Споры вокруг 8 Марта: женщины, свобода и равенство. Ч.3.

Print PDF Продолжение. Начало тут. Женская эмансипация в «двух мирах»: проблемы и достиженияСодержание1 Женская эмансипация в «двух мирах»: проблемы и достижения2 Глоссы к «Женщинам и свободе»: анализ конкретных ляпов3 Зачем […]

Print Friendly Version of this pagePrint Get a PDF version of this webpagePDF

Статья в NYT 1984 г. с обзором побед и поражений (их больше) американок в борьбе за равенство

Статья в NYT 1984 г. с обзором побед и поражений (их больше) американок в борьбе за равенство

Продолжение. Начало тут.

Женская эмансипация в «двух мирах»: проблемы и достижения

В ХХ веке жендвижение шло двумя потоками, работниц и буржуазок: это деление сохранилось доселе. Оба несамостоятельны в том смысле, что были производным от жизни и борьбы1 двух главных современности: коммунизма и либерализма в его нынешнем понимании — с демократией, «равенством возможностей», правами человека и социальными гарантиями2.

Эти различия не с неба взялись, но рождены социальной реальностью «…структура рабочей семьи прямо противоположна таковой буржуазной (о той и другой см. Р.Зидер «Социальная история семьи в Центральной и Восточной Европе, XVIII-XX век]. У буржуазии и буржуазной интеллигенции мы видим строгое разделение частного пространства семьи от работы мужчин, рождающее идею «естественного различия» нравов и склонностей у обоих полов, защиту детей от «вредного влияния улицы». Отсюда индивидуализм и презрение к низшим классам, не способным сие обеспечить, в половой морали — «законный брак» вместо любви.

У рабочих наоборот: «открытые семьи», когда углы, койки, а то и комнаты всё время сдаются чужим людям, с которыми надо уметь уживаться, отсюда коллективизм (Ленин в Европе как раз жил в таких семьях), «кочевое жильё» при отсутствии частного пространства как дома, так и на улице, отсюда стремление к социализации быта, свободная любовь при ответственности парней за возлюбленных, контролируемой коллективом.

 Правда, семьи эти парни и девушки создают традиционные, с типичным для них угнетением женщин и, мягко говоря, не лучшим положением детей; плюс традиционные семьи максимально страдают при безработице, кризисах и т.п.: мужчины деградируют,  женщины надрываются. Отсюда требование освобождения женщины при социализме; т.е. все лозунги коммунистического и социалистического движения вырастают не из абстрактных идей, но из реальных нужд рабочего класса, и распространяются на всё общество по мере того, как этот класс собственной борьбой подрывает и «социализирует» капитализм, а в ряде стран и сокрушает вовсе, создавая бесклассовое общество.

kk8sMxDZsH0

Интересен ещё один момент: в описываемый период (XIX — начало ХХ века) женщина была угнетена что в рабочей, что в буржуазной (включая мелко-) семье, но очень по-разному. В первом случае они просто надрывались на работе, включавшей производство, домашний труд, плюс подготовка своих мужчин к их работе, которая не легче первого и второго, но могли достигать реального равенства через участие в общей борьбе, где бывали инициаторами и лидерами (ibid., стр.175-176). Во-втором – это проблемы неполноправия в семье и несчастья в браке, вроде описанных в автобиографии Айседоры Дункан» («Моя жизнь. Моя любовь»).

Для первых главным было реальное равенство с мужчинами во всех сферах социального бытия — в работе/зарплате, реализации таланта, в политике/власти, в любви и семье. Т. е. ликвидировать узаконенную «европейской цивилизацией» власть мужа над женой, легальность домашнего насилия, с продолжением их обоих в обществе в виде проституции и сексуальных домогательств3 — пережитков рабства, исчезнувшего у мужчин, но оставшегося для женщин4. И чтобы общество, «растящее», а потом оценивающее нас, грешных, видело в них — как во всех нас — индивидуальность, а не пол.

Для вторых главное — равенство с мужчинами в правах: имущественных, брачно-семейных, политических, а реальное равенства они думали «взять» в честной конкуренции, через образование, труд, умное распоряжение капиталом, т. е. «по правилам» буржуазного общества5. Это не получилось: капитализм изначально основан на несвободном труде и на нечестной конкуренции: и «белых» с «цветными», и любых «своих» с «понаехами», и женщин, «собирающихся заводить детей», с мужчинами без этих обременений.

А вот первые в странах социализма приблизились к равенству больше, чем когда-либо в истории, см. «Женская эмансипация: проблемы и достижения двух систем». Однако для этого милый сердцу Латыниной капитализм пришлось сломать, заменив альтернативным общественным устройством, как его не зови (лучше самоназванием — «социализм»; до «коммунизма», как звали враги, он не дотягивал). После 1989 г. всё пошло вспять, но кое-что сохраняется цепко 30 лет как — большая способность женщин к естественным наукам и математике, изобретательству, их большая реализация в этих областях, сравнительно с западными товаркам , большая доля женщин — глав разных бизнесов или топ-менеджеров и т. д.

Да, полного равенства в ГДР, СССР и других соцстранах достичь не удалось6, но а) достигнутое было реальным, отчасти сохраняющимся уже 30 лет в «агрессивной среде» капитализма, старающегося повернуть всё вспять, б) недостатки, на которые указывала западная критика, в т.ч. феминистическая7, изрядно перекрывались плюсами. Так, справедливо указывалось на «вторую смену» для женщин: домашний труд после работы на производстве c большим перевесом лежал на женщинах, увы, не только в капстранах, но и в СССР с ГДР.

Однако на Западе он, как положено, вызывал откладывание брака и размножения на более поздние возраста — тем сильнее, чем выше доля женщин в домашнем и обслуживающем труде, и общее уменьшение репродуктивного выхода (при минимуме там, где им нормативно быть домохозяйками). Напротив, в СССР и европейских соцстранах брак в 80е в сравнении с 70ми молодел (состоявших в нём до 25 лет стало на 10% больше, как среди женщин, так и среди мужчин, «Женщины…», op.cit, c.71), а репродуктивный выход рос. И пронатальные мероприятия 1979-1981 гг. вызвали подъём рождаемости, при продолжении роста их вовлечения в общественное производство и неуменьшении (увы!) «второй смены».

Динамика доступа женщин к среднему (в ФРГ - гимназии, лишь они дают поступление в университет) и высшему образванию. Из: Райнер Гайсслер

Динамика доступа женщин к среднему (в ФРГ — гимназии, лишь они дают поступление в университет) и высшему образованию. Из: Райнер Гайсслер. Неравенство шансов на образование – причины и следствия.

Дело в том, что в соцстранах минусы «второй смены» были сполна перекрыты вложением всего общества в инфраструктуру поддержки материнства и детства: вторая увеличивала равенство намного больше, чем первая сокращала. Действительно, в развитых капстранах она вела к тем большему откладыванию размножения на более поздние возраста, Особенно хорошо это видим при сравнении «рая равенства» в ГДР с затхло-консервативным и религиозным мирком ФРГ. Сколько-нибудь заметная эмансипация там началась лишь после аншлюсса ГДР, чтобы весси меньше задумывались над преимуществами осси. Да и сексуальная жизнь при социализме была ярче, богаче и лучше — по контрасту с исчезновением секса в развитых капстранах в последние 30 лет8. Причина — в уничтожении власти денег, когда — единственный раз в истории! — стали возможны браки в первую очередь по любви, когда всё другое могло отойти на второй план. Совсем не зря в прописях 1920-х и 1930-х вместе с «Мы не рабы. Рабы не мы» было «Умри, но не давай поцелуя без любви».

