Последние дни концлагеря в Берёзе Картузской

Print PDF

Продолжая про польские концлагеря

[Шло долгожданное освобождение Западной Белоруссии]. А в это время в сотне километров к северо-востоку от Бреста в местечке Береза-Картузская люди в арестантских одеждах ломали ворота, громили продсклад и архив лагеря. Самые целеустремленные бросились на железнодорожную станцию, поймали нескольких надзирателей и тут же их повесили (рукописные воспоминания бывшего узника Григория Ситковца: Национальный архив Республики Беларусь, фонд № 4683, опись № 3, дело № 544). Были разговоры, что кого-то из мучителей утопили в выгребной яме, но архивных свидетельств этого не обнаружено…

Напомним, что как учреждение специального статуса «лагерь изоляции» (obóz odosobnienia) в Березе-Картузской существовал вне традиционной пенитенциарной системы. Польские власти создали это грязное учреждение на удаленной «грязной» территории намеренно. Когда представители Лиги наций и зарубежные журналисты интересовались состоянием демократических свобод в Польше, то им предъявляли образцовый столичный posterunek с миловидной дамой-полицейским Ядвигой Вильямовской.

 А вот в Полесское воеводство на «кресах всходних» — вотчину польского поэта Вацлава Костека-Бернацкого (по совместительству — воеводы в звании полковника, жестокого функционера режима санации) иностранным наблюдателям было труднее добраться. [Прекрасный поэт и писатель, он был садистом, мучительствовал вдохновенно, получал удовольствие. И до того, как получил власть над заключёнными Берёзы, успел поиздеваться вволю над левыми политиками, жертвами Брестского процесса, заключёнными в одноимённой крепости (во 2й Речи Посполитой использовалась как тюрьма)]

Да и не стал бы воевода, который odpowiadał za organizację i nadzór nad miejscem odosobnienia w Berezie Kartuskiej [польск. отвечал за организацию места заключения в Березе-Картузской и надзор за ним], хвалиться пропитыми физиономиями подчиненных ему лагерных полицейских. Дело в том, что значительную часть охраны составляли служивые, которых за провинности командировали сюда «на исправление» из разных частей Польши. Жили они на лагерной территории, и лишь внутренняя улица имени Тадеуша Костюшко (!) разделяла казарму узников и казарму палачей.

Выход охранников за колючую проволоку без разрешения коменданта был запрещен. Натурально, эти полицейские находились в «дисбате» без семей и так же естественно проводили время в отупляющем и озлобляющем пьянстве. К тому же наблюдался их явный кадровый избыток. В начале 1939 года на 502 узника приходился 131 рядовой полицейский.

Существуют тонны литературы и километры фильмов про Березу-Картузскую, созданные в Польше, Беларуси, Украине и других странах. Учеными-историками просеяно содержимое различных архивных фондов, и сомневаюсь, что где-то намеренно укрываются «ужасные тайны концлагеря». А вот интересные, но мало освещенные темы, связанные с отдельными категориями узников, — это остается.

Например то, как в межвоенной Польше боролись с воротилами теневой экономики. В стильной кинодилогии Яна Махульского «Ва-банк» лишь обозначена тема противодействия польских властей криминальному финансовому рынку. А на самом деле знаменитых варшавских валютчиков доставляли в Березу-Картузскую целыми сообществами. Издевались над ними ужасно. Pieniądze!!! [Польск. деньги] Из воспоминаний одного из узников:

«Обычным развлечением охранников была команда совершить оправку в уборной на счет вслух до четырех. Если за эти секунды узник не успевал оправиться и подняться с корточек, то его били по голове и человек падал в очко. Но хуже всех бывало евреям-спекулянтам — людям обычно немолодым. По причине возраста они нередко страдали хроническими запорами, и невозможность оправиться приводила к серьезным поражениям внутренних органов».

[На самом деле всё куда хуже. Важной частью антисемитской политики во 2й Речи Посполитой была так называемая «экономическая борьба с еврейством», проводившаяся с конца 20-х гг. и усиливавшаяся в ходе 30-х. Польские власти начали ариизацию еврейской собственности ещё до того как это стало майнстримом в гитлеровской Германии и независимо от неё, описанные мучительства предпринимались именно для отнятия денег или же бизнеса у евреев. Вторая страна Европы, ариизировавшая еврейскую собственность без гитлеровской оккупации — Швеция. Как писал польский официоз в июле 1939 г. (!):

«Тот факт, что наши отношения с рейхом ухудшаются, ни в малейшей степени не отменяет нашей программы в еврейском вопросе — между нашей внутренней еврейской проблемой и отношениями Польши с гитлеровским рейхом нет и не может быть никаких точек соприкосновения». Прим.публикатора]

Финансовые дельцы и коррумпированные чиновники, украинские националисты и польские, белорусские политические радикалы — левые и правые… Все это смешалось в лагере в невероятном коктейле.

