Атеизм как взрослость

Print PDF

 

Аннотация. Показано, что религия консервирует душевную «детскость», откуда следуют проблемы с пониманием научного метода, с освоением научного знания, и готовностью к деятельному изменению жизни к лучшему «своею собственной рукой» — надежды возлагаются на «руку Отца». Атеизм, напротив, это духовная взрослость, когда люди берут на себя то бремя исправления жизни, поддержки и ободрения своих ближних, которое раньше они возлагали на выдуманного ими бога.

Вера, в смысле религиозная вера, выражается еврейским словом эмуна которое в том числе значит «безотчётное доверие, которое ребёнок испытывает к  отцу» (отсюда «аминь» (омен) – «верно»). Ведь и правда, когда маленький ребёнок учится ходить, и хочет шагнуть, и боится сделать шаг одновременно, он должен верить в поддерживающую руку отца. Что если что, он подхватит, и утешит, само существование этой руки делает все неприятности при попытке ходить — ушибы, царапины, ощущение собственной беспомощности осмысленными и оправданными, — даже если они вызваны твоей собственной неловкостью. На определённом этапе – эта вера осмысленна, благодаря ей ребёнок начинает ходить сам, плохо если это вовремя не проходит.

Точно также, по детски доверчиво, последователи Б.Бруцкуса, М.Фридмана, К.Поппера, Хайека и Айн Рэнд верят в «невидимую руку» рынка. Не только в то, что она просто «наводит порядок»,  выгодный для наиболее успешных и «лучших» участников рынка, но что «рука» устанавливает сотрудничество людей (которые иначе как ради выгоды не станут сотрудничать из-за собственной эгоистичности). И, главное, безошибочно  отличает лучших от худших, награждает первых и наказывает вторых, то есть рынок здесь выполняет функцию б-га, а рыночный успех – аналог не только добрых дел, но и молитвы и самой веры (без которой, как известно, не спастись).

Отсюда такие симпатии к вере и верующим у либералов-рыночников 21-го века, тогда как лет 200 назад их предтечи симпатизировали науке и Просвещению (даже Адам Смит, прямо считавший «невидимую руку рынка» проявлением промысла божия): в обоих случаях первые и вторые чувствовали себя избранным меньшинством, «остатком Израиля» среди мира охваченного грехом и невежеством (в смысле незнания правильного учения).

С верой в бога дело обстоит очень похоже (я бы сказал даже — тождественно, но сдерживаюсь, ибо пристрастен). На определённом этапе душевного взросления – когда личность ещё не выделилась из рода, общины, социального целого, а социум не просто построен на угнетении целиком и полностью, но воспринимает  эксплуатацию человека человеком как норму, — вера в б-жьи заповеди и воздаянье божие, наверно единственное, что позволяет людям там жить достойно.

Благодаря вере в бога даже там отличать зло от добра, если нет сил делать добро, то хотя бы не увеличивать сумму зла, и менять то, что они в силах изменить. Так жевание листьев коки спасает от физического изнеможения индейцев, несущих в горах непосильный груз, в рабском или крепостническом обществе религия сходным образом позволяет выдержать запредельную сумму насилия и где-то в глубине души сохранить представление, что такие отношения людей – это совсем не норма.

Продолжая сравнение с обучением ребёнка ходить, можно сказать: атеист — это тот, кто «ходит самостоятельно» уже сейчас, кто может быть хорошим и добрым человеком без воздействия кнута и пряника в виде страха адских мук и награды райского блаженства. Иными словами, душевно взрослые люди.

Более того, если говорить  о нравственности, априори атеист намного нравственнее верующего именно потому, что он сжёг за собой корабли. Он не верит ни в ад, ни в рай, ни в возможность искупить злые дела и/или нарастить эффект добрых молитвой, покаянием и другими видами магических средств, к которым прибегают верующие. В своём посмертии атеист не может рассчитывать ни на что, кроме доброй памяти, поэтому он просто приговорён к тому, чтобы делать людям добро и ничем себя не пятнать.

Анализ распространения атеизма по странам показывает, что атеистов больше всего  в странах наиболее цивилизованных и развитых, где самые гнусные формы эксплуатации и унижения —  рабство, крепостничество, фабричное рабство образца Англии 19 в. — или исключены вовсе, или сильно замаскированы и смягчены. И – главное – вовсе не считаются нормальным состоянием человека (это относится и к СССР, ГДР – но не Польше или Румынии). А вот где подобное угнетение – норма для большинства населения, в третьем мире – там царство веры и верующих. И действительно, религиозность не способствует процветанию общества: чем выше религиозность, тем больше распространение разного рода «социальных язв», которые надо изжить, хотя клерикалы утверждают обратное[1].

