Коронавирусная классовая война

Мы продолжаем публиковать переводы статей нетривиального американского политолога Майкла Линда (об авторе - см. "Три левых движения"), выполненные Густавом Эрве, на этот раз - как нынешняя пандемия подчеркивает и углубляет...

Print Friendly Version of this pagePrint Get a PDF version of this webpagePDF

58c1d776fb1a5a2a12bea381a48698c6f06b1a2e-5568x3712Мы продолжаем публиковать переводы статей нетривиального американского политолога Майкла Линда (об авторе — см. «Три левых движения«), выполненные Густавом Эрве, на этот раз — как нынешняя пандемия подчеркивает и углубляет классовое разделение, существующее в США, как и везде в мире, кроме разве что Кубы, одновременно обостряя классовую войну. Последняя идёт постоянно, но общая беда вроде этой с прямо противоположными следствиями для разных классов и социальных групп (богатые богатеют и усиливают эксплуатацию бедных, «средние классы» пережидают, иногда и получают новые возможности, бедняки теряют работу, болеют и умирают) делают её явной и обсуждаемой. Обсуждение Линдом этих проблем трезво и небезынтересно, хотя сказанное бывает спорно.

Майкл Линд

Вирус Тома и Дейзи

Как нам следует назвать вирус, который убивает людей на всех континентах и закрывает большую часть мировой экономики? КОВИД-19 – научное название. Хотя есть множество коронавирусов, «коронавирус» (мы знаем, какой именно) кажется самым популярным термином. Президент Дональд Трамп и другие правые демагоги настаивают на том, чтобы называть его «китайским вирусом» или «уханьским вирусом» для того, чтобы спровоцировать столь легко троллимых либералов, уже называвших их расистами, назвать их расистами снова.

У меня есть предложение. Давайте назовём КОВИД-19 «Вирусом Тома и Дейзи» (ВТД) в честь Тома и Дейзи Бьюкенен, богатой супружеской пары из «Великого Гэтсби», опубликованной почти век назад, в 1925 году.

Ник Кэрравей, через которого ведёт повествование Ф. Скотт Фицджеральд, замечает:

«…Они были беспечными существами, Том и Дэйзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними».

Владельцы автомашин, выстроившихся в линию, приехали получать продовольственную помощь (продуктивые карточки, т.н. food stamps) в Продовольственный банк Южной Флориды

Владельцы автомашин, выстроившихся в линию, приехали получать продовольственную помощь в Продовольственный банк Южной Флориды

По сравнению с большинством своих сограждан, современные Том и Дейзи хорошо проводят время во время пандемии. Сбежав из своих манхэттенских апартаментов в поместье с Ист-Эгге, на Лонг-Айленде, состоятельная супружеская пара 21 века может целиком и полностью работать в онлайне – Том управлять своей инвестиционной фирмой в области моды, Дейзи – в своей социальной некоммерческой организации. Их богатство позволяет им купить несколько дополнительных холодильников и забить их провизией на весь год, так же, как и такое количество резиновых перчаток и масок N95, что их хватило бы всему британскому министерству здравоохранения. После ежедневной проверки своих инвестиций Том и Дейзи могут выпить чего-нибудь крепкого и присоединиться к онлайн-вечеринке в Зуме к своим друзьям. Вчера они танцевали джиттербаг перед камерой ноутбука, и на Дейзи было меховое боа.

За пределами анклавов, типа вымышленного Фицджеральдом Ист-Эгга, менее привилегированные американцы и их коллеги за рубежом страдают от катастрофы, происходящей в режиме замедленного действия. Хотя трудящиеся некоторых важнейших профессий, такие, как врачи, медсёстры, медбратья, полицейские и МЧС-ники остаются на своих постах из чувства долга и их за это чтят, другие в нашей серьёзно похудевшей экономике – продавцы в продуктовых магазинах, курьеры, рабочие складов и водители – остаются на своих плохо оплачиваемых, непрестижных работах, рискуя заразиться, не так из чувства долга, как из экономической необходимости. Они ещё счастливчики. Многие американцы, принадлежащие к рабочему классу и к среднему классу, уже лишились работы, их сбережения иссякли, неясно, когда они получат финансовую помощь от правительства и получат ли они её вообще. Люди, которым не могут заплатить, которых не могут обеспечить едой, лекарствами и медицинскими средствами, вынуждены часами стоять в автомобильных очередях в «банках еды»(food banks) или закупаться в магазинах, используя в качестве импровизированных средств защиты целлофановые пакеты из магазинов или маски на Хеллоуин. И каждый день в моргах каждого штата и каждого крупного города растёт количество погибших.

