Преодоление социобиологии (часть 1)

Print PDF

 

Возьмём социобиологическую идеализацию «эгоистических индивидов» (все силы и побуждения которых направлены именно и только на максимизацию итоговой приспособленности). Она полезна в той же степени, в какой полезна модель «идеального газа», показывает некое нулевое состояние полного отсутствия взаимосвязей в системе, отталкиваясь от которого мы должны объяснить появление и прогрессивное развитие таких связей из взаимодействия между элементами. В таком случае сразу же возникает вопрос – откуда в системе, построенной на конкурентных столкновениях между «эгоистическими индивидами», появляется «общий интерес» в виде устойчивого воспроизводства системного целого в череде поколений, в которое каждый индивид, реализуя собственные активности, должен «вкладываться» во взаимодействиях с другими индивидами до того, как может рассчитывать на соответствующий выигрыш.

И очень задолго до того: скажем, самцы территориальных воробьиных «вкладываются» в поддержание пространственно-этологической структуры группировок в апреле – мае, а «выигрыш» в виде репродуктивного выхода получается только в июле-августе. Причём на размеры выигрыша сильней влияет благоприятная погода в апреле – мае, то есть в период коллективного построения структуры системы, а не в июне-июле, в период выкармливания потомства каждой парой индивидуально. Об этом есть интересная статья Л.В.Соколова в «Зоологическом журнале», где также разобрано влияние глобального потепления климата на миграцию и гнездование птиц в ХХ веке, очень рекомендую.

Понятно, что «натягивание» пространственно- этологической структуры популяций на определённой территории и есть тот «общий интерес», который даже эгоистические индивиды должны  поддерживать, как минимум месяц-два,0 не рассчитывая на немедленный выигрыш. Так откуда берётся способность к этому в данной системе?

Опять же, максимизировать итоговую приспособленность нельзя в одиночку, надо объединяться с другими особями, для того чтобы долговременно и устойчиво эксплуатировать их как социальный ресурс. Так самец в рамках социобиологической модели «войны полов» эксплуатирует самок для максимизации распространения собственных генов, давая им взаимен не столько лучшие гены, сколько лучшие родительские качества, а доминант в системе агрессивного доминирования эксплуатирует готовность подчиняться подчинённых особей, чтобы по их склоненным спинам забраться повыше самому. Откуда берётся эта способность к кооперативному поведению с другими особями, если каждая из них исходно нацелена на конкуренцию и противостояние усилиям своих контрагентов?

Наконец, откуда берутся сигналы, позволяющие «эгоистическим индивидам» ориентировать поведение на этот «общий интерес», чтобы «рассчитать заранее» оптимальный размер собственных инвестиций в коллективное воспроизводство структуры системы – чтобы и не остаться вне её, и чтобы остались силы на занятие «лучшей позиции».  И чтобы ориентировать поведение на долговременный выигрыш в виде лучшей «позиции» в структуре системы, в противоположность постоянному соблазну немедленного удовлетворения побуждений, которое устойчивость социальной «позиции», наоборот, разрушает. Понятно, что подобные системы сигналов, используемые особями для разрешения конкурентных взаимодействий агонистического или сексуального характера, и есть те самые групповые адаптации, появление и прогрессивное развитие которых социобиология объяснить не может и вынуждена отступать к намного более уязвимым теориям группового отбора.

Вместе с тем объяснить появление групповых адаптаций довольно легко, начав с чисто социобиологического рассмотрения ситуации. Надо только не бояться выйти за пределы, где кончается социобиология как научная теория и начинается уже догматический взгляд.

Если вовлечённость особи в некую проблемную ситуацию обязательно влечёт за собой мотивационный конфликт, то простой анализ показывает, что соответствующий конфликт в принципе неразрешим без введения системы сигналов-посредников, информирующих животное о возможности и эффективности выбора определённых моделей поведения, соответствующих ситуации. Такие сигналы лишь образуются комбинированием выразительных движений животного, определённое сочетание которых выражает определённые состояния и намерения подобно пантомиме.