В капстранах «вторая смена» устойчиво сохраняется, в т.ч. у тех, чьи доходы позволяют обзавестись сложной бытовой техникой, и сокращается лишь за счёт найма домашней прислуги (также обычно женской). См. «Экономику идентичности. Как наши идеалы и социальные нормы определяют нашу жизнь» Дж.А. Акерлоффа и Р.Е.Крэнтон (2010):

«Арли Хочсчайлд в своей работе «Вторая смена» описывает разделение домашней работы среди пар среднего класса в Сан-Франциско-Бей, с которыми провели интервью в период с 1980 по 1988 год. Хотя эти пары отстаивали миф, что они разделяют работу поровну, только небольшая их часть делала это на самом деле, поскольку мужчины выполняли «мужскую часть» домашних обязанностей (которая составляла лишь относительно небольшую часть общего объема работы), а женщины выполняли «женскую работу» (ту часть, которая была более значительной).

Хочсчайлд приводит пример четы Холт, супруги сказали, что нашли способ поделить домашние обязанности поровну. Эван, продавец мебели, заботился о первом этаже дома (цокольный этаж с его мастерской). Его супруга, Нэнси, лицензированный социальный работник, работающий полный рабочий день, заботилась о верхней части дома. Забота о «биологической» части жизни семьи была разделена по тому же принципу: она заботилась о ребенке, а он заботился о собаке34

Мы изучили доли домашней работы, выполняемой супружескими парами, в «Панельном исследовании динамики дохода», и их отношение к их доле оплачиваемой работы35. В свободной форме мужья и жены давали ответ на вопрос: «Сколько примерно времени вы (ваш (-а) супруг (-а) проводите за домашней работой в среднем в неделю? Я имею в виду время, которое затрачивается на уборку, приготовление пищи и выполнение других работ по дому»? Вопрос намеренно исключал заботу о ребенке.

Как показано на графике ниже (в правой части), когда на муже лежит 100 % работы, за которую платят деньги, мужья в среднем выполняют 10 % от общего объема домашней работы. По мере того как доля работы вне дома у мужа падает, растет и доля домашней работы, но не более чем на 37%. Наличие детей различных возрастов вносит мало различий в разделение труда. Аналогичные результаты получаются при рассмотрении доли дохода мужчины в семейном бюджете и долей выполняемой им работы36.

fr001Другие источники приходят к аналогичным выводам. С использованием другого набора данных, полученных в результате проведения «Национального опроса семей и домохозяйств», социологи Норико Тсуйя, Ларри Бумпасс и Минья Ким Чу также обнаружили низкую эластичность (низкую чувствительность) отношения количества часов, проводимых мужьями за домашней работой, к количеству часов, проводимых их супругами на работе вне дома в США37. Также удивительно, что эта эластичность в США не больше, нежели в Японии и Корее, где роли женщин, как правило, значительно более традиционны и более четко определены. Однако мужья в Японии в среднем проводят за домашней работой только 2,5 часа в неделю, в то время как в Корее — 12,6 часа и 7,8 часа в Америке38.

В дополнение к этому, выходя за пределы общего разделения домашней работы между мужьями и женами, работы, которые мужчины и женщины выполняют по дому, далеки от случайного распределения. Женщины 75% времени заняты «традиционной работой женщин» (такой, как приготовление пищи, стирка и уборка по дому), а мужчины выполняют 70 % «мужской работы» (такой, как работа во дворе и ремонт автомобиля)39. больше работает дома, должен работать меньше вне дома.

Однако мы не наблюдаем это как закономерность в США. Женщины, даже если они больше времени работают вне дома и обеспечивают большую часть дохода, больше работают и по дому. Мужчины, в среднем, делают в аналогичной ситуации не более трети работы».

Всё это сполна воспроизвелось в рыночной России, где мужчины отдыхают. См.также исследование домашнего труда Балабановой. Приближение к равенству во-первых, позитивно связано с уровнем образования; во-вторых, в целом увеличивается при движении снизу вверх социальной пирамиды, хотя именно низшим классам с малой/неустойчивой з/пл оно было бы выгодней всего. Иными словами, наше общество за 20 лет от советского равенства деградировало в ситуацию почти 100летней давности, когда именно традиционная семья у трудящихся классов больше всего страдала в ситуации экономических кризисов/безработицы.

Опять же, надо сказать, что идея «мужчины добытчика-защитника», буде принята обществом, ничуть не гарантирует освобождение женщин от тяжёлых работ, а прямо наоборот. До начала борьбы за эмансипацию женщины были бурлаками (1-2-3, работали на лесосплаве, на них пахали – и не только в царской России (Венгрии, Польше, Румынии), где положение было совсем аховое, но и в Европе. Оно понятно – ведь эта и другие «традиционные ценности» созданы как прикрытие для угнетение слабого, в данном случае женщин, а не для защиты. То же самое, к слову, и с религией – её слова о мире и любви никак не заявка на реализацию этого в жизни, а прикрытие практики прямо противоположного свойства (ну, и приманка).

Miranda V. Cooking and Caring, Building and Repairing: Unpaid Work around the World // Society at a Glance 2011: OECD Social Indicators, OECD Publishing, 2011. Правда, здесь речь идет имено об "unpaid work", а не только о домашнем труде. Но все равно, получается очень наглядно. В России, кстати, пока нет подобной общенациональной системы изучения использования времени населением. Приходится пользоваться локальными методиками. Для сравнения  - по нашим данным, в России на домашний труд в городской семье мужчина тратит почти 3 часа в день, женщина - более 6-ти часов в день. С учетом разницы в оценках "unpaid work" и домашнего труда - вполне сопоставимо с показателями таких стран, как Мексика, Турция или даже Португалия. Хотя, все таки уточню - методики оценки различные и, значит, сравнения надо делать очень осторожно.

Miranda V. Cooking and Caring, Building and Repairing: Unpaid Work around the World // Society at a Glance 2011: OECD Social Indicators, OECD Publishing, 2011.
Правда, здесь речь идет имено об «unpaid work», а не только о домашнем труде. Но все равно, получается очень наглядно.
В России, кстати, пока нет подобной общенациональной системы изучения использования времени населением.
Приходится пользоваться локальными методиками.
Для сравнения — по нашим данным, в России на домашний труд в городской семье мужчина тратит почти 3 часа в день, женщина — более 6-ти часов в день.
С учетом разницы в оценках «unpaid work» и домашнего труда — вполне сопоставимо с показателями таких стран, как Мексика, Турция или даже Португалия. Хотя, все таки уточню — методики оценки различные и, значит, сравнения надо делать очень осторожно.

жж1Из минусов и откатов советского опыта надо назвать в первую очередь семейный термидор, но не тот, о котором любят поговорить троцкисты и пр. «антисталинцы», как и либералы-антисоветчики, имея в виду возврат к «традиционным ценностям» 1930 гг. после «штурма неба» 1920-х гг. Следуя штампам сегодняшней потребительско-гедонистической эпохи, те и другие впадают в анахронизм, привязывая «термидор» к «запрету абортов» в 1936 г. Кавычки здесь нужны потому, что тот же режим производства абортов в ФРГ, Швеции и других развитых капстранах установили с конца 1960-х-середины 1970-х (в Канаде — в 1988 г.), его назвали «разрешением абортов9». Только в отличие от СССР на Западе «кнут» запрета абортов по желанию не дополняли «пряником» в виде преследований за принуждение к абортам, не менее травматичном для женщин в традиционном обществе, чем нелегальный аборт при запрете10, и дополнительными вложениями в ясли, детсады и пр. инфраструктуру поддержки материнства и детства).

Не случайно и после законов 1936 г. продавали противозачаточные, тогда примитивные (вообще, материальное обеспечение свободных отношений полов появилось лишь с гормональными контрацептивами), и женщину по-прежнему рассматривали как работницу и товарища, а не домохозяйку и детопроизводительницу, как на Западе. Т.е. ставили должное перед сущим, как было в женском вопросе всю советскую историю (в отличие, скажем, от национального).