Можно даже ввести своего рода «Презумпцию нравственности» атеистов — имея с ними дело, разумно предполагать что атеист нравственен[2], пока не доказано обратное (хотя он может быть недоброжелателен к вам), с верующими – скорее наоборот. У верующих есть даже такая гнусненькая поговорка: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не простишься, не простишься — не спасёшься». Насколько я узнавал, её аналоги есть во всех религиях (про синтоистов и конфуцианцев не знаю, но это и не вполне религии). Недавние скандалы с растлением малолетних католическими священниками в США, и покрыванием растлителей Церковью (вплоть до самого Папы, до самой смерти высказывавшегося по этому поводу в диапазоне от «ничего не знаю» до «ничего не было») это предположение  скорей подтверждают. Но это ведь США – открытое общество, где граждане любят и умеют судиться, а позиции именно католической церкви слабы.

Насколько чаще такое происходит в обществе, где позиции церкви – это почти государственные позиции, а жертвы подобной мерзости обращаться в суд скорей всего побоятся – в Польше, Румынии, Греции, России, среди протестантских фундаменталистов в США, в религиозном секторе в Израиле, конечно же, в мире ислама. Тот список длинен, увы, поскольку сексуальные домогательства и физическое насилие – естественный риск религиозных практик, закономерно следующий из представлений о святости сана, особом доверии и послушании, которого требуют его носители под страхом «наказания божьего» за непослушание. Так они именем божьим получают власть над духовными чадами, пользуются их избыточным доверием, но поскольку бога нет, они не больше способны противиться искушениям, следующим из первого и второго, чем обычные люди.

Но рано или поздно эта завеса падёт, и мы узнаем много нового о нравственности и верующих, и церковников, как узнали из книг Лео Таксиля. Не зря св.равноапостольный император Константин не просто поубивал своих ближних, прямых родственников, но и на смертном одре, уже после принятия св.крещения, раскаивался в том, что не успел убить ещё и дальних.

Всё вышесказанное – этический аспект веры в бога. Есть ещё интеллектуальный аспект, суть которого хорошо выразил Оруэлл («Мысли в пути»): если люди хотят быть братьями, у них должен быть общий отец. Здесь пропущен средний член силлогизма, и поэтому (как всегда у Оруэлла) получается полный обман. Имелось в виду – если люди хотят быть братьями в мире, построенном на насилии и угнетении, если это насилие и угнетение пребывает всегда лишь меняет формы и имена – от античного рабства до «свободной экономики» и глобального капитализма – люди домысливают себе общего отца, поскольку без веры в него им очень трудно, почти невозможно найти в себе силы и смелость для братских поступков в отношении друг друга.

Получается нечто давно известное: религия – «вздох угнетённой твари» и «сердце бессердечного мира», по Марксу. Современные мировые религии, авраамические и нет, это классический миф, по форме рождения и структуре образов ничем не отличимый от мифов американских индейцев. Вот как это рождение описывал К.Леви-Строс: «лишь история символических функций позволяет объяснить то, что для человеческого интеллекта вселенная всегда недостаточно значима, а разум всегда имеет больше значений, чем …объектов, которым их можно приписать. Разрываемый между …двумя системами – системой означающего и системой означаемого, человек с помощью магического мышления обретает третью систему, в которую вписываются противоречивые дотоле данные. Но эта третья система, как известно, возникает и развивается в ущерб познанию [курсив мой]»

Структурная антропология. М.: Наука, 2001. С.191.

Поэтому сперва над людьми довлеет угнетение и унижение настолько сильное, что ярмо не сбросишь, оно кажется вечным (тем более что все предшествующие восстания были неудачными, гнёт лишь усиливался). Потом возникает община верующих – людей объединённых (пока) общим желанием спасителя и избавителя. Они общаются, живут, кушают и хозяйствуют вместе, их желание крепнет вследствие взаимной социальной стимуляции и «эффекта массы», чаемый спаситель превращаются в Спасителя и Искупителя Грехов, магически освобождающий общину от ярма (коль не вышло избавиться материально).