Но, функционируя как сигналы-посредники, информирующие «всех» заинтересованных особей о выборе специфических моделей поведения в специфических проблемных ситуациях взаимодействия, эти самые комплексы действий уже «относятся» не к тому индивиду, движениями которого нужные демонстрации воспроизводятся в нужные моменты процесса. Они «относятся» к виду в целом и к видоспецифической социальной организации, в которой обмен соответствующими структурами поведения поддерживает и обсуживает информационный обмен. Отдельные особи только «пользуются» сигнальной информацией, воспроизводя соответствующие формы сигналов в нужные момент процесса, как бы берут видовые сигналы в лизинг.

Общая схема рассуждения заимствована из книги Докинза «Эгоистичный ген» (1993), но цель логического анализа прямо противоположна. Я хочу показать необходимость появления групповых адаптаций (в частности, общих сигналов, «честно» ретранслирующих   «позиционную информацию» всем участникам взаимодействия) в системе, основанной на свободной конкуренции «всех со всеми», для того чтобы поведение каждого участника – эгоистического индивида – было закономерным и предсказуемым для всех, в том числе для него самого. В этих условиях «честно» передавать информацию оказывается также выгодно, как её получать, ведь переданная информация делает поведение партнёра более предсказуемым  в той же степени, что полученная – поведение самого индивида, и вполне очевидны выгоды от возможности прогнозировать поведение партнёров, не утруждая себя дополнительным отслеживанием ситуации внутри сообщества, лишь на основании сигналов.

Представим себе животное — «эгоистического индивида» — поставленное в условия острой конкуренции за территорию или партнёра виду необходимости максимизировать итоговую приспособленность. Например, морского льва на лежбище или тетерева на току.

Готовность ко включению в структуру группировки требует решения проблемы, какое место в составе группы именно мне необходимо занять, с какой именно особью вступить в конкуренцию, чтобы его собственный баланс платы и выигрыша сошёлся с максимальным плюсом. С одной стороны, если особь — потенциальный противник уверенно вторгается на мою территорию, сразу начиная её рекламировать, или если он обладает наибольшим гаремом на участке, расположенном в центре колонии, то мне прямой смысл оказывать максимальное противодействие, оспаривать у данной особи её ресурсы. Ведь само поведение данных индивидов «подсказывает», что именно «их» ресурсы — лучше, а их стратегия поведения весьма эффективна, и моей стратегии поведения следует её превзойти.

Следуя этим побуждениям, индивид должен следовать самой агрессивной и самой конкурентной из всего диапазона поведенческих стратегий, вообще возможных в данной ситуации. Этот диапазон можно проградуировать по шкале «максимальное давление на противника, подчинение противника своим собственным амбициям ↔ максимальная «уступчивость» амбициям противника, подчинение им собственного поведения»; соответственно, на основании вышеприведённого индивид должен осуществлять максимальное давление на наиболее мощного противника и тем самым реализовывать наибольшую мощность поведения, какую он может реализовать.

С другой стороны, то же самый чувственный опыт столкновений с противником в то же самое время у той же особи вызывает побуждения прямо противоположного рода. Ведь если оппонент так уверенно действует и /или владеет столь ценным ресурсом. значит он его в состоянии защитить от покушений аналогичных моим собственным и уверенно побеждает противников, аналогичных мне [так могло бы рассуждать животное, если соответствующие побуждения у него бы отображались в мыслях].

Этот ряд побуждений требует минимизировать риск поражения и сразу занять подчинённое положение относительно реализации поведения другой особи. Этот «вывод» следует из непосредственного чувственного опыта индивида с той же определённостью, что и прямо противоположное «решение» активно оспаривать соответствующий вожделенный ресурс. Очевидно, индивидам, постоянно оказывающимся в проблемной ситуации подобного типа, соответствующий конфликт нельзя разрешить, действуя на основании лишь своих побуждений и своих наблюдений за ситуацией – побуждения противоположны и взаимно несовместимы, наблюдения приводят к двойственным выводам. Необходима информация, передаваемая сигналами извне, о том, какую пропорцию «наступательной» и «уступательной» компонент животному оптимальней всего выдерживать в столкновении с данным противником.