Понятно, что нынешнему индивиду невозможность спариваться, не думая о последствиях (или о том, что это удобно мужчинам, но бьёт по женщинам, особенно в ситуации 1930-х гг., когда смертность и травматизм от легальных абортов были сравнимы с нелегальными) кажется наиболее важной, ибо соответствует доминирующему настроению «жрать, срать, трахаться». На деле же наибольший откат от достижений 1920-1930-х гг. — это указ 1944 г., инициированный, что немаловажно, Хрущёвым: согласно ему ликвидировалось бывшее до того равенство в глазах общества зарегистрированного брака и простого сожительства.

«Закон 1936 г. не привел ни к изменению статуса фактических браков, ни к усложнению процедуры первого развода. Ситуация изменилась с началом Второй мировой войны. После трех лет опустошительной войны, человеческих потерь и катастрофических демографических изменений власти решили, что пришло время еще сильнее укрепить узы брака, поощрять и защищать многодетных матерей. Потери во время войны должны были восполняться за счет воспроизводства в рамках новой советской семьи. Этот процесс был инициирован Никитой Хрущевым, ключевой фигурой в руководстве военного времени, и в 1944 г., когда принимался этот указ, уже не было никаких предварительных дебатов по этому вопросу. По этому указу матерям предоставлялись денежные выплаты за каждого рожденного ребенка, матери-героини награждались орденами, создавалась широкая сеть роддомов, яслей и других дошкольных учреждений. С другой стороны, холостяки и бездетные облагались налогом. После отмены всех юридических и экономических прав, которыми пользовался фактический брак с 1926 г., и создания препятствий для развода, невиданных с дореволюционного времени, моногамии был придан особый статус.

…Обе стороны должны были впредь обращаться в суд, а не в ЗАГС и доказывать необходимость развода. Могли быть вызваны свидетели и потребованы доказательства. Сам бракоразводный процесс освещался в прессе. Судебное разбирательство могло растянуться на два этапа, если была подана апелляция или оспаривалось решение суда. При благоприятном исходе плата за судебные издержки составляла около 100 рублей, но она могла возрастать до 500-2000 рублей для самых богатых и настойчивых. Юрист Свердлов сказал своему американскому коллеге, что это было преднамеренным шагом по дискредитации развода.

Такой подход действительно принес результаты. Многие пары просто расходились и создавали новые семьи, не регистрируясь, чтобы избежать мучений и временных и материальных затрат на развод. С другой стороны, этот закон не был возвращением к царским временам и не был менее либеральным, чем аналогичные законы в большинстве других стран. В 1946 г. юрист Свердлов объяснил, что эти меры имели целью покончить с легомысленным поведением. Бездетных супругов разводили по обоюдному согласию, хотя часто развод осуществлялся и в случае несогласия одного из супругов, однако если в семье был несовершеннолетний ребенок, суд мог отказать в разводе. После вынесения судебного решения срок на размышление не предоставлялся.

Другим серьезным новшеством было непризнание фактического брака, что тоже было проявлением реакции. Отменив легальность таких союзов, этот закон закреплял за ними понятие «нарушение супружеской верности», а дети в таком браке считались незаконнорожденными. И хотя этот термин никогда в законе не употреблялся, но в отношении детей в незарегистрированных браках не предусматривалось установление отцовства и претензии на алименты.

Ребенок, рожденный вне брака после 8 июля 1944 г., не мог рассчитывать на фамилию, отчество, помощь или наследство своего биологического отца. Это был несомненный поворот к «буржуазным» юридическим традициям. Две статьи предусматривали денежную компенсацию незамужней матери, что не было характерно для законодательства других стран.

Она имела право не только на те же выплаты, что и «законная» мать, но также получала дополнительные пособия на всех своих детей как мать-одиночка. Таким был юридический статус советской семьи вплоть до смерти Сталина. Термидор достиг своего апогея» (Р.Стайтс, op.cit. c.523-524).

Обратите внимание, автор честно пишет, что даже на этом «дне» положение женщин в СССР было лучше, чем в западных демократиях, ибо закон не стигматизировал матерей — одиночек, но предоставлял социальную помощь. В западных странах из-за религиозности матери-одиночки до конца 60-х были стигматизированы предельно, а в самой религиозной из них — США до сих пор отношение к ним общества, в т.ч. и «более передовой» молодёжи хуже, чем к однополым парам. А старшие возраста лучше относятся к гей-парам с детьми (!), чем к «блудному сожительству» мужчин и женщин.

Вернёмся к книге Р.Стайтса и термидору. Он вполне понимает, что термидор был «сексуальный», а не «семейный» и, как учёный из страны с индивидуалистической культурой, концентрируется на нём. Семейный же получился в 1958-59 гг., после победы кукурузного свинорыла над «антипартийной группой», о чём подробно рассказано в классной книге классика детской психологии Урии Бронфенбреннера «Два мира детства. Дети в США и СССР«.

Как американец, он описывает это более чем положительно, не замечая что все отмеченные им преимущества советского детства и школы связаны с остатками прежнего примата общественного воспитания над семейным). Дальше у него интересный разбор трудностей, мешающих успешной учёбе, а тем более полноценной реализации талантов из низших классов (бедных, рабочих; негров, других нацменьшинств; в США граница между «чистой публикой» и демосом настолько чёткая и так чётко демаркирована, что это как грань между первым и третьим миром, или как разными расами).

Автор понимает, что ограничивая эту реализацию, его страна недоиспользует свой интеллектуальный потенциал, и очень патриотично ищет, как это преодолеть, не меняя системы. В частности, он подчёркивает, что основное отличие, лежащее в основе советских успехов — также как некоторых неудач — что в отличие от США — воспитание осуществляет не семья, а школа, в коллективе, и через коллектив.

Суверенность семьи существует ровно настолько, насколько семья проводит прогрессивные импульсы, исходящие от общества, придаёт им конкретность. Никакое «право семьи на ребёнка» и прочая privacy не предполагается, и понятно почему. Иначе семья будет отстойником всего архаичного, отжившего, уродующего тело и душу, от собственно телесных наказаний до воинствующего мещанства и религиозных предрассудков. Вот тому общее правило, а вот частный пример.

Знает он и о том, что как к семейному воспитанию относился Макаренко, многажды цитируемый им в позитивном контексте (резко критически), и о примате общественного воспитания детей в СССР. Тем не менее Бронфенбреннер цитирует именно и только его «Книгу для родителей», где отказ от рассмотрения минусов семейного и плюсов общественного воспитания детей задан самим жанром. Потом он станет научным редактором её первого американского перевода, вполне востребованного в этой стране — в отличие от других работ Антона Семёновича.

Здесь особенно важен раздел «Признаки перемен«; там автор отходит от научной беспристрастности и вместо изложения плюсов и минусов обоих вариантов излагает лишь плюсы семейного воспитания и минусы общественного, да ещё в манипулятивной манере, как бы не обращая внимание что все отмеченные им преимущества «советского детства» есть целиком и полностью плод второго.

И заверте… в последующие советские годы стали писать что семейное воспитание это важней всего, каждая семья решает эти задачи сама, школа и «большое общество» тут должны не руководить, а помогать (и, что много хуже, действовать в том же направлении). И получилось что получилось: часть семей немедля стала отстоем всех «родимых пятен» прошлого, от религии и до вещизма со спекуляцией, и этот социальный некроз, потихоньку увеличиваясь, стал разъедать советское общество. В кибуцах похожая деградация случилась 15ю годами спустя.

Резюмируя: в чём, безусловно, вина соввласти в событиях 1936 г. и 1944 г.? в том что нужду выдавали за добродетель. Второе тоже делалось по необходимости, чтобы в стране, разорённой войной, где любовные и семейные отношения ею же были скомканы и спутаны, иметь «твёрдое основание» для матпомощи, защититься от жуликов, расцветающих в эти моменты и пр. Ленин и партия до 1933-1934 гг. в такой ситуации сказали бы правду; сталинский режим пробовал доказать что это хорошо, а получалось не очень, в т.ч. потому что противоречило уже сложившимся и общепринятым совпрактикам, примерно как сталинские псевдогимназии. И тормозил с отменой вынужденных мер, когда они уже исчерпали себя, как запрет абортов по желанию женщины с 1947-48 гг., несмотря на массовый их уход из домохозяек (кто чаще сталкивается с принужденьем к аборту). Хотели сделать как лучше, а получилось как всегда.

