Рассматривая современные аналоги лысенковщины (или прошлые), невозможно отвернуться от фактов, когда нормальные (и даже известные) учёные, не фальсификаторы, как Трофим Денисович, устанавливают монополию «учения» либо дисциплины и в ряде случаев травят коллег, оказывающихся «еретиками». Наиболее известна здесь травля Людвига Больцмана махистами, толкнувшая его к самоубийству.
Откуда берётся такая странная для учёного готовность (наука отличается от других видов деятельности тем, что столкновение мнений, «оформленных» надлежащим образом, т. е. как гипотезы, подкреплённые фактами, здесь не проблема, а преимущество, ибо отбор лучших из них открывает дорогу к новому знанию, т. е. представители «майнстрима» должны бы поддерживать и сохранять «еретиков», и культивировать концептуальное разнообразие), мы обсуждали с известным эволюционистом В.В.Сусловым. Он высказал интересные мысли, как эта «воля к единомыслию» связана с философской подосновой научных теорий, когда возникает (и в т.ч. особо токсична), когда нет., которые пересказываю с его любезного разрешения.
«Когда мы с Вами беседовали, я только что прочитал и Больцмана, и Маха, поэтому хорошо все помнил. И сделал записи в блокнот. С тех пор я еще кое-что прочитал, поэтому сейчас так связно про Больцмана и Маха с Оствальдом не повторю, а записей под рукой нет – блокнот с тех пор два раза менял. Но кое-что повторю.
1) Это был спор корпускулярщиков и континуалистов, приверженцев корпускулярной и континуальной парадигм. И Больцман, и менделисты исходили из того, что свойства макрообъектов можно описать через совокупность микрообъектов, которые дискретны, неделимы, взаимодействуют по определенным законам и число которых велико, но конечно. Больцман называл это принципом атомизма и считал его автором Дарвина. У Дарвина животные с различной наследственностью случайно встречаются, чтобы образовать пару и дать потомство, или, наоборот, чтобы конкурировать за ресурсы. Молекулы в идеальном газе тоже сталкиваются и обмениваются энергией.
В обоих случаях идет эволюция – у Дарвина превращение индивидуальной изменчивости особей в изменчивость групп родственников, а у Больцмана — превращение индивидуальной изменчивости молекул по уровню энергии в изменчивость групп молекул. Различие – в том, что животные смертны, порождают себе подобных и рецептируют среду, а молекулы бессмертны и среду не рецептируют. Животные и шире – живые существа – живут, а молекулы – существуют, они просто есть (это отличие для Больцмана настолько же очевидно, насколько неочевидно для представителей современной СТЭ). Но в системах с очень большим количеством элементов – организмов или молекул — это отличие нивелируется (другое дело – насколько часто такие системы встречаются в живой, а насколько – в неживой природе). Больцман, называя грядущий ХХв. веком Дарвина, считал, что важнейшая заслуга Дарвина – показ применимости принципа атомизма для объяснения явлений не только неживой, но и живой природы.
2) Дарвин даже двойной атомист: его атомизм на уровне особей и популяций (слово тогда еще не существовало) хорошо описан Больцманом. А вот атомизм на уровне признаков Больцман не замечает. Между тем, до Дарвина понятие «адаптивный признак» просто не существовало, адаптивность организма оценивалась интегрально. У Кювье отбора нет, потому, что все жестко связано со всем. У Ламарка отбор сидит на задворках его теории по той же причине. Только у Ламарка связь мягкая – через флюид из всего можно сделать все. Менделисты делают следующий шаг в атомизм – гены, взаимодействующие друг с другом. У Менделя гены размеров не имели, у Моргана размер появился, но его нельзя было соотнести с каким-либо метрическим размером.