Почему именно информация, не воздействие стимула? Ведь оно тоже может сместить равновесие в пользу доминирования одного из двух побуждений и таким образом разрешить мотивационный конфликт.

Дело в том, что обоюдный мотивационный конфликт, описанный выше, вызван столкновением стратегий поведения соответствующих индивидов в конкуренции за соответствующий социальный ресурс (повторив рассуждения, приведённые выше, легко видеть, что и противник «нашей» особи испытывает тот же самый конфликт).

Разрешить внешний «конфликт интересов» (а конфликт мотиваций служит просто внутренним отражением внешнего конфликта) можно единственным способом — через дифференциацию поведенческих ролей. Тогда в каком-то спектре мест, участков, территорий,  и/или в неком спектре ситуаций животное реализует поведение, соответствующее максимальному давлению и максимальным притязаниям на соответствующий ресурс, а в других, альтернативных первым – поведение, соответствующее максимальному подчинению притязаниям партнёра. Его оппонент в тех же случаях поступает, очевидно, прямо противоположным образом, так что поведение обоих противников в прошлом конфликте, конкурировавших за общий социальный ресурс, оказывается взаимно-комплементарным, так что между ними возникает социальное связь, делающая их активность взаимозависимой не хуже чем между А и Т в ДНК-РНК.

Прочная социальная связь обязательна, чтобы соответствующее разделение ролей было устойчивым и обе особи в полной мере могли получать выгоды, связанные с подобной информацией в виде меньших затрат на взаимодействие и большей лёгкости достижения результата в каждой из ситуаций, где особи с дифференцированными ролями встречаются для взаимодействия. Очевидно, набор типологически отдельных «ситуаций», в которых одна «особь» реализует амбициозное, а другая – «уступчивое» поведение, должен быть общим для обеих особей и, шире, для всех потенциальных конкурентов за соответствующий социальный ресурс – «лучшую» территорию, «подходящую» самку и пр. Общим должен быть (или, точнее, стать) и набор градаций «давления» на соседа и реализация собственного поведения «в уступку» ему.

А, значит, нужна информация, где и как оптимальней всего обоим дифференцировать активности, в каком хронотопе один будет реализовывать доминантную модель поведения, в каком – уступительную, а где то же самое будет делать его социальный партнёр.

Более того, соответствующие градации ситуации и градации моделей поведения, реализуемых в соответствующей ситуации, должны быть дискретны и типологически разделены. Ведь переход от одной градации к другой требует переключения особей на запуск противоположных аспектов стратегии, реализованных элементами поведения с противоположными свойствами, а не плавного перехода от одних элементов к другим, смежным с ними.

Из такой организации конкурентной системы очевидно, где именно возникают знаки-посредники, определённая форма которых указывает на тип проблемной ситуации, рождённой активностью данного компаньона и одновременно на некую программу поведения в следующий период взаимодействия. Причём допустимой именно по отношению к данному партнёру, и такую, которая  будет конструктивным решением проблемы в смысле, эффективным шагом к созданию асимметричной социальной связи, «снимающей» исходный мотивационный конфликт. Этот «шаг» в виде выбора определённой демонстрации в ответ на демонстрацию партнёра, сам изменяет характер проблемной ситуации в соответствующем направлении, так как каждая демонстрация одновременно является сигналом о характере проблемной ситуации и стимулом, воздействующим на партнёра в соответствующем направлении. Своей реакцией на сигнал первый партнёр делает свой следующий «ход» и т.д., замыкая положительную обратную связь сигнального обмена (сигнал→ответ→следующий сигнал) и тем самым делая следующий «шаг» к разрешению исходного конфликта через создание асимметричной социальной связи.