Вернёмся к потокам женского освободительного движения. Оба они часто обменивались враждебными репликами, а то и насильственными действиями, ибо конкурировали за один и тот же человеческий тип: умных, самостоятельных, желающих социального равенства независимо от образования, часто и классовой принадлежности (и особенно женщин — в сравнении с мужчинами по понятным причинам их было меньше). Однако чутко присматривались к идеям и практикам друг друга, быстро внедряя те формы работы в женской среде (и двигаясь к решению тех проблем), которые другая сторона начала, но не довела до конца из-за «сопротивления среды».

За неимением места, лишь два примера. 1. Коллонтай и другие марксистки, занимавшиеся женским вопросом, до революции были крайне враждебны феминисткам из «среднего класса», вплоть до обструкции, силовых срывов собраний и пр. Но как только большевики стали легальной партией, они выстроили массовую работу среди женщин именно так, так планировали феминистки (в т.ч. среди игнорируемых ими женщин «низших классов») — те это не смогли реализовать даже в «своих» социальных слоях11. 2. Оплата репродуктивного труда, отпуска по уходу для мужчин были впервые реализованы в европейских соцстранах (ВНР, ПНР, НРБ, отчасти ГДР); в ГДР активно использовали гибкий график работы для женщин — работниц и особенно руководителей, чтобы их не боялись двигать «наверх» ввиду материнских обязанностей. С ним же экспериментировали в СССР в первые 2 года перестройки, ещё не сорвавшейся в контрреволюцию, но потом всё заглохло.

Скажем, Международный женский секретариат Коминтерна в 1921 г. рекомендовал

«выдвигать и поддерживать лозунги, защищаемые буржуазными женскими организациями, поскольку они не противоречат программе партии» (ЦПА ИМЛ, ф.64, д.125, л.29).

Таких решений потом было множество:

«Стремясь вовлечь трудящихся женщин в революционное движение, мы не должны бояться и там, где понадобится, создания в этих целях и отдельных женских организаций. Предрассудок, будто нужно ликвидировать находящиеся под руководством компартий женские организации в капиталистических станах во имя борьбы с «женским сепаратизмом» в рабочем движении, это предрассудок зачастую наносил большой вред12».

«В странах буржуазной демократии надо иметь в виду и такие формы, как организация женских клубов, домов женщин, домов матери и ребёнка, а также создание особых организаций женской молодёжи с особым, для неё соответствующим содержанием работы… Профсоюзам необходимо обратить внимание на организацию жён рабочих — членов профсоюзов по примеру США и Англии во вспомогательных организациях»

Во всех европейских соцстранах путь женщин в политику лежал через коммунистические и рабочие партии, либо дружественные им профсоюзы, и был наглухо перекрыт справа. Там известность и политический вес получали отдельные личности вроде Филлис Шлефли в США, Гвендолин Лэндолт в Канаде и пр., «бившие по своим» — из антикоммунизма агитировавшие против законодательного закрепления равенства полов, равной платы за равный труд, государственной системы детских садов и прочего, в данных странах отсутствующего до сих пор, хотя в полной мере присутствовало в куда более бедном СССР 1950-60-х гг., не говоря уж о ГДР.

Все эти Кейси Джонсы женского движения (к которым заслуживает быть причисленной г.Латынина) были, однако, отдельными случаями, массового прихода женщин в политический класс с правой стороны спектра не было. И только усилиями коммунистов и левых в развитых капстранах в 1970е гг. массовые настроения в женской среде значительно изменились: они перестали быть более забитыми и «менее политическими», чем мужчины.

Так, в Веймарской республике решение «женского вопроса» в политике партий строго соответствовало водоразделу между левым и правым: КПГ и СДПГ — за эмансипацию, все прочие партии, что правее и буржуазнее — за «традиционные ценности». Это продолжилось в ФРГ: один из немногих моментов тамошней эмансипации, опередивший соцблок, кроме Кубы, потом Никарагуа — квоты 50% представительства в партруководстве. Делалось это с начала 1980-х гг., но… у коммунистов и «зелёных», т.е. антисистемных партий, но никак не в ХДС. См. книгу Л.И.Гинцберга про массовые демократические движения и партию «зелёных» в ФРГ:

«В проекте антидискриминационного закона, внесенноro «зелеными» в бундестаг, содержалось также требование паритета женщин с мужчинами на выборах и при назначении на какие-либо посты. В тех случаях, когда это зависело от них, «зеленые» не ограничивались проведением этого принципа, а шли еще дальше. Если на земельных выборах в Нижней Саксонии, проходивших в 1986 г., почти весь список кандидатов состоял в равной степени из мужчин и женщин, то позднее, в том же году, «зеленые» даже решили выдвинуть в гамбургский бюргершафт (земельный парламент) одних женщин.

Любопытный эксперимент был осуществлен в 1984 г. во фракции «зеленых» бундестага: при перевыборах руководства в него вошли только женщины (и они оказались вполне на уровне задач, стоявших перед фракцией). Все это имело немалый политический резонанс, способствовало росту уверенности женщин в своих возможностях. Под влиянием этого примера другие партии бундестага вынуждены был и усилить внимание к участию женщин в политической жизни.

На выборах 1987 г. и ХДС/ХСС, и СДПГ, и СвДП выдвинули в числе кандидатов большее число женщин, чем когда-либо прежде. Тем не менее и это количество сильно отстает в процентном отношении от доли женщин во фракции «зеленых». Teм более что она , как уже отмечалось, увеличилась и по сравнению с составом 1983 г.»

И делалось это по образцу ГДР, где среди судей, директоров и т.д. начальства (увы, кроме ЦК СЕПГ) женщин было 50% без всяких квот, типа чтобы показать что и их «демократия» что-то может.

В обратном направлении — от буржуазок к левым, не говоря уж о «красных» — такой симпатии и поддержки не было даже близко. Поскольку жить в обществе и быть свободным от общества нельзя13, буржуазные феминистки раз за разом продавали первородство, т. е. реальное равенство полов в своём обществе, за чечевичную похлёбку «слышимости» их дискурса, участвовали в «психологической войне» с соцблоком, глупо и/или лживо критиковали реализованное в СССР (государственная инфраструктура обеспечения материнства и детства, возможность для женщин реализоваться в профессии, «запрет абортов в СССР), вместо требований немедля внедрить без советских огрехов. Чем, понятное дело, дискредитировали идею равенства — но сами были успешны в академической карьере, в паблисити и пр.

Неслучайно с конца 1960-х гг., когда женское движение в развитых капстранах сколько-нибудь набрало силу, последняя оказывается «подрывной» при всей лояльности отдельных активисток. Именно потому что «конструкция» либерального капитализма предполагает неравенство полов и угнетение женщин мужчинами, главное сопротивление равенству и в законах, и в реальной жизни на Западе оказывает «большое общество», старающееся сторонниц эмансипации остановить, их инициативу исказить или выхолостить (да и сторонников тоже). Поэтому нигде в развитых странах, кроме Скандинавских с начала 1980-х, феминисткам не удалось «завоевать» майнстримные СМИ, популярные женские журналы или остались на позиции «главное для женщины — дом и семья», или дополняли её уравниванием женской эмансипации с сексуальной распущенностью.