И есть особая тема. Что происходило в Березе-Картузской с 30 августа (дня, когда с началом всеобщей мобилизации были интернированы массы «нежелательных» лиц) и до 17 сентября 1939 года, когда начался распад карательного учреждения? Кто и за кого был тогда в разномастной толпе заключенных? По какой причине украинские националисты препятствовали выходу коммунистов из лагеря и действительно ли такое происходило? Что за «народная полиция» с охотничьими ружьями появилась в его окрестностях и почему она тоже не выпускала узников?..

 Вопросы остаются, а пока предлагаю ознакомиться с некоторыми архивными воспоминаниями-первоисточниками. В свое время сотрудники Института истории партии при ЦК КПБ собирали свидетельства бывших членов КПЗБ о Березе-Картузской. Печатались эти материалы весьма выборочно. Я взял записи рассказов нескольких бывших узников о событиях сентября 1939 года, исправил орфографию и расставил абзацы. В остальном это тексты «как есть».

Вот, к примеру, воспоминания бывшего узника Иосифа Макаровича Адамчика. Он родился в 1905 году в деревне Шиловичи нынешнего Слонимского района. В 1931 году за коммунистическую пропаганду был арестован и приговорен к году тюремного заключения. После освобождения перешел на нелегальное положение. В 1934 году арестован вторично и осужден на три года. В концлагерь в Березе-Картузской был брошен в начале сентября 1939 года в связи с началом войны (!).

 

«Нас ободряло в то время, что когда заревет сирена воздушной тревоги и пролетают немецкие самолеты, то мы все лежим и смотрим вверх и по сторонам, не боясь полицейских, которые быстро уходят в бомбоубежище, лишь на вышках дежурят около пулеметов. После отбоя воздушной тревоги снова появляются полицейские и начинается «обработка» заключенных дубинками.

Как-то появились двое пленных гитлеровских летчика. Они себя в концлагере чувствовали как в гостях. Гуляли по дорожкам свободно, в полном своем отличии. Пролетают немецкие самолеты — они им машут платочками и улыбаются. И никто им ничего не говорит. А стоило политзаключенному хотя бы повернуть голову, как получал удар палкой.

[Накануне бегства охраны] мы находились целый день в казарме, свободные были от стоянок по 2 часа у стен, всего 2 раза открывал полицейский нашу дверь и опять запер. Начало темнеть, а мы сидим, никто нас не трогает, над дверями в стене загорелась электрическая лампочка. К двери в коридоре кто-то подошел, открыл волчок, посмотрел и ушел. Часов в 10 вечера, не дождавшись полицейского, который всегда приходил снимать с нас и выносить одежду в коридор, мы легли на нары в одежде.

Я очень долго не спал. Свет то потухал, то снова загорался. Я подумал, что что-то неладное. Слышал на улице топот ног по булыжной мостовой и стук тележных колес. До утра не уснул. Обычно только рассветало — нас всегда полицейский будил, а сейчас все тихо. Тогда я слез с нар, подошел под окно, тихонько открыл, так как стекло было окрашено белилами, и через решетку посмотрел на улицу. Все тихо. Если бы я открывал окно несколько дней раньше, то обязательно полицейские, которые стерегли окна, они бы стреляли. Но я услышал позади себя, как крикнул комендант камеры — украинский националист. Он мне пригрозил, что как только откроет двери полицейский, то он меня отдаст — пусть прикончат меня. В это время все встали, а полицейского все нет. Я опять выглянул в окно и ужаснулся: через проволоку пролезали несколько заключенных в сад к гражданским жителям. Я крикнул своим товарищам, что все убегают, а мы сидим.

Националисты бросились ко мне, но товарищи дали отпор и они успокоились, но заявили, что если придут немцы, они нас всех выдадут. В это время кто-то бежал по коридору и на польском языке кричал: «Товарищи, выходите скорей на свободу!» Мы открываем дверные задвижки. В это время человек 30 националистов загородили нам дорогу, стали в дверях и не пускают, тогда мы как крикнем:

«Прочь с дороги, гитлеровские прихвостни, горла вам перегрызем!»