Сравнительно с большинством их сограждан, нынешние варианты Тома и Дейзи хорошо переживают пандемию. 1 апреля 2020 г. в Милане

Сравнительно с большинством их сограждан, нынешние варианты Тома и Дейзи хорошо переживают пандемию. 1 апреля 2020 г. в Милане

Встреча с коронавирусом сделала нашу несправедливую классовую систему ещё более несправедливой. Члены надкласса, вроде современных Тома и Дейзи, которые как социальная группа больше всего нажились на безрассудной глобализации и дерегуляции, сделавших возможными быстрое распространение пандемии, легче всего защищают себя от её последствий.

Сохранится ли такой шаблон действий, зависит от того, как долго будет длиться нынешний кризис. Одно дело, если будут быстро разработаны эффективные лекарства или вакцина, что позволит поколебленной нации и закрытому миру открыться вновь за несколько месяцев. Но чем дольше длится чрезвычайное положение, чем сильнее и глубже становится побочный экономический ущерб от него, тем более вероятным становится смещение баланса между социальными классами, если не расплата между ними.

Например, со временем баланс сил может в чём-то сместиться в пользу должников и против кредиторов. Безработные вынуждены выживать за счёт погружения в долги, которые, рассуждая реалистически, они никогда не смогут выплатить даже если вернётся нечто, напоминающее нормальную жизнь. Согласится ли политическая система сделать этих людей пожизненными долговыми рабами банков и прочих заимодавцев? Что насчёт арендаторов, которые потеряли работу из-за правительственных карантинов и не могут платить за аренду? Что насчёт безработных домовладельцев, которые просрочили свои платежи по ипотеке? Поставят ли в 2021 и 2022 году суды и полиция перед большинством своих кадров задачу выкидывать людей из их домов?

После КОВИД-19 ожидайте призывов облегчить долги рабочего класса для получения поддержки по всему политическому спектру. Большую часть долгов просто не будут погашать, всё равно, будет ли правительство действовать или нет. Кредиторы – непропорционально богатые люди и учреждения – в итоге могут быть острижены так, как никого ещё не стригли с тех пор, как Далила обрила Самсона. (Во многом так же, как и сбережения, которые Том и Дейзи Бьюкенены вложили в траст-фонд, занимавшийся недвижимостью, о котором говорил им их друг Джей Гэтсби).

Также может сместиться баланс сил между рабочими и нанимателями. Вывод фирмами производства в бедные страны для того, чтобы не платить высокие зарплаты рабочим из стран Первого мира, достиг своего пика, теперь же пандемия разрушила заморские цепочки поставок, включая поставки из Китая, источника вируса. Между тем в тех секторах экономики, работы которых не могут быть вынесены за рубеж, вроде тех, кто работает на складах или в ретейле или в доставке, вчерашние плохо оплачиваемые, легко заменяемые работы являются по сути сегодняшними рабочими первой линии. В секторе ретейла уже начали происходить спонтанные забастовки и в некоторых местах профсоюзы добились повышения заработной платы и лучших мер безопасности.

Поколением ранее лобби нанимателей поощряло массовую иммиграцию  неквалифицированной рабочей силы, как легальной, так и нелегальной, и эксплуатировало её как средство снижения заработной платы и ослабления профсоюзов. Несомненно, лобби, заинтересованное в дешёвом труде попытается добиться его снова. Но после пандемии не будет так легко отмести как нативистское и расистское требование, чтобы работодатели проверяли юридическое (и медицинское!) состояние своих рабочих. И тезис этого лобби о том, что в США не хватает нищих рабочих, что они рухнут, если не импортировать десятки миллионов иностранных рабочих, готовых работать за гроши, будет трудно излагать с серьёзным лицом, если после карантина останется массовая безработица.