В СССР и других соцстранах это сопротивление «домашнего и кухонного рабства», гендерных стереотипов, воспринятых из прошлого, и воспроизводившихся в семье, особенно в части по тем или иным причинам не очень советизированным (верующим, из «бывших» etc.). Почему к равенству женскую массу приходилось «тянуть», используя как приводные ремни женсоветы, женделегаток, делегатские собрания, потом просто партию и государство. Но в любом случае «большой социум» предлагал женщинам (и требовал от мужчин) большей степени равенства, чем средний индивид «без напряга» мог и умел реализовать в частной жизни. Торможения, а иногда и откаты, наблюдавшиеся в этом процессе, говорили 1) о неудаче конкретных мер, выбранных на данном пути (чаще всего в силу вынужденности или обусловленности «благими намерениями»), 2) о неуклонной приверженности самой цели равенства весь период советской истории, 3), и главное — о недооценке сопротивления частного человека, живущего своим мирком и домком, человеку советскому, почему второй в конце концов проиграл.

И с четвёртой, самой важной для нашего разбора Латыниной, и в западных социумах, и в соцстранах неизменно фиксируется одно и то же правило: чем больше ограничений (тем более пресечений) частной собственности и свободы предпринимательства, на которые Латынина молится, тем больше социального равенства, в т.ч. и между полами. Т.е. последнему любезный ей «Запад» (как, впрочем, и следующий ему в плане капиталистического развития «Восток») принципиально враждебен.

Глоссы к «Женщинам и свободе»: анализ конкретных ляпов

Первой частной собственностью в истории человечества были рабы – уже спорно. Исследователь обществ Древнего Востока, например, скажет, что собственность там уже была (общинная, храмовая, царская – см. типологию древневосточных обществ по Дьяконову), а вот рабов поначалу было немного, и в основном они были чужаками.

Потому что так устроила эволюция. Мы — машинки для размножения ДНК, и стратегия человеческой самки и человеческого самца по части этого размножения принципиальна различна.

У людей — да даже у антропоидов — секс отвязан от размножения (а сейчас, по мере развития искусственного оплодотворения – и наоборот), так что рассуждения Латыниной уже некорректны.

Если вы, например, почитаете Библию, то вы заметите, что мысль, что женщина является мыслящим существом, авторов Библии просто не посещала – почему же тогда даже в отредактированной сторонниками монотеистического яхвизма Библии (исходная версия скорее всего была иной) возможны женщины-пророчицы и даже судьи? При том что судья – не просто лидер народа, а лицо, на которое снисходит дух от Яхве.

Вспомним известную историю, когда Господни ангелы приходят в Содом, чтобы его уничтожить, и все жители города — от мала до велика — собираются у дверей дома Лота и требуют выдать им ангелов, чтобы совершить с ними противоестественный половой акт. За что этих нехороших людей сначала ослепляют, а потом поливают серой и огнем от Господа с неба. Не будем заострять внимание на том, что за такой неизбирательный подход к правосудию Господь оказался бы в наше время перед Гаагским трибуналом. Зададим только один вопрос: а женщины Содома? Их-то за что? Они-то совершенно точно не могли принять участие в процессе.

Некорректное изложение сюжета. Яхве, согласно ветхозаветному сюжету, на момент прибытия ангелов в Содом уже приговорил местных жителей к уничтожению за отсутствие праведников – см. предшествующее препирание с Авраамом. См. также одну из интерпретаций того, за что на самом деле были уничтожены Содом и Гоморра (спойлер: за социальную несправедливость). Не факт, что она верна – благо сам сюжет о Содоме и Гоморре, как нетрудно догадаться, мифологический – но в современных «Содоме и Гоморре» апологетами существующего строя бывают и женщины, такие как Айн Рэнд или та же Латынина. Впрочем, шутки в сторону.

Тем не менее, есть действительно один фундаментальный антропологический признак, который отличал сначала Грецию и Рим, а потом — средневековую Европу от всех остальных обществ — от Китая, Индии, ашанти, от древнего Египта, от древнего Ирана, от исламских стран, — от всего. Это принцип — «один муж, одна жена». А в средневековой христианской Европе он и вовсе был соединен с еще одним, совершенно фантастическим для остального человечества запретом — с невозможностью развода.

В действительности моногамия никогда не была «особенностью европейской цивилизации». Во-первых, в условиях рабовладения в античности рабовладелец мог пользоваться для секса своими рабынями (притом дети от рабынь могли наследовать). Во-вторых, существовали гетеры и конкубины (и даже в христианской Европе конкубинат, суаньтаж и иные формы внебрачных сексуальных сношений дожили до XV-XVI веков). Наконец, эллинистические монархи де-факто были многоженцами, что не мешало высокому положению женщин в поздней античности вплоть до возможности развода. Кроме того, в «средневековой христианской Европе» развод в действительности существовал – можно было выгнать жену (при условии отсутствия возможности понести реальное церковное наказание), можно было обвинить её в измене и казнить / отправить в монастырь, можно было доказать, что брак не соответствует каноническим нормам.

В результате гораздо раньше, чем женщина в Европе стала самостоятельным существом, она стала ценным товаром. С ее помощью заключались союзы между правящими домами.

Показательный момент мышления апологетов капитализма – хотя они это не всегда сознательно признают, но косвенно для них человек – это товар, а его права и достоинство вытекают из его стоимости. Отсюда и концепция Латыниной, согласно которой якобы чем меньше у человека женщин, тем «дороже» должны они стоить – концепция, не соответствующая истине, поскольку переход к нуклеарной семье в Новое время сопровождался ухудшением правового положения женщины. В действительности же легко заметить слабое место этой концепции – любое имущество, даже самое дорогое и изысканное, в любой момент может быть сломано и уничтожено хозяином, если на то будет его воля. Соответственно, и концепция, что права человека (в том числе женщины) вырастают из его высокой «стоимости» как «товара» — фундаментально ложна.

На Востоке такие союзы заключались тоже, но не стоили ни гроша, потому что если ты отдал дочку в гарем правителю, у которого четыре жены и двести наложниц, то какая разница, если у него еще одна?

В действительности такие союзы играют важную роль, поскольку при полигамии ещё более важно, потомство от какого брака будет наследовать трон.

В средневековой Европе было иначе. Женщина была важнейшим товаром, как это прекрасно, кстати, показано у Джорджа Мартина в «Игре Престолов».

Это, конечно, очень мило, что Латынина судит о Средневековье по сериалу о драконах, магах и зомби, но всё-таки необходимо унять смех и двинуться дальше.

Богатые наследницы, оставшиеся без отца, в раннем Средневековье выполняли роль стабилизационного фонда. Их рукой вознаграждали лучших воинов. Вильям Маршалл, соратник Ричарда Львиное Сердце и легендарный рыцарь, послуживший у Джорджа Мартина прототипом Барристана Смелого, начинал простым рыцарем, а кончил опекуном короля. Маршалл получил в жены богатейшую наследницу и сразу стал одним из крупнейших баронов королевства.

Всё наоборот: исламское право (да и православное) разрешает дочерям наследовать, пусть в меньшей доле, чем сыновьям (треть и пятую имущества, седьмую земельной собственности соответственно14). А вот франкское право исходно запрещало наследование женщиной собственности.

У Максимилиана Габсбурга не было денег и он не выиграл ни одной войны. Но он оставил своим потомкам огромную империю за счет удачных браков детей.

Выиграл войну за бургундское наследство (защитил от Франции Нидерланды + разбил французов при Гинегате), выиграл войну за бретонское наследство (присоединил Артуа и Франш-Контэ), выиграл войну за Ландсхутское наследство (обеспечил наследование Ландсхута дружественным баварским герцогом). Причем если победу в войне за Бургундское наследство ещё можно списать на выгодный брак с наследницей Карла Бургундского Марией, то остальные победы он одержал своими силами. Ну да ладно, это мелочи, обычное для Латыниной «сожжение Коперника». Дальше – больше.

На Востоке подобное было невозможно — царства там не наследовались по женской линии, в отличие от Европы, где каждая четвертая знатная семья имела наследниц только женского пола. На Востоке не было проблемы, что у правителя только один отпрыск, и это — дочка. Там была другая проблема — что у правителя двести сыновей, и они все хотят убить друг друга.