3) Оппоненты Больцмана – Мах и особенно Оствальд – cчитали, что любая позитивная наука должна исходить из принципа экономии мышления. Отсюда хороша теория, объясняющая наиболее общий круг явлений, исходя из минимального набора сущностей и с минимальными исключениями. Отсюда постулирование ненаблюдаемых сущностей недопустимо и тем более недопустимо приписывание им каких-либо свойств и законов взаимодействия. Именно таковыми были и молекулы в теории Больцмана и гены в теории Менделя-Моргана. Тела пощупать можно, молекулы – нельзя. Аналогично от Менделя до Моргана – признаки пощупать можно, гены – нельзя, даже если пощупаешь хромосому, это ничего не даст, по хромосоме нельзя сказать, какой признак она определяет. Получается, что ген ненаблюдаем и этому ненаблюдаемому гену приписаны свойства дискретности, рекомбинации, линейности не хромосоме и неделимости (теперь-то мы знаем, что это не так, но Морган стоял стеной: гены – бусинки на хромосоме и все). Критика Лысенко по сути повторяет критику Оствальда.
4) Статистические закономерности допускают исключения по определению – большой минус с точки зрения и Оствальда, и Лысенко. Взамен Махом и Оствальдом предлагалась теория физики, опирающаяся на общие законы сохранения, прежде всего на закон сохранения энергии, которую, как тогда полагали (квантовой физики еще нет) можно дробить до бесконечности, а значит можно описывать все, что угодно – от мельчайших объектов, до Вселенной. Закономерности такая теория выдает общеобязательные – без исключений – и динамические, как у Ньютона. Энергию, правда, тоже нельзя пощупать, зато энергообмен – можно. Сравним, что предлагалось ламаркистами –слитная наследственность, от флюидов Ламарка, до обмена веществ у Лысенко. Динамический континуализм, как у Оствальда.
5) Из принципа атомизма Больцман выводил следующую методологию (не цитата, а пересказ):
cоздай простейшую эталонную модель из конечного числа элементов.
Суди о явлениях природы либо по эталону, либо по закономерному – многократно воспроизводимому — отклонению от этого эталона.
Если выявил такие отклонения, попробуй увеличить количество элементов в эталоне и повторяй эту процедуру, пока увеличение количества элементов не перестанет влиять на точность описания явления природы.
Никогда ни в коем случае не бракуй – не объявляй несуществующими – явления природы за то, что они не согласуются с твоим эталоном.
Это просто значит, что твой эталон подошел к своим границам применимости. Напротив, ищи такие исключения и строй для них новый эталон.
Оствальд считал недопустимым в позитивной науке саму возможность многократного произвольного увеличения компонентов модели. Аналогично, пока генетики все сводили к моноаллельному “три к одному” их критиковали за низкую объяснительную силу их теории: огромное число случаев оставалось необъяснимым (Тимирязев). Как только они стали для объяснения таких случаев вводить полиаллельную модель, да еще и варьировать модели эпистаза, их стали критиковать совершенно в духе Оствальда, хотя и без ссылок на него – за произвольное увеличение ненаблюдаемых компонентов модели.
6) Отступление 1. Напротив, атомизм адаптивных признаков, на которых построил свою теорию Дарвин под критику континуалистов никак не попадал – признаки, вроде клюва у галапагосских вьюрков или позы игры у собаки как раз хорошо наблюдаемы и очевидно дискретны. Поэтому, огонь критики обрушился прежде всего на генетиков, а не на дарвинизм в целом, несмотря на то, что он и без генетики грешит и произвольным изменением ненаблюдаемых сущностей (чаще всего вспоминают промежуточные формы, но это – бросающиеся в глаза цветочки; ягодки – это произвольное варьирование численностью, изменчивостью и временем существования популяций) и уходом в частности и множеством исключений. Более того, именно ранние генетики все это подметили и встали в оппозицию дарвинизму. Так что получился парадокс – континуалисты, приверженцы динамических законов выступали под знаменем дарвинизма. Между тем…
7) …очевидно, что континуализм, доведенный до своего логического конца, исключает отбор. Отбор возможен только у корпускулярщиков. Во вселенной Ньютона отбора нет, там Лапласов детерминизм. Аналогично, все последовательные континуалисты в биологии так или иначе вынуждены были отказаться от ведущей роли отбора в эволюции: или сразу и открыто, как Берг (неожиданно приходится вспомнить и Берга) или как Лысенко с подменой понятий (творческий дарвинизм).