Бросились все к двери и вытолкнули их, как пробку из бутылки, побежали по коридору. Сбежали вниз, а здесь уже было столько узников концлагеря, что трудно пробраться. Товарищ Крупник приказал нам всем держаться вместе, не расходиться. В это время громили хлебный склад, кто-то через окно выбрасывал хлеб, его ловили на лету. Нам удалось достать 2 буханки, утолить на первый случай голод, и мы двинулись к воротам центральным. Полиции там, где обычно стояли в 2 ряда, ни одного не было, все убежали, оставили на вышках пулеметы без лент. Зашли мы в контору. Там уже были перевернуты все столы, и лишь ненужные бумаги валялись по полу.

Главные ворота были заперты на большой замок. Мы вернулись к общей толпе, чтобы провести митинг. Однако этого сделать не было возможно: никто не знал обстановки, а в большинстве поговаривали, что из-под Бреста идут немцы. Поэтому каждый старался уйти из этого проклятого лагеря подальше.

Подойдя опять к воротам, ломом свернули замок и открыли. На улице стояли четыре польских гитлеровца с ломами в руках и один из них с дробовиком. Кричали не выходить, а то будут стрелять. Но толпа так хлынула на них, что если бы эти молодчики не убежали, то были бы разорваны на клочья. Мы пошли по Брестской улице местечка по направлению Ивацевичей…»

О странной «народной полиции» (из числа, предположительно, фольксдойче, хотя сколько таковых могло быть на Брестчине?..) также писал член КПЗБ с 1934 года Степан Бурак из деревни Мойсичи под Молодечно.

 

«Немецкие националисты пробовали нас не выпустить за ворота на волю. Один товарищ крикнул «Да здравствует свобода! Да здравствует Красная Армия!», и мы смяли-оттеснили немцев и пошли по направлению к местечку Береза. На улице нас встречали хорошо. Предлагали хлеб, овощи, воду. Мы шли рядами, в дома не заходили…»

И наконец воспоминания коммуниста из Бреста Георгия Михайловича Короля.

«Накануне немецко-польской войны в концлагере появились так называемые гитлеровцы. Часть из них, без сомнения, являлись таковыми, а часть были просто людьми, по разным причинам тяготеющими к Германии. Между ними и нами никакой дружбы не могло быть. Гитлеровцы находились на другой площади лагеря, так как вся территория была разбита на несколько участков, разгороженных проволочной сеткой. Было также несколько пленных немецких летчиков, находящихся в особых бараках.

В местечке Береза между населением велась пропаганда, что в лагере находятся самые страшные бандиты и убийцы, которые если вырвутся, то всех перебьют. Большая масса жителей в это верила и помогала наблюдать, чтобы никто из лагеря не ушел, а то если выйдет кто, так начнутся убийства и поджоги. Хотя мы вестей с фронта не получали, но по всему поведению польских фашистов видели, что им близится конец, и очень опасались какой-либо провокации с их стороны, чтобы дать повод всех нас перестрелять или погубить удушливыми газами.

И вот Красная Армия перешла границу Западной Белоруссии. В последующие три дня перед нашим освобождением и в последующие два вечера начали вызывать узников на площадь в один и в другой вечер — что-то по 150 человек. Что с ними было, мы хорошо не установили, после ходили слухи, что их расстреляли.

Наконец встали утром и не увидели ни одного стражника. Некоторое время решили из камеры не выходить, боясь провокации, но постепенно разведали, и вот небольшая группа двинулась к воротам. Однако воротами завладели гитлеровцы, вооружась дубинками и колами, и не выпускали никого, так как были слухи, что приближаются немецкие войска, следовательно, гитлеровцы уже мечтали быть нашими угнетателями. Тогда мы стали собирать по лагерю своих людей, а всего было тысяч семь народу, и собрав уже подходящее количество человек, двинулись на гитлеровцев к воротам и приказали тут же отворять.

Гитлеровцы было заупрямились, но увидели внушительную массу людей, которые стали вооружаться разными колами и вообще чем попало (кроме того, кто-то пустил слух, что приближается Красная Армия), и так мы оттеснили гитлеровцев от ворот. Это было перед восходом солнца. Чтобы рассеять всю ложь среди населения о нас как об отъявленных бандитах (хотя все были сильно истощены и оборваны), мы решили в дома местечка не заходить. Вступив в местечко, мы увидели, что все окна закрыты ставнями, однако в щелочки выглядывают жители.

Когда жители увидели, что идут спокойно колонна за колонной узники, которые более походили на мертвецов, нежели на жителей этого света, то стали предлагать кто хлеба, кто огурца, кто чего только мог. И так на всем пешем пути из лагеря каждый крестьянин, каждый дом приглашали зайти…»

Источник

[Опущены дебильные и/или лживые антисоветские замечания, увы, обязательные для одного из главных СМИ Беломайдана]