Рабочие в пригородах и сельской местности могут также извлечь выгоду из сочетания высокого спроса и жёсткого трудового рынка. Том и Дейзи, лишённые доступные дешёвого неучтённого труда на Манхэттене, могут начать платить по высшей мере за услуги местных рабочих в своём Лонг-айлендском убежище.

Наряду вместе с этими изменениями в общественном балансе сил, может произойти и перераспределение богатства между разными классами. Большая часть богатства американского класса профессионалов связана с дорогой недвижимостью. Во многих районах цены на недвижимость могут упасть навсегда, покончив с этим источником богатства элиты после нескольких десятилетий раздувания этого пузыря. Если плотно населённые городские районы затронуты не только высоким уровнем распространения вируса, но и ростом цен на товары первой необходимости и преступлений, совершаемых из отчаяния, следует ожидать волны переселенцев в маленькие города и пригороды из числа городских профессионалов и рабочих.

Другие нокаутирующие эффекты пандемии могут также изменить структуру богатства в Америке. Мы можем увидеть изменения относительной экономической значимости секторов вроде фармацевтики, финансов и компьютерной техники в пользу «реально-экономических» секторов экономики, вроде промышленности, сельского хозяйства, транспорта и инфраструктуры коммуникаций.

Некоторые из шальных прибылей и отчислений с интеллектуальной собственности, которыми наслаждаются предприниматели и акционеры в сфере информационных технологий могут исчезнуть навсегда. Если всё большая доля экономической активности будет перенесена в онлайн, то правительства, на основании как вопросов национальной безопасности, так и социальной солидарности, могут покончить с эрой Дикого Запада в интернете и обращаться с поисковиками вроде Google и средствами видеосвязи как Zoom как с коммунальными услугами, вроде воды и электричества, с жёсткой правительственной регуляцией цены и деятельности. Благодаря разнице между национальными регуляциями, глобальный интернет станет ещё более раздробленным и многие «глобальные» высокотехнологические корпорации смогут уцелеть только как бренды национальных дочерних компаний, которые фактически являются автономными местными фирмами. За исключением Enron Кена Лэя во время краткого и быстро свёрнутого периода дерегуляции следствием регулировании коммунальных услуг стало то, что с 1930-х годов среди известных деловых лидеров не было водных баронов или магнатов электричества. Многие важнейшие технологические области могу схожим образом стать жёстко регулируемым, низкомаржинальным бизнесом – в тех странах, где они не будут национализированы.

Затем фармацевтика, чьё лобби является одним из сильнейших в Вашингтоне. Джонас Салк отказался патентовать вакцину против полиомиелита, упустив возможность стать миллиардером. Будет ли общество терпеть огромные сверхприбыли частных акторов, занимающихся лекарств или вакцин против коронавируса? В мире, встающем на ноги после эпидемии КОВИД-19, излишне большие компенсации медицинским учреждениям вероятно, окажутся под бдительным взором общественности. Если предотвращение новых волн пандемии потребует от каждой страны, способной обеспечить интеграцию систем медицинского наблюдения и лечения, в обмен на то убедить своих граждан и туристов пожертвовать неприкосновенностью частной жизни и принять участие [в этой новой системе], правительства определённо ограничат размер платы, взимаемой врачами, больницами и фармацевтическими компаниями в рамках нового общественного договора. Оказавшись в отчаянном положении суверенное правительство всегда может принудительно купить или аннулировать медицинские патенты, чтобы сделать формулы лекарств бесплатными.

Американское правительство, как и другие, потратило триллионы долларов, чтобы спасти финансовый сектор от экономических последствий социального дистанцирования. Чем дольше будет длиться экономический спад и чем больше будет страдать большинство граждан, тем сильнее будет требование общества навязать более строгие условия правительственной помощи для частных финансистов. Если 2020-е годы закончатся почти так же плохо, как 1930-е годы, тогда финансовый сектор, как ключевая инфраструктура для технологических корпораций и важнейшие области медицины могут также попасть под регулирование, аналогичное регулирование коммунальных услуг, которое превратит их в отрасли низкой прибыли и низкого риска – как это было в дни жёсткого регулирования финансов от Нового Курса до начала неолиберальной эры в 1970-х годах.