В действительности, однако, женщины-правительницы существовали и в восточных странах. В родовом обществе наследование и вовсе идет по женской линии, см.обзор выше. Плюс сам довод Латыниной некорректен, так как во многих исламских странах и в Китае не существовало наследственной монархии в европейском смысле, когда правитель наследует независимо от завещания отца (примогенитура) – как не было её, к слову, и во вполне европейской Римской империи. Если уж искать какую-то уникальность цивилизации средневекового Запада, то она состоит не в женском наследовании, а во внутрисемейном наследовании государства.

Восточное общество строилось на вертикальной иерархии. Неважно, кто попадал в гарем, — дочка визиря или невольница с рынка. Обе были равно бесправны.

Во-первых, нет, поскольку жены восточных правителей активно участвовали в управлении государством – яркий пример тут, например, мать хорезмшаха Мухаммеда Тюркен-хатун. Во-вторых, у сына от брака со знатной особой было больше возможностей – см. судьбу султана Селима I Грозного, который, будучи сыном дочери крымского хана, при поддержке крымской родни де-факто вынудил отца отречься в свою пользу (даже в ситуации Османской империи, когда у правителя не было жен, а были лишь наложницы в гареме15.

Напротив, в Европе брак правителя очень быстро начал строиться на основе взаимного равенства — не с супругой, но с семьей супруги. Жену брали, чтобы получить поддержку соседнего короля, и просто так зарезать ее было нельзя. Английский король Генрих VIII затеял сменить одну жену на другую — дело плевое на Востоке. Генриху VIII для этого пришлось стать главой англиканской церкви.

Во-первых, создание англиканской церкви было связано не только с необходимостью дарования королю развода, но и с общеевропейским процессом Реформации. Во-вторых, своих менее знатных жен Генрих легко уничтожал.

Поскольку право на насилие в феодальном обществе было делегировано сеньору, то он мог построить личную крепость. А поскольку жена у этого сеньора была одна, то она была также Хозяйка Замка. И она заведовала всей его хозяйственной жизнью, а иногда и обороной — когда ее муж в это время сражался под знаменами своего сюзерена в другом месте.

Статус женщины как хозяйки-домоправительницы характерен и для множества культур, где замка (и женщины как хозяйки замка) не существовало вообще. Более того, общество, в котором женщины были «хозяйками замка», как уже упоминалось, не было строго-моногамным. См. подробнее про многообразие форм брака (см. подробнее здесь) в средневековой Европе, включая виды брака, дававшие женщинам относительное равноправие (суаньтаж, см. «Брак и семья в средневековой Франции»). Более того, в средневековой Европе – в отличии от ренессансной – существовали женщины-ремесленники, имевшие собственное дело (показательно, к слову, что Латынину интересуют лишь особенности семейной жизни тогдашней европейской верхушки, существование простонародья ей безынтересно). С утверждением же христианской церковью строго-моногамного брака утвердилось господство мужа в семье и участились случаи насилия (в том числе сексуального) над женщиной.

Вскоре после того, как во Франции появились Замки, в ней появились и трубадуры, и менестрели, которые воспевали Хозяйку Замка. Трубадуры не воспевали женщину вообще. Они воспевали Женщину, облеченную Властью, потому что власть всегда имеет сексуальную привлекательность. Понятие «любви» в современном его смысле в европейской культуре появилось именно тогда, в Аквитании XII-XIII веков.

Куртуазная литература появилась не в последнюю очередь вследствие восприятия французами (далеко не только аквитанцами) на христианской почве эпических сюжетов кельтских народов16. Образ женщины как обладательницы власти также характерен для этих народов, не случайно при интронизации Верховного Короля Ирландии проводилось обрядовое совокупление с кобылой, восходящее к очень древнему индоевропейскому обряду, зафиксированному ещё в индийских источниках. Что полностью разрушает концепцию Латыниной, поскольку для кельтской культуры исходно была характерна полигамия (у королей было множество жен и наложниц). Кстати, для культуры Скандинавии эпохи викингов характерно наличие наряду с законными супругами наложниц, и дети от наложниц наследовали отцу – в том числе власть над государством.

В некоторых культурах оно не появлялось очень долго. В то самое время, когда трубадуры во Франции воспевали куртуазную любовь и пели о Тристане и Изольде, в Японии был сочинен пленительный эпический текст — «Песня о Ёсицунэ». В нем, в частности, упоминалось, что великий полководец Ёсицунэ перед смертью, скрываясь в горах от своего брата, взял с собой танцовщицу. В тексте никак не говорилось, как Ёсицунэ относился к этой танцовщице. Как он должен был ее страстно любить, чтобы потащить ее в дикие горы среди зимы. Для автора «Песни о Ёсицунэ» любовь не представляла из себя события и не была двигателем сюжета.

Фактологически неверно. Любовные романы существовали и в Японии («повесть о Гэндзи»), причем относятся они не к Японии времен Ёсицунэ – которая в социальном аспекте действительно была сходна со средневековой Европой в плане раздробленности и господства военной аристократии – а к середине периода Хэйян (конец XI – начало XII века).

В Японии того времени и позже (до конца XIII века) «был распространён обычай «цумадои«: муж приходил в дом жены, точнее, ее родителей, и практически не занимался воспитанием детей, которых содержал род супруги. Женщины тоже могли сожительствовать с несколькими мужчинами, как правило, разного социального статуса, «постоянного» папы у детей не существовало.

[Это т.н. эпоха] Хэйан (794-1192 гг.), названная в честь раннесредневековой японской столицы Хэйан-ке (ныне — Киото). Именно в эпоху Хэйан произошел подлинный расцвет средневековой культуры Японии, особенно литературы и поэзии, созданы были такие жемчужины, как «Повесть о Гэндзи» Мурасаки Сикибу, «Записки у изголовья» Сэй-Сенагон, «Дневник эфемерной жизни» Митицуна-но-Хаха, «Собрание мириад листьев» («Манъесю»), «Стародавние повести» («Кондзяку моногатари»), «Великое Зерцало» («Окагами») и т. д17».

Если же говорить о куртуазии, то определенным её аналогом можно назвать, например, творчество арабского поэта VII века Маджнуна или иранские легенды о любви царя Хосрова Парвиза и прекрасной Ширин. Любовная литература существовала практически у всех народов, обладавших развитой культурой. Мешало ли это наличию во всех этих обществах (как и в европейском) изнасилований и домашнего насилия? Нет. Иными словами, установить связь куртуазии с моногамным характером общества невозможно – тем более что тогдашняя Франция (и Европа в целом), как уже упоминалось выше, не была моногамной даже в области «должного», не то что «сущего». Кроме того, в средневековой Руси («моногамной» в той же степени, в которой был «моногамным» христианский Запад) своей куртуазии не было, что опять же ставит концепцию Латыниной под сомнение.

Отношение к женщине как к призу, который надо заслужить, а не как к грязи под ногами, стало пронизывать всю европейскую культуру. Большая часть европейских романов XVIII-XIX веков повествовали о подвигах молодого самца ради понравившейся ему самки. Ради нее самцы отправлялись в путешествия, открывали континенты и совершали открытия.

что не отменяет того, что именно для XVIII-XIX века характерно ухудшение положение женщины, особенно применительно к той же викторианской Англии – вплоть до того, что оно уступало таковому даже в Российской империи (!), см. Р.Стайтса, op.cit.:

«Юридический статус русских женщин в отношении собственности и права наследования был значительно выше статуса их европейских сестер. Жена могла владеть собственностью и наследовать одну седьмую часть недвижимого и одну четвертую часть движимого имущества своего мужа. Право наследования наряду с сыновьями имели и дочери, хотя и на разных условиях. Подобные положения российского законодательства резко контрастировали с законами европейских стран, по которым права женщин на владение собственностью были либо минимальными, либо вовсе отсутствовали. Поэтому противники женской эмансипации в России зачастую ссылались на эти законы, как на «доказательство» того, что русские женщины не нуждаются в освобождении».