8) Отступление 2. СТЭ, введя число потомков за время жизни как меру адаптивности, автоматически устранила атомизм адаптивных признаков, на которых построил свою теорию Дарвин. Чем подставила дарвинизм под удар позитивистской критики. В итоге имеем книгу Кунина «Логика случая», где отбора нет.
9) Вывод: и в физике и в биологии мы сталкиваемся со спором двух парадигм: корпускулярной и континуальной. Спор и там, и там перешел в личный конфликт. Видимо, через такие споры на рубеже XIX-XX вв прошли все естественные науки и их первопричины коренятся в самой природе науки. Симпатии советского руководства к “народному академику” Лысенко, равно как и симпатии ряда его оппонентов-генетиков (Кольцов) к евгенике никак не могли быть первопричиной конфликта. Это была соль на и без того открывшуюся рану.
10) Например, в химии, где после Дальтона корпускулярная парадигма не просто доминировала, а была на съезде (не помню каком) химиков признана единственно научной. Но французы критиковали таблицу Менделеева за ненаучность такого субъективного признака, как атомный вес элементов. Действительно, тогдашняя практика определения атомного веса требовала усреднения образцов из разных месторождений. Отсюда, считали позитивистски подкованные французы, атомный вес – это фикция, континуум. В свою очередь сам Менделеев посчитал континуальной, а значит ненаучной, теорию электролитической диссоциации Аррениуса: ион – это “недоатом” или “переатом”. В противовес Менделеев предложил гидратную теорию растворов, где молекулы растворимого и растворителя взаимодействовали как диполи. Споры континуалистов и корпускулярщиков в химии были наименее кровавыми, потому, что редко переходили в конфликт — противоборствующие стороны вместо того, чтобы конфликтовать просто уходили в смежную науку: Аррениус — в физику, где как раз ставили атом под сомнение. В конце концов обе теории растворов уперлись в границы применимостей, а химики, вместо того, чтобы конфликтовать используют их взаимодополнительно.
11) Напротив, и в случае конфликта Больцман-Оствальд, и в случае конфликта генетики-лысенкоисты как минимум одной из сторон расходиться было некуда. Ни статфизика, ни генетика в момент своего появления не могли продолжать свое развитие в рамках каких-либо смежных наук (хорошо было Бергу – ушел в зоогеографию). Т.е. научно неизбежен был не только спор, но и его перерастание в конфликт.
12) Чисто научным выходом из конфликта служит поиск границ применимости теорий. К сожалению, в обоих случаях — и в случае конфликта Больцман-Оствальд, и в случае конфликта генетики-лысенкоисты обе стороны сразу претендовали на всеобщую универсальность – либо теории (Больцман), либо научного подхода (Мах), либо и того и другого (Оствальд). Ту же ошибку совершили и генетики и лысенкоисты.
13) В свою очередь, претензия на всеобщую универсальность не могла не вызвать политический резонанс (в случае с Больцманом это была работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм»). Но никак не наоборот. Политические баталии были следствием, но никак не могли быть первопричиной конфликта. Те, кто пишет, что конфликт между генетиками и лысенкоистами мог возникнуть только в тоталитарном государстве исключительно по причине тоталитарности оного государства, игнорируют конфликт Больцман-Оствальд, протекавший на просторах минимум трех государств задолго до I Мировой войны, породившей тоталитаризм в Новой истории Европы. В случае с Больцманом, конфликт гораздо сильнее осложнила его болезнь, нежели все баталии членов II Интернационала. Сталин мог поддержать Лысенко из-за своих тайных пристрастий к ламаркизму, но никакие тайные пристрастия Сталина не заставили бы выпендриться Лысенко или Кольцова – эта была целиком их личная инициатива. Дальше я эту тему не обсуждаю.
14) Интересно поискать аналоги в других науках.
