (заставляет примысливать маленького человечка, который смотрит на картинку, полученную анализаторами, как лётчик на приборы, и принимает решение). На самом же деле мыслит не мозг, а действующее тело (п.2), мозг лишь – диспетчерская, перерабатывающая сигналы, идущие от телесной практики. Последняя самоорганизуется и использует мозг как служебный орган для ещё более оптимальной самоорганизации (её эволюционной основой являются бесструктурные ненаправленные «дёрганья» — ауторитмия, ибо в непонятной ситуации действовать хоть как-то лучше, чем ждать прояснения). См. опять же пример с боксом и подробнее у Ильенкова «Об идолах и идеалах» (+ также работу А.Сурмавы «Ильенков и революция в психологии»).
И действительно, два года назад Арон Шургер с соавт. перепоставили опыты Либета с некоторым видоизменением. Здесь испытуемый должен был по звуковому сигналу выбрать, нажать ему на кнопку на или нет. Так вот, пресловутый «потенциал готовности» появлялся в обоих случаях, независимо от того, что же решил человек.
Дальше авторы рассуждали так. Если мы оказываемся перед проблемой, то возбуждаемся, и дальше работающий мозг принимает решение, что делать, чтобы её разрешить.
При этом он как бы рассматривает разные варианты действия, следующие из разного рода внутренних сигналов, «как бы производит смотр мыслям и желаниям» — писал ещё классик психологии Уильям Джемс. В конце концов борение разного рода оснований для действия, внешних и внутренних, ведёт к тому, что что-то пересиливает, и человек действует. Скажем, чтобы не вляпаться в плохо заметное коровье гавно, делает шире шаг и дальше уже сильней всматривается.
Дальше, в опытах Либета человек принял решение спонтанно, без каких-либо подсказок извне. То есть почти наверняка отбор вёлся среди внутренних сигналов, пока какой-то из них не превзошёл порог. А, как многажды показывал в своих статьях тот же В.А.Непомнящих, что у нас, что у низших животных активность нейронов постоянно подвержена флюктуациям, реакция нервной системы в целом на них зависит от их амплитуды. Низкие она гасит, чтобы избежать шума, а вот средние (или низкие, но устойчивые, неслучайные) – начинает усиливать, и тем больше, чем дольше они держатся (так возникают названные выше серии однотипных поведенческих актов), так что рано или поздно одна из них одолеет порог и проявится в действии.
Соответственно, они создали модель, работающую по принципу того самого усиления флюктуаций, как только они достигают половины или трети порога. Воспроизводя в ней принятие решения в ответ на некую проблему, они получили формирование того самого «потенциала готовности». Дальше они повторили опыты Либета с новой модификацией: сразу после услышанного сигнала испытуемый должен немедленно совершить некое движение. Предполагается, что самая быстрая двигательная реакция будет, когда нейронный шум максимально приблизится к пороговому значению, самая медленная – когда потенциал готовности будет мал или его не будет вообще.
Так и получилось. Иными словами, потенциал готовности – признак завершения подготовительной работы мозга по преодолению нейронной стохастики, которая на само решение не влияет. (как у той дрозофилы из самой первой работы, когда нейроны правой или левой перестают возбуждаться от поворота полос).
То есть по крайней мере эксперимент Либета свободной воле не угрожает, угрожает власть ситуации. Тогда человек или действует «автоматически», реализует стереотип, не осознаёт реальных внутренних детерминантов поведения, и не может к ним сознательно отнестись, сделать выбор. Или, опять же неосознанно, принимает встречную установку ради преодоления когнитивного диссонанса (см. почему лгать следует только за деньги). Так действуют все предрассудки – религиозные, национальные, классовые, и пр. Или же внешние воздействия настолько сильны, что увлекают за собой и заставляют делать неприемлемое и нежелательное, как в экспериментах Милграма на подчинение авторитету, в «тюремном эксперименте» Зимбардо и пр.
А свобода воли проявляется в противоположном – когда человек одолевает власть ситуации и возвращает себе возможности волящего субъекта, как в отношении поведения, выбора действий, так и в отношении настроения, внутренней эмоциональной оценки происходящего. И для того, что защитить свободу воли от власти ситуации в эволюции нашего вида выработались разные средства: на одном (индивидуальном) уровне это речь, которая есть у каждого, на другом, общеисторическом, это прогрессивные теории, которые вырабатываются специальной группой людей – интеллектуалами. Есть и другие, позволяющие сделать выбор в условиях неопределённости и/или сильного внешнего давления, скажем, бросание жребия. Читатели, думаю, могут привести ещё.
Дело в том, что власть ситуации тоже важна, она гарантия нашей социальности, того что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, от неё нельзя избавляться совсем, иначе невозможно формирование личности. Но время от времени человек должен освобождаться от уз и мыслить/действовать самостоятельно. «И в насмешку над немощным телом// вдруг по коже волненья озноб// снова слово становится делом// и грозит потрясеньем основ». Вот культурные инструменты, орудия социального труда, помогающие освободиться от уз (социальных влияний или внутренней детерминации), направляющие мышление по цели, и есть то, на что пресловутая свобода воли имеет опору в реальности, а не какие-то особенности поведения или физиологии мозга.
Примечание:
[1] часть 1-часть 2-часть 3-часть 4-часть 5-часть 6-часть 7