Да и стоит ли говорить о том, что отношение к человеку (в частности – к женщине) как к призу, пусть и самому желанному, вовсе не равно человеческому отношению к нему?

Так образовалась фундаментальная разница между европейским самцом, который все время вступал за самку в поединок, и его восточным собратом, для которого жены были мелким домашним скотом. Перед ними не надо было отличаться. Их не надо было заслужить. Наоборот — на них можно было отыграться за все неравенство и унижение, царящее в обществе. Тебя сегодня на рынке избил надзиратель падишаха? А ты пришел и избил жену. И чувствуешь себя крутым самцом.

По сути это суждение – банальная поп-психология из серии «сигара – метафора фаллоса». Латынина не то не знает, не то заведомо умалчивает, например, что в условиях многоженства у значительной части бедняков жены вовсе не было из-за нехватки денег на калым, или была всего одна, что опять же разрушает всю её конструкцию (хотя она сама же приводит пример с ашанти, где у многих мужчин жен вовсе не было).

Резюмируя: в общем и целом концепция Латыниной полностью неверна. Во-первых, до Нового времени Европа не так уж и сильно отличалась от внешнего мира по части моногамии / полигамии. Во-вторых, нет прямой корреляции между моногамией и высоким положением женщин, или, наоборот, полигамией и низким положением. В-третьих, «моногамные» общества могут иметь черты полигамии (наличествуют наложницы, проститутки, рабыни для секса), а «полигамные» — черты моногамии (наличествует старшая жена с преимущественным правом наследования). Наконец, строго говоря, в архаичном обществе не было абстрактного «брака» — было множество самых разных конкретных форм брака, сильно различавшихся между собой (брак умыканием, брак по сговору и т.д. и т.п.).

Зачем это писалось

Какую идеологическую цель преследовала Латынина, когда это всё сочиняла (а её функция пропагандистки сомнению не подлежит – едва ли ей интересны сексуальные обычаи давно минувших дней)? Во-первых, разумеется, подчеркнуть превосходство «цивилизованного мира» aka «белых европейцев» aka Западной Европы и Америки. Поскольку обоснование через расу сейчас признаны нерукопожатными, приходится изворачиваться и идти окольной тропой – мол, «европейцы» (в сущности – условные «германо-романцы», поскольку даже ряд европейских регионов в статье не затрагивается) выработали особую моногамную культуру, для которой характерно уважение к женщинам. И если грязный не-европейский самец женщину грубо избивает и насилует, то благородный европейский самец перед женщиной изысканно преклоняется.

Но это лишь наружный слой. Важнее другое – утвердить биологизаторский взгляд на человека как на в сущности животное, «машинку по производству ДНК», основными стремлениями которого являются желания воспроизводиться и доминировать над другими животными. Человек в этой картине мира мыслится как целиком подчиненный своей «животной природе», изменить которую социальными средствами невозможно. Второе, не менее важное – утвердить представление о правах и свободах как о, в конечном итоге, дорогом товаре (так, по Латыниной женские права в Европе – результат, в сущности, дороговизны женщин), и тем продолжить римскую, потом европейскую традицию свободы как достояния «солидных господ», реализуемого на фоне зависимости и рабства всех прочих, через него и благодаря ему.

Интересно также зафиксировать следующий момент:

Что тут сказать? Дорогие женщины! Будьте личностями. Пользуйтесь фантастическими возможностями и фантастическим равенством, которое не имеет аналогов почти ни в одной культуре мира и которое предоставлено нам, женщинам, развитием науки и техники на Западе. Зачинателями этого развития были белые привилегированные самцы. Участвуйте в этом развитии. Умножайте его. Не дайте себя использовать новым левым.

Либералы, когда критикуют коммунистов за утопизм, лукавят. Если утопия коммунистов обращена в будущее, то либералы – пусть и не все говорят об этом прямо – стремятся обосновать идеальность или, во всяком случае, оптимальность того миропорядка, который существует сейчас. То есть утопия либералов обращена если не в прошлое, как у Латыниной с её призывами возродить имущественный ценз, то, во всяком случае, в «вечно продленное настоящее», которое нужно защитить от опасных смутьянов.

Заключение. Анализ решения пропагандистской задачи

Вернёмся к началу опуса Юлии Леонидовны, где содержится, наверно, единственное истинное высказывание — что организаторки «женских маршей» против Трампа Линда Сарсур и Тамика Мэллори — сторонница фашистской партии ХАМАС и лютая антисемитка (вместе с Кармен Перес и рядом других гг. старавшихся исключить из марша евреек, т. е. делающие то самое, что вроде бы осуждаемые ими белые расисты).

Рассказ начинается с них совсем не только ради подтекста «все феминистски такие» или «Трамп правильный деятель» (это она аргументирует много где, но иначе). Всё же «такие» далеко не все западные феминистки, а тем более из исламских стран, сполна испытавшие опасность данной религии, для женщин в первую очередь (сравнительно с всеми религиями они максимальны именно для ислама и индуизма, т. к. там самые живые верования, и в отличие от христиан с иудеями не было своего Просвещения, чтоб гадину раздавили). Да и для американок политика Трампа опасна не менее, чем для тамошних науки и социалки (всё это тем более верно для стран третьего мира — ввиду появления бразильских и иных подражателей в первом и во втором).

Карикатура, появившаяся в самой эмансипированной арабской стране - Тунисе в ответ на подъём исламизма

Карикатура, появившаяся в самой эмансипированной арабской стране — Тунисе в ответ на подъём исламизма

Так вот поддержка левыми и «коммунистами» Запада всех форм исламизма — от притворяющейся «светским» ФАТХ или «марксистским» НФОП/ДФОП до откровенных фашистов ХАМАСа и Хизбаллы, максимально реакционных по всем аспектам, важным для декларируемой ими идеологии, — это такое предательство18 своих идей ради «антиимпериалистического» флёра, которое просто подарок для их противников. Из-за него возникает странная ситуация, когда женщины Туниса и других стран Магриба, вроде освободившиеся от ограничений, связанных с исламом, вновь закабаляются в рамках религиозного возрождения, распространяющихся от родственников, живущих в Европе — и поддержанных в этом местными «левыми19». И опытному пропагандисту, вроде Латыниной, грех его пропустить для дискредитации левых и «красных»: здесь единственный «пятачок», где она может сделает это без вранья.

Почему, в свою очередь, левым и красным не надо делать этих глупостей: в западных странах надо защищать мусульман как людей от дискриминации, исламофобии и т. д. специфического отношения белых, но атаковать их религию. Как Как хорошо сказал Али Ривзи, автор книги «The atheist muslim», «левые лгут — или ошибаются — насчёт ислама, правые — насчёт мусульман», и, если вторым это естественно, то первым пора исправиться. И вообще, обществу нужна критика ислама без демонизации мусульман.

Как всякая религия, ислам источник социального зла, в т.ч. потому, что даёт правдоподобные аргументы Латыниным. Надо видеть, что исламизм — это реакция, ХАМАС и Хизбалла — фашистские партии, не вестись на демагогию «антиимпериалистической борьбы», а тем более «религии угнетённых» (её культивирование гарантированное губит самые прогресси вные преобразования). Делая это, левые с красными предают товарищей: феминисток, атеистов и левых в арабских странах, в мусульманских общинах в Европе, и показыват что белый расизм и сексизм ими не изжиты, просто по-другому проявлены.

Примечания

1больше с устоями «золотого века» либерализма (или «Европы», или «западной цивилизации», зови как хочешь, но также и друг с другом.

2С т.з. исходного «либерализма-1» этот «либерализм-2» неотличим от «красной опасности», почему его адепты честят Обаму и Клинтон «социалистами». После его укоренения в Америке времён Рузвельта (т. н. «розовое десятилетие», со значительной долей левых в культурном пространстве, местами и гегемонии) они начали неслабую свару за первородство, обвиняя либералов в нынешнем понимании в «краже знамени». См. Р.Ротунда. Либерализм как слово и символ: борьба за либеральный бренд в США. М.: Социум, 2012. 212 с.