Внутри экономической элиты относительная доля национального богатства может сместиться к секторам, основанным на важнейших для реального мира вещах: промышленности, добыче угля, производству энергии, сельскому хозяйству, логистике. Если это произойдёт то не потому, что прибыли в этих секторах пойдут вверх – многие из них продолжат быть секторами с низким уровнем прибыли и некоторые из них будут продолжать подвергаться жёсткой регуляции. Состояния в традиционных производительных секторах будут казаться больше просто потому, что прибыли времён до пандемии, времён «пузырей» в области высоких технологий, финансов и городской недвижимости резко упадут. Может быть своего рода возрождение состояний, которые создавались во время ранних этапов промышленной революции, состояний, созданных в области транспорта (железнодорожные бароны, наподобие Лиланда Стэнфорда), промышленности (как Карнеги и Форд) и нефти и газа (как Рокфеллер).

Более того, секторы реального сектора экономики, как правило, являются зрелыми отраслями, извлекающими выгоду из эффекта масштаба, в которых доминируют крупные корпорации и профессиональные менеджеры. После пандемии лицом американского капитализма вновь может оказаться корпоративный менеджер средних лет, а не основатель старт-апа, ставший миллиардером в 30 лет. И в той мере, в какой правительство и общество считают критически важные фирмы национальными чемпионами, на менеджеров будут давить, чтобы они обращались со своими рабочими относительно хорошо и избегать (или, по крайней мере, маскировать) выписывать самим себе непомерные бонусы.

Может показаться, что это – хорошие новости для демократов, поскольку до последних времён эта партия ассоциировалась с активным государством. Но если подобные изменения произойдут, то в Америке они окажутся более выгодными для доноров республиканской партии, чем для их демократических конкурентов. В конце концов, доноры-демократы представлены в основном сфере высоких технологий, финансов, недвижимости в мегаполисах и в сфере развлечений. В мире после пандемии относительная значимость этих секторов может упасть сравнительно с нефтью и газом, промышленным и сельскохозяйственными секторами, чьи менеджеры и инвесторы склонны поддерживать республиканцев.

С точки зрения электоральной политики вполне представимо что хроническая непопулярность Трампа в сочетании с его неадекватным реагированием на кризис обеспечит победу демократической партии на выборах этого года. Но хотя демократическая партия может на время выиграть Белый Дом и Сенат, можно уверенно сказать, что прогрессистская повестка дня в её последней версии мертва.

Во-первых, утверждение, что США лучше бы справились с коронавирусом, будь у них нечто вроде предложенной Берни Сандерсом системы «Медикэйр для всех» не подкреплено доказательствами. Ключевой переменной в этой пандемии было то, использует ли страна раннее тестирование и отслеживание контактов, а не то, является ли существовавшая до пандемии система здравоохранения государственной, частной или смешанной.

Вдобавок пандемия коронавируса, вероятно, убила левые надежды на «Зелёный Новый Курс» на целое поколение, если не навсегда. В последнее время левоцентристы и более радикальные левые сделали центром своей экономической программы быструю замену ископаемого топлива и атомной энергии энергией воды, ветра и солнца. Но нынешний карантин привёл к рецессии или депрессии, которая будет длиться годами, и в такое время для экоактивистов будет ещё тяжелее убедить потребителей и фирмы платить более высокие налоги за энергию – например, налог на углеродные выбросы – для того, чтобы отвести ограниченный ущерб от изменения климата в 2050 или 2100 году. И конечно, что в годы после пандемии, годы медленного роста и низких доходов, существующие субсидии на возобновляемые источники энергии могут быть урезаны.

Война с ископаемым топливом не единственная кампании прогрессистов, пострадавшая от коронавируса. Его жертвой стали две другие модные прогрессистские политики: уплотнение городов и открытые границы в иммиграционной политике.