По мере укрепления веры всё подробней разрабатывается история Спасителя, из желания, смутного, расплывчатого, противоречивого, но сильного и стойкого, он превращается в лицо, обрастает телом, у него появляются родственники, человеческие черты, жизненная история. Сперва Избавителя изображали символом (рыба, крест, Пастырь добрый с овцой), позже начинают появляться портреты.

Иными словами, у верующих происходит такая же персонификация абсолютного добра с определённым лицом и определённой жизненной историей (биографией, легендой), и первое также символизируется вторым, как у националистов и ксенофобов образ врага, «неприемлемого Чужого» ассоциируется с неграми или евреями. И со столь же разработанными мифологическими историями про них – телегония, кровь христианских младенцев, ущерб от культурного взаимодействия с «чужаками» и пр. расистская мистика. Также как положительное чувство (вера в бога, любовь к богу, страх божий у верующих), отрицательные чувства у нацистов и ксенофобов основываются на вере в собственные истории, превознесении своих (им приписываются нравственные достоинства, недостижимые для большинства) и отторжении «чужих» (которым приписываются пороки).

И действительно, религия в современном мире выступает «закрепителем» национализма с патриотизмом-милитаризмом впридачу. Благодаря ей следующие отсюда опасная мифология и межгрупповая ненависть сохраняются сильно дольше, чем действуют порождающие её социальные причины. Не зря Александр Тарасова в статье «Фашизмов много» среди прочего отмечает, что «фашистские движения всегда сильно окрашены религией. Если христианские, мусульманские, иудаистские, индуистские, языческие, даже буддистские фашиствующие течения… нет и не было только атеистических».

Словом, вера в бога в интеллектуальном плане – это просто ошибка мифотворчества, когда обратный порядок событий, естественный для мифа, принимается за порядок самой жизни и о нём рассказывают истории (скажем, евангельские, или истории Исхода).

Вот, например, пишет мне blau_krahe: «мне по логике несколько странно представить религию (пусть с вашей точки зрения ложную), возникшую совершенно на пустом месте, без основателя. Само существование христианства — это и есть следствие существования Христа». Нет, наоборот, естественное течение событий прямо противоположное. Сперва собирается община верующих, объединённых общими желаниями избавления и искупления, затем частные желания сливаются в общее чаяние Искупителя и Избавителя, и если последнее оказывается настолько сильным и стойким что «держится» 2-3 поколения подряд, оно обретает историю и лицо – появляется Избавитель и рассказы о нём, как будто записанные со слов очевидцев. Не случайно до 325 г. или 250 г. (специалисты, поправьте меня) существует масса христианских общин, действует множество видных проповедников христианства, но отсутствуют тексты, которые можно гомологизировать напрямую с какими-то отрывками из четырёх канонических Евангелий.

Я знаю (или скорей слышал) про находки папирусов, датируемых 125-150 гг., но истории, содержащиеся в этих текстах, лишь развивают идеи и сюжеты, сходные с евангельскими, но отнюдь не представляют собой прямое извлечение (или прямой пересказ) нынешних Евангелий. Хотя последние, как утверждают христиане, представляют собой непосредственно записанные слова Спасителя и поэтому, вроде бы, должны были в общинах пользоваться особым статусом[3].

Особенно подозрительно отсутствие в текстах Нового Завета (в отличие от других текстов раннехристианских авторов) упоминаний о разрушении Второго Храма. В данном случае это особенно важно в идеологическом отношении, и поэтому, как написал бы Оруэлл, говорит о целенаправленной подчистке источников.

Интересно в этом плане сравнить Евангелие и Коран. Мохаммад ибн Курайш, в отличие от Иисуса, безусловно, историческое лицо, и процесс создания Корана не только известен в подробностях, но и сам Коран единообразен с самого начала. С одной стороны – известны отдельные записи на черепках, пальмовых листьях и пр., собранные и уничтоженные после создания текста, с другой — скомпонованный из них окончательный текст, практически одновременный записям и известный в единственной редакции.

Мысль об атеизме как взрослости и, наоборот, детскости сознания людей верующих находит себе эмпирическое подтверждение, по крайней мере в том, что касается восприятия научного знания[4].

Так, «исследования последних лет выявили связь между неприятием определенных научных теорий взрослыми людьми и психологией маленьких детей. В частности, свойственная детям «неупорядоченная телеология» — склонность приписывать каждому предмету цель, ради которой он был кем-то сделан — является одной из причин удивительной живучести креационизма.