15) А еще интереснее вообще сравнить философские основания наук в разных цивилизациях. Например, хотя атомистические учения в Индии цвели пышным цветом – нигде в Древнем мире не создано такого количества атомистических учений – принцип атомизма по Больцману в Индии отсутствовал. Напротив, упор делался на последовательный динамический континуализм. Случайность – ядручча – не играет ни в одной из философских систем Индии роли, сравнимой с закономерной связью (субхава), временем (кала) или божественным произволом в той или иной форме (творчество, борьба или среднее между ними — игра). Вместо закона сохранения энергии имеем закон сохранения кармы. Карма связывала всех и вся, поэтому понятие об эволюции как о превращении индивидуальной изменчивости в изменчивость групп в Индии просто не могла возникнуть. Вся изменчивость исходно групповая, если не в пространстве, то во времени. Отбор оказывается излишним: улучшая себя на самом деле улучшаешь весь мир – реальный или сверхреальный, в конце концов, когда все станут одинаково кармически хорошими, получим полный аналог тепловой смерти Вселенной. Только со знаком плюс. Аналогов больцмановых флуктуаций индусы не признают. Что здесь первично, что вторично, то ли индусы сперва проигнорировали случайность, а потом придумали карму, то ли наоборот, игнорировали случайность потому, что придумали карму, я не знаю, но факт остается фактом: несмотря на обилие атомистических учений индусы остаются последовательными континуалистами.
16) Но этого мало — классификация Линнея возникнуть в Индии тоже не могла: индийская логика, в отличие от Аристотелевой, запрещает использование одного и того же основания в двух разных выводах. Это хорошо для математики, где доказать можно раз и навсегда, но плохо для биологии, где классификация требует постоянных локальных пересмотров.
17) Китай, философия дао и инь-янь тоже ведет к динамическому континуализму, хотя и не столь последовательному, как индийская карма. Интереснее и-цзин: здесь все случайно, но пространство возможностей жестко ограничено (64 варианта) а переходы между вариантами строго дискретны. Получается как у Берга, где направления эволюции зашифрованные в конформациях белка. Ср. и-цзин – направления изменения судьбы зашифрованы в комбинации триграмм. Даже логически четче, чем у Берга, который допускал конечное число белковых конформаций, но вопрос о переходе от конформации к конформации – дискретный или континуальный – просто не поставил. Но интереснее всего то, что случайность в сочетании с небольшим пространством возможностей позволяет достаточно успешно, хотя и приближенно, описывать такую ситуацию как динамический континуализм. Хотя ситуация вовсе не является континуальной. Отбор оказывается излишним (как у Берга). И линнеевскую классификацию здесь не построишь: как из-за узости пространства возможностей , так и из-за невозможности построить аристотелевы отношения “род-вид” на основании признаков этого пространства – кругом сплошная конвергенция.
18) Жаль, что я ничего не знаю о китайской логике.
19) Вывод: по всему мне известному выходит, что биология, как теоретическая наука могла возникнуть лишь там, где поддерживался компромисс между корпускулярностью и континуальностью. Из всех очагов цивилизации такой компромисс поддерживался лишь в Средиземноморском мире.
Теоретическими обобщениями биологии, которые она не заимствовала, а, наоборот, передала другим наукам, служат линневская классификация с ее иерархией признаков и эволюция как отбор.
Таким образом, биология как теоретическая наука должна содержать минимум одно из этих обобщений. Во всех остальных случаях мы будем иметь лишь сводки биологических и медицинских знаний, в лучшем случае с динамическими закономерностями между ними – этакий концептуальный аналог физики. По всему мне известному действительно, именно в Средиземноморском мире и его производных независимо как минимум трижды эти обобщения формулировались (отбор – три раза :в Древней Греции, у арабов — ат-Туси, ибн-Хальдун и в Европе Нового Времени. Причем, судя по тому, что у Дарвина были предшественники, а у Линнея – нет, именно классификация является наиболее трудным обобщением).
20) Гибель этого компромисса означает гибель биологии».