Всего несколько месяцев назад (а кажется, будто это было в другой жизни) почти все фракции демократической партии США – в странном союзе с деловыми лобби, заинтересованными в дешёвом труде – были согласны с тем, что американской иммиграционной политике следует быть сильно более попустительской. Многие прогрессисты выступали за полную отмену иммиграционных ограничений. Даже центристы-демократы, не заходя так далеко, предлагали декриминализовать нелегальную иммиграцию. Ряд однопартийных городов, контролируемых машинами патронажа демократов, объявил себя «городами-убежищами», укрывая у себя нелегальных мигрантов, включая виновных в насильственных преступлениях, и защищая их от опознания, ареста и депортации федеральными властями. Когда коронавирус вышел за пределы Китая и дал метастазы в Италии, ведущие демократы, включая Джо Байдена, заклеймили запрет Трампа на перелёты сперва из Китая, потом из европейских стран как необоснованные и расистские.

Но то раньше, а то теперь. Какая бы партия ни контролировала Белый Дом в 2021 году, можно с уверенностью утверждать, что отмена погранконтроля и исполнения иммиграционных законов в эру глобального распространения вируса не будет в обозримом будущем выигрышным посланием ни в США, ни за рубежом.

Уплотнение городов, ещё одна любимая политика прогрессистов, вероятно, спущено с рельс пандемией. Во времена чумы, распространяемой за счёт близости людей друг к другу, маловероятно, чтобы набрали большую поддержку предложения прогрессистов загнать ещё больше американцев в микроквартиры в густонаселённых городах и отказаться от личных автомобилей ради заполненных автобусов, вагонов метров или скоростных трамваев.

Дискредитация прогрессистского экологизма, политики открытых границ и уплотнения городов необязательно приведут к победе республиканцев. Несколько авантюристов из числа республиканцев оказались на высоте положения, как сенатор Джош Хоули, который предложил радикальный план государственной поддержки сохранения рабочих мест в пору кризиса, и сенатор Марко Рубио, который борется за использование Управления по делам малого бизнеса для спасения множества американских фирм и их рабочих. Но многие социал-дарвинисты и плутократы, спонсирующие республиканскую партию и своих верных избираемых вассалов, считают Хоули и Рубио опасными популистами, даже левыми. Если наследники рейганизма одержат верх, тогда республиканцы могут потратить кризис, жалуясь на то, что государственные чрезвычайные выплаты пострадавшим от пандемии слишком велики и что следует преждевременно открыть экономику, даже если это приведёт к тому, что ещё больше людей умрёт.

Хуже того, когда ситуация, в конечном счёте, улучшится, плутократическое крыло республиканской партии может использовать возросший за время катастрофы федеральный дефицит как новый предлог для своего вечного похода за урезание социального страхования и «Медикэра» для рабочих – которые больше всех пострадали от пандемии. Закат до-пандемийного прогрессизма не означает автоматического прилива энтузиазма среди избирателей относительно зомби-консерватизма.

Я полагаю, что всякое изменение баланса после пандемии – между должниками и кредиторами, рабочими и нанимателями, жителями пригородов и жителями городов – будет происходить в рамках существующих общественных и политических структур. Но нельзя исключать и возможность радикального разрушения.

Дэвид Отор (Autor) и другие учёные выявили связь между погромом промышленных районов выносом производств и китайским импортом в 2000 году и голосованием за антисистемных кандидатов Дональда Трампа и Берни Сандерса в 2016 году. Что случится, когда огромные пространства Североамериканского континента станут напоминать «ржавый пояс» Среднего Запада, территории, заполненные закрытыми магазинами и легионами давно безработных людей?

Том и Дейзи могу сейчас чувствовать себя в безопасности в своём поместье в Ист-Эгге. Но в месте вроде того, которое Фицджеральд описал как «долину пепла», в заброшенном коммерческом районе под билбордом на шоссе автомеханик Джордж Вильсон становится злее с каждым днём.

Оригинал в Tablet

Коронавирус не сам по себе вызвал этот кризис. Ему помог McKinsey

Кризисы, подобные пандемии коронавируса, выявляют слабые места в структуре общества. Но эти слабые места можно увидеть и справить только если их правильно определить.