Современная научная картина мира слишком сложна для массового сознания. Ни один ученый не может вместить в своей отдельно взятой голове все знания, добытые наукой за последние два-три века, что уж говорить о простых смертных. Но это не единственная причина распространения предрассудков, суеверий и лженаучных идей в современном обществе. Не менее важной причиной является несоответствие многих выводов современной науки врожденным свойствам и наклонностям человеческой психики и устоявшимся стереотипам общественного сознания. Это явление получило название «сопротивление науке» (resistance to science).

Так, 42% взрослых американцев убеждены, что люди и животные существуют в своем нынешнем виде с начала времен. Среди меньшинства, признающего эволюцию и естественный отбор, лишь очень малая часть в состоянии внятно объяснить, что это такое (обычно люди полагают, что эволюция — это некий загадочный закон природы, в силу которого дети лучше приспособлены к среде обитания, чем их родители). «Сопротивление науке» затрагивает не только эволюцию: огромное число людей верит в научно неподтвержденные «медицинские» практики, в привидения, в астрологию и т. д.

Казалось бы, ну и пусть себе верят — лишь бы были здоровенькие. В конце концов, благодаря научному прогрессу большая часть народонаселения в развитых странах имеет полную возможность жить припеваючи, вообще ничего не зная и не понимая. Ан нет, ведь есть же еще и политическая сторона вопроса. В современном демократическом обществе именно от этих невежественных масс зависит в конечном счете государственная политика в таких «наукоемких» областях, как изменения климата, генетически модифицированные организмы, стволовые клетки, клонирование, вакцинация и т. д.

Исследования последних лет показали, что определенные аспекты «сопротивления науке», по-видимому, являются общими для всех народов и культур и проистекают из двух базовых особенностей детской психики. Первая связана с тем, что дети знают «изначально», вторая — с тем, каким образом они усваивают новые знания.

1. Наука противоречит «изначальным» представлениям детей об устройстве мира

Даже годовалый младенец — отнюдь не «чистый лист», он обладает по-своему весьма глубоким пониманием физического мира и человеческих отношений. Малышам прекрасно известно, что материальные объекты обладают плотностью, устойчивостью во времени (продолжают существовать, даже если их не видно), что без поддержки они падают и т. д. Они понимают также, что поступки окружающих людей осмысленны и целенаправленны, что их эмоции отражают отношение к разным ситуациям. Эти исходные представления служат необходимой основой для дальнейшего обучения, но они же порой и затрудняют восприятие научных идей.

Например, детская убежденность в том, что без поддержки предметы падают, мешает поверить в шарообразность Земли (ведь тогда все люди, которые «с той стороны», попадали бы вниз). Эта научная концепция полностью принимается ребенком обычно лишь в возрасте 8-9 лет, а до этого в нее вносятся систематические искажения. Например, ребенок может верить, что Земля шарообразная, но при этом считать, что люди живут только на «верхнем» полушарии, а снизу не живут, сваливаются.

Некоторые детские предрассудки оказываются настолько неистребимыми, что даже школьное образование не может их преодолеть. Например, многие студенты американских колледжей полагают, что шарик, выкатившийся из кривой трубки, будет продолжать двигаться по искривленной траектории (выбирают вариант B на приведенном рисунке).

Что же касается массового неприятия теории эволюции (и других достижений биологии), то причины этого кроются в другой особенности детской психики — а именно в присущей маленьким детям склонности видеть во всём, что их окружает, результат чьей-то целенаправленной деятельности. Это называют «неупорядоченной телеологией» (promiscuous teleology).

Удивляться не приходится, ведь человеческий мозг изначально развивался именно как приспособление для решения практических задач, для целеполагания и придумывания путей достижения цели. Самые насущные задачи для высших приматов, и людей в том числе, всегда были связаны с общественными отношениями, например, с борьбой за положение в общественной иерархии. Для решения этих задач необходима способность понять мотивы поступков своих соплеменников, способность, которая изначально строилась на рефлексии, на суждении о других «по себе». Что же удивительного в том, что такое понимание распространяется на весь окружающий мир, что ребенок или дикарь, услышав гром, неизбежно будет думать, что этот звук произведен кем-то с некой вполне определенной целью.

Например, специальное исследование показало твердую убежденность четырехлетних детей в том, что всё на свете существует «для чего-то» (львы — чтобы смотреть на них в зоопарке, тучи — чтобы шел дождик). Специальные исследования также подтвердили склонность детей к креационистскому объяснению происхождения объектов окружающего мира (всё вокруг кем-то сделано с какой-то целью).