Итак, перманентное столкновение «эгоистических» индивидов требует конституирования в конкурентной системе некой типологии ситуаций, в которых возникают разные варианты конфликта интересов, и параллельно с ней — типологии программ поведения, способных конструктивно «снять» соответствующий конфликт и ординированных по шкале «максимальное давление на противника» — «максимальная уступчивость его амбициям. Во-вторых, внутри каждого отдельного индивида «конфликт интересов» вовне конституируется в его внутреннем мире в виде конфликта двух противоположных интенций реагирования на поведение компаньона (давление – уступка, при установлении отдельных градаций каждой из них).

Как только конституируются определённые градации существенных [для системы] проблемных ситуаций и градации поведенческих программ, эффективно разрешающих проблемные ситуации (и в этом смысле адекватные им), они ставятся во взаимно-однозначное соответствие друг с другом, а также с соответствующими уровнями «конфликта мотиваций» внутри индивидов. Причём ставятся общеупотребительным способом, признанным и понятным как для резидентов, уже включённых в систему, так и для «активных вселенцев», старающихся включиться в неё.

В этом случае совершенно неизбежно появление сигналов-посредников между типовой «проблемной ситуацией» в системе и «типичной» категорией конкурентных усилий, разрешающих соответствующую проблему, для того, чтобы информировать особей о тех и о других. Соответственно, некоторая определённая часть движений и действий животных, связанных соответствующими конкурентными отношениями, должна быть отдана в распоряжение социальной системе для обмена информацией системного характера и частично выведена (эмансипирована) из-под силового управления (термин Л.Б.Белоусова) стимуляцией извне, чтобы они могли осуществлять параметрическое управление в системе-социум.

Дальше процесс ритуализации уже «доводит» соответствующие движения и действия до максимальной эффективности функционирования в новой роли сигналов и тем самым превращает их в «демонстрации» (в понимании классических этологов). Однако при этом не прекращается их действие как специфических или неспецифических стимулов в тех довольно обычных случаях, когда коммуникативный режим выдержать не удаётся и взаимодействие приобретает некоммуникативный характер (по крайней мере, не прекращается сразу).

Таким образом, знаки системы, передающие информацию о выборе действий в проблемной ситуации, берут начало из признаков, специфически связанных с этой ситуацией и этим действием в силу самой природы вещей. Отсюда знаковые системы в социальной коммуникации животных развиваются на основе отличительных признаков и характерных черт тех самых действий и программ поведения, которые связаны с разрешением соответствующих ситуаций путём ритуализации, типизации и подчёркивания их наиболее отличительных черт.

Всякое прямое действие имеет потенцию превращения в демонстрацию как только с точки зрения индивида его связь с определённой ситуацией вовне и мотивацией внутри особи становится устойчивой и регулярной (законосообразной). Точно также всякая уже преобразованная демонстрация имеет потенцию к превращению в знак, если только с точки зрения системы остановлены взаимно-однозначные соответствия между проблемной ситуацией в социальной системе и стратегиями действия особей – её элементов по разрешению соответствующей ситуации, где эта демонстрация одновременно является и знаком, и действием.

По мысли В.Г.Черданцева, естественный отбор вообще оперирует признаками, а не структурами. Удачный выбор признаков позволяет различать объекты независимо от структуры. Паттерн наиболее существенных отношений между особями, образующий социальную организацию, должен контролироваться отбором с особенной жёсткостью. Причём это стабилизирующий отбор, поддерживающий устойчивость воспроизводства «идеальных форм» социальной организации вида вопреки всему множеству «возмущений», созданных нестабильностью экологической среды, демографического состава, переменностью статуса и состояния особей и пр. Чтобы соответствующий отбор был действенным, нужны признаки, «указывающие» на возможности эффективного воспроизводства соответствующих отношений в системе.