Это легче сказать, чем сделать, особенно с учётом искушения толковать факты таким образом, чтобы они подтверждали уже имеющиеся у людей предрассудки. Достаточно предсказуемо то, что слева нам говорят о том, что кризис доказал необходимость социализации медицины, а справа – что пандемия показала необходимость не допускать проникновения разносящих заразу нелегальных иммигрантов в страну.

Если мы проигнорируем ритуальные партийные споры и попытаемся быть настолько объективными, насколько это возможно, я думаю, мы можем согласиться с тем, что пандемия выявила две структурных слабости современного американского общества: утрату критических производственных мощностей и упадок семей с одним кормильцем.

b400b40481472acefdfc9350988df926b70ebdaa-2560x1060

Обычно очень людный Таймс-Сквер практически пуст 12 марта 2020 года

Утрата производственных мощностей означает, что США вынуждены импортировать из Китая и других стран жизненно-важные товары, которые следует производить в пределах своих границ: многие лекарства и их химические компоненты/исходники, большое количество ИВЛ и санитарных масок и так далее. Сокращение количества семей с одним кормильцем и их сердцевины, заработной платы, достаточно для поддержания всей семьи, увеличила масштабы социального кризиса, вызванного закрытием государственных школ для ограничения распространения вируса.

Я не защищаю никакие другие аспекты американской жизни 1950-х годов, когда отмечаю, что глобальная пандемия тогда не вызвала бы таких проблем. США, главная промышленная держава мира, всё ещё оправлявшегося от мировой тотальной войны, была почти полной автаркией, которая обеспечивала большинством того, в чём нуждалась, за счёт собственных фабрик, включая фармацевтические заводы. И между Второй Мировой войной и концом двадцатого столетия большинство замужних матерей, когда их дети были маленькими, были либо полностью, либо частично домохозяйками или воспитательницами.

Так кому же принадлежала гениальная идея вынести производство критически важных лекарств и медицинского оборудования в Китай, авторитарное, меркантилистское государство, враждебное американской гегемонии? И чьей идеей было заменить в качестве нормы семью с одним кормильцем на домохозяйство с двумя работающими членами семьи?

В обоих случаях ответ один – американские бизнесы, споспешествуемый идеологами – либертарианцами в случае выноса производств за рубеж и так называемыми «корпоративными феминистами» в случае структуры семей (как мы увидим несколько позже, нынешняя господствующая школа феминизма является лишь одной из ветвей феминизма). В обоих случаях мотивация американского бизнеса была одна – сократить зарплаты, которые нужно было платить американским рабочим.

Начнём с выноса производств. «Разукрупнение» — термин, популяризованный McKinsey и другими консалтинговыми фирмами и бизнес-теоретиками в 1990-е годы, во время роспуска гордости послевоенного американского капитализма – вертикально интегрированных левиафанов, вроде «Дженерал Моторс» или «Ай-Би-Эм». Консультанты со страстью евангелистов утверждали, что вертикальная интеграция была ошибкой. Не было нужды в крупных промышленных комплексах, где в один конец въезжали железо, кокс и нефтехимические продукты, а с другого конца выезжали автомобили из стали и пластика или холодильники, в то время как посередине на сборочных линиях работали члены профсоюза с высокой заработной платой и щедрыми соцльготами. Бизнесу следовало сосредоточиться на «ключевых компетенциях» и попытаться заменить производство, финансы и бухучёт длиннейшими контрактами с внешними подрядиками.

За последние полвека большинство крупных корпораций было разукрупнено. Они стали «оригинальными производителями оборудования» (OEM), это название несколько дезориентирует, поскольку такие компании являются на деле брэнд-менеджерами, что дирижируют цепочками внешних поставщиков в США и по всему миру. Они не только вынесли почти всё или всё производство своих товаров третьим сторонам, но также вывели большинство своих подрядчиков в Китай и другие страны. «Эппл» на деле не является американской корпорацией. Это китайское предприятие, с менеджерами и штаб-квартирой в США.