Привлекательность подобных идей не слабеет с возрастом. Детям вторят поэты: «Если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно».

Эти интуитивные представления мешают людям принять идею эволюции, точно так же, как изначальные наивные представления о физических законах мешают усвоить идею о шарообразности Земли.

Другое интуитивное представление, свойственное детям, — это дуализм, или идея о принципиальном различии между материальным и духовным, например между телом и душой, мозгом и сознанием. Американские дошкольники знают, что мозг нужен для осуществления некоторых ментальных функций, в первую очередь сознательных, таких как решение математических задач. Но эти же дошкольники отказываются верить, что мозг нужен и для таких вещей, как игра в прятки или любовь к брату. Когда их спрашивали, что будет, если мозг мальчика пересадить поросенку, дошкольники отвечали, что получится очень умный поросенок, но все желания и знания у него останутся поросячьими.

Склонность к дуалистическому миропониманию препятствует восприятию достижений современной нейробиологии, которые убедительно показывают, что всё «духовное» в человеке целиком определяется вполне материальными процессами, происходящими в мозге. Противоречие между изначальным дуализмом человеческого мировосприятия и современными научными взглядами порождает причудливые социальные проблемы. Например, дебаты вокруг допустимости экспериментов с животными, человеческими эмбрионами и стволовыми клетками часто сводятся к проблеме наличия у этих объектов «души». Более того, применение магнитно-резонансной томографии для изучения мозга преступников привело к появлению новых, весьма оригинальных веяний в адвокатском деле. Появились утверждения, что если антисоциальные поступки человека определяются работой его мозга, то, следовательно, человек ни в чём не виноват, просто «его мозг заставил его так поступить». Таким образом, не только дети, но и вполне взрослые адвокаты наотрез отказываются воспринимать научные данные о природе мозга и психики.

2. Наука, говорите? Что-то не верится

Многое в «сопротивлении науке» определяется врожденными свойствами человеческой психики, но кое-что зависит и от культурной среды. Об этом свидетельствуют, в частности, межнациональные различия в степени сопротивления тем или иным научным идеям. Скажем, неприятие идеи эволюции у американцев выражено намного сильнее, чем в других развитых странах.

В разных странах считаются «общеизвестными» и не требующими доказательств разные наборы «истин». Такие идеи обычно усваиваются детьми без всякого критического анализа. Типичные примеры — значение общеупотребительных слов, «вера» в микробов и электричество. Существование микробов, например, в развитых странах никем не подвергается сомнению — и дети тоже, нисколько не задумываясь, проникаются искренней верой в существование этих невидимых тварей. Микробы, к счастью, не противоречат никаким «врожденным интуициям», а наоборот, помогают вполне телеологическим образом объяснить болезни, протухание продуктов и др.

Однако большая часть знаний все-таки не принимается без доказательств ни детьми, ни взрослыми. Когда дело касается научных знаний, даже взрослые люди — а о детях и говорить нечего — почти ничего не могут проверить сами по причине некомпетентности. В этом случае (то есть почти всегда) мы заменяем непосредственную оценку достоверности знаний оценкой их источника. Если источник кажется заслуживающим доверия и если в нём самом чувствуется уверенность, мы принимаем новое знание на веру, даже если не поняли толком, о чём речь. Типичный пример — вышеупомянутые американцы, которые верят в естественный отбор, но не в состоянии объяснить, что это такое.

Это касается не только науки. В одном недавнем исследовании людям предложили оценить различные политические программы, о которых испытуемым сообщили, что они исходят от той или иной политической партии (республиканцев или демократов). Испытуемые дали программам с виду вполне осмысленные, аргументированные оценки. Однако статистический анализ показал, что в действительности оценки определялись не содержанием программы и не отношением данного человека к каким-то конкретным законам или действиям правительства, а только лишь «партийной принадлежностью». Например, сторонники демократов поддерживали и совершенно «недемократические» проекты, если им говорили, что проект исходит от их любимой партии.

Выяснилось, что дети, в точности как и взрослые (и даже в еще большей степени), склонны оценивать достоверность информации по «весомости» и «солидности» ее источника. Уже четырех-пятилетние дети отлично знают, что взрослым известно больше, чем сверстникам. Если взрослый и ребенок говорят противоположное, дети верят взрослому. Они уже знают, что среди взрослых есть специалисты разного профиля и что в болезнях лучше разбирается доктор, а в сломанных велосипедах — механик. Кроме того, дети гораздо охотнее верят тому «источнику знаний», который демонстрирует полную уверенность в себе и своих словах. Мямли-ученые с их вечными сомнениями и фразами типа «разумеется, пока это лишь предположение…» никакого доверия у детей не вызывают.