А поскольку воспроизводство отношений в системе-социум осуществляется динамически, через их разрушение в столкновении индивидуальных амбиций, создающих «конфликт интересов», проблемную ситуацию определённого типа, то признаки, с которыми «работает» соответствующий отбор – это сигналы возможности разрешения конфликта одним из n «предусмотренных системой» исходов процесса. Поскольку последние в момент столкновения индивидов ещё не реализованы и находятся только в потенции, возможность реализации этих возможностей (сорри за тавтологию) индивиды не могут непосредственно ощутить и с трудом ощущают, отслеживая изменения ситуации, так что вынуждены ориентироваться преимущественно на сигналы, «доверять» им более, чем непосредственным ощущениям от ситуации, мотивационным изменениям под воздействием ситуации и т.п. несигнальным воздействиям.

Поэтому сигналы животных, возникающие под действием отбора на оптимизацию системы, построенной на отношениях конкуренции за социальный ресурс, имеют значение «указателей» на реляционные характеристики индивидов (большая или меньшая способность бороться за социальный ресурс и возможность вести борьбу на данном уровне успешности именно в данном конфликте), а не на собственные характеристики вроде силы, агрессивности и т.п. «показателей качества». Соответственно, система сигналов этого рода оказывается в большей или меньшей степени символической и, главное, развивается в сторону всё большей и большей символизации или не развивается вообще.

Откуда берутся такие сигналы, тоже понятно — из экспрессивных телодвижений, связанных с возбуждением (или стрессированным состоянием) особи в связи с данной проблемной ситуацией. Для n дифференцированных ситуаций взаимодействия, отражающих разные градации изменения того, «о чём сообщается» в значениях сигналов, уровни возбуждения или стресса, или иной неспецифичной реакции также будут различны, что отразится на внешнем облике, интенсивности и других параметрах экспрессий. Дальше эти первичные различия между протосигналами  усиливаются в процессе ритуализации, превращающем экспрессивные телодвижения в демонстрации, и в процессе означивания означивания, трансформирующего ряды демонстраций, выстроенные вдоль мотивационно-типологических градиентов агрессии, сексуальности и т.п. в специализированные знаковые системы. Тем уже формы разных сигналов ряда «строятся» в соответствии с некой системой оппозиций, разные комбинации которых задают разные элементы ряда, также как фонологическая система языка строит модели звуков – фонемы в соответствии с системой оппозиций присущей именно данному языку.

Следовательно, задача расшифровки «языка» животных состоит в реконструкции подобных рядов (или «решёток» или более сложных систем) таких сигналов-посредников между типами проблемных ситуаций и типом конкурентных усилий особей, направленных на решение проблем (и «оформленных» в виде определённым образом организованной поведенческой последовательности).

Для этого «материальные структуры»-носители сигнала (демонстрации) должны быть очищены от несигнальных действий, особенно экспрессивных реакций, тем более, что последние часто «слиты» с демонстрациями в некий единый комплекс, так как рост общего возбуждения по ходу взаимодействия поддерживает готовность к предъявлению демонстраций и является материальной причиной (условием проявления) появления экспрессивных реакций – ярких, заметных, но семантически «пустых».

Во-вторых, необходимо отделить «типические» проблемные ситуации, закономерно возникающие в социуме с определённой организацией, в результате поведения особей, регулярно и направленно ищущих соответствующих контактов друг с другом, от случайных или вынужденных взаимодействий, возникающих нерегулярно в силу действия внешней причины, а не благодаря соответствующему направлению социальной активности самих особей («социальное притяжение»).

В третьих, те адекватные стратегии поведения для следующего периода взаимодействия, которые выбраны особью в ответ на сигнал и сами являются сигналами, кодирующими начатый процесс общения и доводящими его до осмысленного результата, следует отличать от просто экспрессивных реакций на внешний стимул или изменения внутреннего состояния. Отличия состоят в том, что первые обладают типологически определённой формой, дифференцированной от формы других сигналов и от «фона» в виде континуума несигнальных реакций участников взаимодействия, а вторые – нет, хотя столь же «ярки» и демонстративны.

Соответственно, главная проблема этологического анализа коммуникации – как воспроизводимо и точно осуществить это «разделение» во всех трёх случаях.