Как я с документами в руках показал в моей книге «Новая Классовая война» шаблон вывода на аутсорс в Китай, Мексику и Индию почти целиком объясняется трудовым арбитражем – то есть, поиском дешёвых рабочих, не охваченных профсоюзами, тем же самым поиском, который привёл к параллельному переводу производства из штатов Северо-Востока и Среднего Запада с профсоюзами и высокой заработной платой в штаты бывшей КША, с низкими зарплатами и с антипрофсоюзным законодательством. Сомнительно, что американские потребители много выгадали от низких цены как результата выноса производств. Прибыли от понижения зарплат достались в первую очередь менеджерам и акционерам.

Спасибо, McKinsey за то, что поощряли американские компании снижать трудовые издержки за счёт выноса производства важнейших лекарств и медицинского оборудования в Китай. Что вообще могло пойти не так?

Замена вертикально интегрированных корпораций OEM, сидящих ак паук в центре паутины транснациональных цепочек поставок, нанесло американскому обществу также и сопутствующий ущерб, взорвав общественный договор середины двадцатого века между нанимателем и рабочими. Во время Второй Мировой войны федеральное правительство навязало бизнесу перемирие с профсоюзами, которое продлилось на поколение. Перемирие было ограничено как территориально – оно не распространялось на южные штаты – и оно было ограничено промышленным сектором, игнорируя сектор услуг, рабочие которого были преимущественно женщины и небелые. Тем не менее тройная система переговоров между правительство, бизнесом и профсоюзами на время задала стандарты зарплат и соцльгот в частном секторе экономики.

Целью профсоюзов на протяжении многих поколений, на короткое время достигнутой после Второй Мировой войны, был не просто прожиточный минимум – достаточный для одного рабочего – но семейная заработная плата, достаточная для того, чтобы один кормилец, который, предполагалось, был мужем и отцом, мог обеспечивать супруга и двух или трёх детей. Такова была цель «трудового феминизма», который в ряде важных вопросов совпадала с «социальным феминизмом» и «материнским феминизмом».

Трудовые феминисты в начале и середине двадцатого века поддерживали равное обращение с мужчинами-рабочими и женщинами-рабочими, когда дело доходило до равной платы за один и тот же труд. Но их мотивацией было небезосновательная вера в то, что женщины оказывают уникальную услугу обществу, рожая и воспитывая детей, услугу, которая столь же важна (если не более важна), чем поднятие ВВП за счёт мытья полов или приготовления фастфуда. Они отвергали радикально-социалистическое видение коллективного воспитания детей в учреждениях вроде кибуцев ради идеала нуклеарной (или, вероятно, расширенной) семьи как места заботы вне рынка, но также и вне государства (as a locus of care outside of the market and also outside of the state). По этой причине трудовые феминисты не только поддерживали семейную зарплату/зарплату кормильца для, предположительного, единственного работающего мужчины в семье, но также и различные виды покровительственного законодательства, применявшегося к женщинам, но не к мужчинам.

С начала двадцатого века и до нынешних времён бизнес поддерживал соперничавшую ветвь феминизма, которую часто называют корпоративным феминизмом. Эта дружественно настроенная к бизнесу версия феминизма полагает, что частным фирмам и правительству следует игнорировать биологическую разницу между полами и обращаться со всеми гражданами как с андрогинными индивидуальными рабочими пчёлами, которых начинают обучать их будущим профессиям в кабинках или за конторками заведений общепита ещё в инкубаторе – то есть, простите, в детском саду. В первой половине двадцатого века деловые лобби были более склонны, нежели профсоюзы, поддерживать Поправку о равных правах – которой, конечно, противостояли многие старомодные трудовые феминисты и либералы из числа сторонников Нового Курса, которые верили в то, что эта поправка угрожает защищающему женщин законодательству. Корпоративный феминизм всегда был более популярен среди женщин, принадлежащих к элите, к классу профессиональный специалистов, которые полагают, что их работой является карьерная состоятельность в большей степени, чем женщины, принадлежащие рабочему классу. Многие женщины-рабочие, согласно данным опросов предпочли бы растить своих маленьких детей дома, чем оставить их в переполненных, возможно, антисанитарных яслях, где работают плохо образованные рабочие с низкой зарплатой ради собственной плохо оплачиваемой, тупиковой [в смысле карьеры] работы.