В связи с этим нужно отдать должное дальновидности российских наукоборцев, которые мечтают в учебниках биологии после каждой главы добавить сносочку о том, что «есть, однако, и другая точка зрения…», и вдобавок ввести в школах изучение религиозной картины мира. Конечно, учитель биологии, опутанный «сносочками», не сможет так надувать щеки на уроках, как преподаватель «альтернативного предмета». Кому из них поверят дети — сомневаться не приходится.

Исследователи делают вывод, что «сопротивление науке» зарождается из противоречий между интуитивными представлениями маленьких детей и тем, чему их учат; «сопротивление» переходит из детства во взрослую жизнь, если соответствующие научные идеи не имеют всеобщей поддержки в обществе, и становится особенно сильным, если существует ненаучная альтернатива этим идеям, не противоречащая «элементарному здравому смыслу» и опирающаяся на солидные, уважаемые и очень уверенные в себе «источники». В США именно так обстоит дело с эволюционной биологией и нейробиологией: выводы этих наук противоречат и детской интуиции, и высказываниям многих солидных политиков и религиозных деятелей».

Источник: Paul Bloom, Deena Skolnick Weisberg. Childhood Origins of Adult Resistance to Science // Science. 2007. V. 316. P. 996–997».

Александр Марков. Неприятие научного знания уходит корнями в детскую психологию.

Как отмечал Джон Дьюи: «Ортодоксальную научную идеологию, как и ортодоксальный марксизм, с ортодоксальной церковью и традиционным идеализмом объединяет вера в то, что цели людей вплетены в ткань самой структуры существования. Концепция, очевидно, заимствованная от гегельянцев[5]». Здесь приверженцы необходимости метафизических моделей для адекватного познания мира очевидным образом противопоставлены позитивистам и прагматикам, для которых действительны лишь корреляции, устойчивые совпадения явлений, а метфизические модели, отвечающие на вопрос о смысле и причинах происходящего, запрещены.

Впрочем, наука сейчас практически реабилитировала точку зрения, атакуемую Дьюи. Переход от индуктивного общения к дедуктивной реконструкции системы, позволяющей породить и с необходимостью воспроизвести наблюдаемую зависимость явлений – норма для научного исследования. Соответственно, знание, полученное в результате столкновения конкурирующих идей, каждая из которых организует по своему эмпирический материал, мало чем отличается от метафизической модели.

Следовательно, цели и смыслы действительно вплетены в ткань самой структуры существования. Важно их разыскать, но как? И в таком разыскании можно использовать два полярно противоположных метода. Первый научный: через столкновение конкурирующих идей (и людей) по поводу того, «как мир устроен», которое если организовано по правилам научного метода и научной этики, то открывает новые перспективы. Как Шерлок Холмс, обнаружив что под камнем растёт трава, складывал мозаику разных фактов (за каждым из которых стояла некая версия происходящего) в целостную картину, дающую ответ на вопрос кто убил и почему, и не отвергавшую никакой из деталей.

Это то, что А.А.Любищев называл полемическим мировоззрением, где увеличение знания достигается через борьбу и конфликт (честную и по правилам). Есть второй вариант – гармоническое мировоззрение, где то же самое предлагается достигать через мир и любовь.  В этом случае естественно слушать авторитетов, не спорить с ними, а согласовывать их точки зрения, не думать о «приближении мнения авторитетов к реальности» и пр.  Именно для такого согласования иудеи создали мощную традицию чтения и комментирования св.текстов, включая любимый мною метод пилпул. Приближения к реальности, увы, при этом не происходит, только понимание текста (или смысла обрядов) становится всё более дифференцированным и тонким. Это второй – религиозный путь.

Очевидным образом, эти способы несовместимы друг с другом, даже если научное знание уживается с религиозной верой в одной индивидуальной душе. Как бы ни определяли конкретные учёные свои отношения с богом (или наоборот – конкретные священнослужители с научным познанием, к которому чувствуют склонность), наука как способ определения себя в мире, способ исследования этого мира нечто прямо противоположное вере, в каких конфессиональных облачениях ни выступала последняя. И надо выбирать – несмотря на сугубое желание большинства действовать по обычному для обывателей «принципу доктора Жеваго» — «я скажу А, а Б не скажу».