Большинство замужних женщин с детьми в нынешних США работает полный рабочий день. Система де-факто семейной заработной платы, основанная на промышленном секторе, охваченном профсоюзами, коллапсировала, когда корпорации заменили местных профсоюзных рабочих, например, автомобильных заводов Детройта на дешёвых, не охваченных профсоюзами рабочих в Озарке [регион в штате Миссури] или Мексике или Китае. Как по контрасту, в Германии, где бизнес не принял ничего похожего на американскую модель капитализма, «играющего на понижение» (low road), капитализма с низкими зарплатами и настроенного против профсоюзов, только 12% матерей с детьми трёх лет и младше работают полный рабочий день.

Реакция американских прогрессистов на увеличение доли семей с двумя работающими заключалась в том, что они сочли этот процесс в целом положительным – женщины были освобождены от расчеловечивающего кошмара заботы о своих детях во время рабочего дня и могут спихнуть их на кого-нибудь другого – но нужна ещё и система социализированного государственного присмотра за детьми, чтобы высвободить ещё больше матерей с маленькими детьми в качестве рабочей силы. Явным моральным идеалом нынешних американских левых – как неолиберальных левоцентристов и неосоциалистических левых – является то, что можно описать как шведскую систему «государственнического индивидуализма», в рамках которой правительство принимает на себя всё больше и больше функций, ранее выполняемых семьёй (включая заботу о детях). (Большинство американских левых не знают того, что золотой век шведской социал-демократии 1950-1960-х годов известен как «эра домохозяек»).

Уход за детьми является только одним из многих примеров того, как некогда некоммерческое домашнее производство, осуществляемое членами семей, передают в епархию государственных агентств или коммерческих фирм в рамках общества, в котором всех родителей убеждают или заставляют по необходимости работать полный рабочий день. Два добытчика слишком заняты для того, чтобы готовить еду для себя и детей, поэтому они едят в заведениях быстрого питания или заказывают доставку еды оттуда. У них нет времени, чтобы помогать детям делать собственные оригинальные костюмы на Хеллоуин, поэтому они покупают уже готовые костюмы – вероятно, сделанные плохо оплачиваемыми промышленными рабами без каких-либо прав из Китая.

А что насчёт бабушек-дедушек и прочих родственников? Большую часть своей истории люди жили в расширенных семьях, в которой несколько поколений жили под оной крышей – всё равно, пещеры ли, хижины или шатра. Послевоенный американский обычай, что от выросших детей, даже не закончивший четырёхлетний курс в колледже, ожидают переезда из родительского дома, показался бы большинству наших предков странным. Одинаково странным и отталкивающим – согласно универсальным человеческим нормам – является убеждение, что старики должны жить отдельно от своих детей и внуков, если это возможно, а если они становятся слишком дряхлы для независимого существования, то их следует сдавать в государственные дома престарелых, чтобы там о них заботились рабочие из низших классов. Иронично то, что пандемия коронавируса, которая непропорционально поражает стариков и делает младших членов семей потенциальными разносчиками заразы, усилила такую отдалённость стариков от их семейств, ставшую общественной нормой в США после Второй Мировой войны.

Пандемия коронавируса выявила различные критические слабые места в разных общественных системах. В Америке она показала глупость вывода производства критических медицинских препаратов в другие страны в сочетании с давлением на всех взрослых членов семейств вставать в ряды рабочей силы под угрозой нищеты, вместо того, чтобы заботиться о собственных детях и стариках.

У американцев никогда не было возможности проголосовать за то, является ли разукрупнение и выведение за рубеж промышленных корпораций и коммерциализация или социализация максимально возможного количества функций семьи хорошей идеей. Большинство рабочих американцев со средним образованием не хотят ни той, ни другой политики. Как ослабление семьи (defamilization), так и деиндустриализация поддерживались преимущественно американским деловым сектором и консультантами-профессионалами с университетским образованием, экспертами из «мозговых центров», профессорами и активистами на содержании бизнес-элит.

Спасибо, McKinsey.

Оригинал в Tablet

Об авторе Редактор