Исходный либерализм-1 возродился с приставкой «нео-», сильно увеличив людоедский оскал. И сейчас все друзья свободы и прав человека вынуждены выбирать — 1 или 2? Первый, оптимистический исход этого выбора озвучил Алексей Цветков:

«Если (по [Милтону] Фридману), либерал это тот, кто прежде всего* опасается (избегает, противодействует) концентрации власти, то, рискну сказать, что социалист это тот, кто прежде всего* опасается (избегает, противодействует) концентрации капитала. Таким образом, либерал превращается в социалиста простым признанием капитала важнейшей формой власти. *А потом уже и многое другое само собой».

Второй, скорее безрадостный, один из авторов:

«Но ведь либерал признаёт право собственности одним из прав человека, наравне с прочими, и свободу предпринимательства — важной свободой в ряду прочих свобод (часть общей свободы). Т.е. это для него вещи хорошие и правильные (средства достичь «максимума счастья для максимума людей», по Бентаму). Почему следствия этих двух вещей — концентрация капитала — для него не может быть чем-то плохим (угрозой свободе), сколько бы тт. марксисты не указывали на его естественность и неотвратимость. Социальная психология не позволит: начинать надо не со «свободы», а с «равенства»».

3С ними в СССР боролись тогда, когда на Западе они были нормой, не только на работе, но и в школах, элитных в т.ч., и среди «левых» героев 1968-го года, см. «Леонид Слуцкий и его защитники».

4»Но главная ярость рабочих была направлена на дома терпимости; в одну ночь было разрушено 11 домов терпимости. Почему же рабочие кинулись разрушать дома терпимости? Какую связь имело это раз рушение с забастовкой и рабочими волнениями? Причем тут дома терпимости? Дело в том, что, когда рабочие заявляли о невозможности для их жен и дочерей существовать на тот заработок, который они получают, начальство цинично отвечало, что они могут найти дополнительный заработок в домах терпимости. Таким образом, проституция открыто указывалась как единственный путь, которым женщина, вынужденная жить своим трудом, может пополнить свой ничтожный заработок! Кто после этого станет винить продающую себя из нужды женщину за то, что она предпочитает этот единственный вполне доступный ей заработок полуголодному нищенскому существованию, а иногда — голодной смерти. Ведь заработок этот куда как не сладок.

А надо послушать только, как презрительно говорят сытые буржуа и их жены о развращенности фабричных женщин и девушек, с какой лицемерной гадливостью произносят эти дамы, никогда не видавшие нужды, слово «проститутка». Буржуазные профессора не стыдятся печатно заявлять, что проститутки — не рабыни, что они сами добровольно выбрали эту дорогу! Это то же отвратительное лицемерие, которое утверждает, что ничто не мешает рабочему уйти с фабрики, на которой нельзя продохнуть от пыли, ядовитых испарений, жары и т. п. Он «добровольно» остается работать на ней, «добровольно» работает по 16—18 часов». Надежда Крупская. Женщина-работница. 1899 год.

Придя к власти, большевики реализовали обе идеи буржуазных феминисток: запрет проституции, с уголовным преследованием сутенёров, организаторов домов свиданий и пр. инфраструктуры, включая клиентов, жестоко обращавшихся с ними (для многих из них в 1920-х это было развлечением, а то и принципом, см. «Сталин и женщины», с.51-58), лечение и перевоспитание проституток. И добавляли своё, самое главное: исключили обычную при капитализме ситуацию, до революции и сейчас, когда на женское тело рынок устанавливает большую цену, чем на руки работницы. См. Р.Статс, op.cit., c.47-48, 125-127.

Неслучайно за 30 лет рынка число проституток быстро растёт (с 267-400 тысяч человек в начале 2000-х до 1,5 миллионов к 2017 г.), по мере того, как женская зарплата всё больше и больше отстаёт от мужской. После 1930 г. в СССР проституция не могла быть индустрией, была лишь индивидуальным выбором, возможным у тех, кто не был советизирован в культурном плане, жил своей норкой и своим интересом независимо от строительства коммунизма. Таких, увы, было достаточно много, см. Д.Н.Верхотуров, op.cit., c.181-182 (хотя всё же десятки и сотни, не сотни тысяч, как ныне у нас и в Европах) — и становилось больше по мере ослабления советских идеалов в 1970-80е.

5См. три истории, показывающие разницу:

«Феминистки так и не смогли организовать значительное движение за трезвый образ жизни. Можно предположить, что если бы царь не подписал в 1914 г. антиалкогольный указ, то дело в свои руки взяли бы сами работницы. Этому есть доказательства1….В день получки, 5 июля 1914 г., около 50 петроградских работниц устроили погром в трактире — разлили по полу пиво, разбили бутылки из-под водки, выгнали своих не сопротивлявшихся мужей (Женский вестник. 1914. Авг. 1. С. 22).»

«[Ариадна] «Тыркова с некоторой иронией повествует о том, как вести о давно ожидавшейся победе феминисток были восприняты женщинами на улице. После того, как князь Львов объявило решении правительства одна из феминисток в порыве энтузиазма подошла к толпе женщин, стоявших в очереди в булочную. «Поздравляю вас, гражданки, — провозгласила она. — Мы, русские женщины, получаем права». Женщины, уставшие от стояния в очереди, смотрели на даму с безразличием и непониманием. Затем стоявший рядом солдат ухмыльнулся и спросил: «Это значит, я теперь что, свою бабу и ударить не смей?». После этого очередь оживилась. «Нет, голубчик, — закричали они, — довольно. Небось, сунься-ка. Дадим мы себя теперь бить. Как бы не так. Теперь правов таких нет». Ричард Стайтс, op.cit.

6См. итоговую оценку Р.Стайтса для СССР 1970-х гг. : «Советская модель решения женского вопроса выглядит еще более впечатляющей в сравнении с другими странами и другими эпохами . Несмотря на успехи русских феминисток, количество женщин, допущенных к получению высшего или специального образования до 1917 г. оставалось незначительным. В настоящее время во всех развитых демократиях Запада (после столетия борьбы феминисток за права женщин) сохраняются огромное неравенство и мужская монополия в тех сферах человеческой деятельности, которые в Советском Союзе открыты для женщин, и вследствие этого происходят непростительные потери таланта, энергии и образования.

Некоторые могут возразить, что американские и европейские женщины удовлетворены своим высоким жизненным уровнем и совсем не стремятся оказаться в положении советских женщин, которые обязаны работать. Это могло быть справедливым несколько лет назад, но это уже совсем не так для все возрастающего количества женщин на Западе. Эта проблема слишком хорошо известна в Соединенных Штатах для того, чтобы останавливаться на ней здесь подробно.

По данным исследования Европейского экономического сообщества, три четверти женщин вообще не заняты, хотя многие из них бесплатно работают на ферме или в другом семейном бизнесе. Для оплачиваемых работниц положение 119 статьи Римского договора о равной плате за равный труд остается пустым звуком. Эвелин Сюллеро, автор отчета, убеждена, что многие европейские женщины желают «избавиться от скуки домашнего очага и достигнуть благодаря работе относительной экономической и психологической независимости» . В Советском Союзе для женщины, когда она решает проблему работать ей или нет, это означает свободу в выборе работы, на Западе этот выбор, как правило, означает свободу остаться дома.

Возникают еще два вопроса. Может ли женщина быть независимой психологически, если она не является экономически независимой? Может ли она быть действительно экономически независимой, если деньги, которые она тратит, зарабатывает кто-то другой?

«Народы, чьи женщины вынуждены выполнять более тяжелый труд, чем это принято у нас, — писал Энгельс, — часто испытывают значительно больше уважения к своим женщинам, чем мы, европейцы, к своим» . И хотя было бы глупо утверждать, что это утверждение Энгельса универсально, к российскому обществу оно применимо.

В культурах, где мужчины захватили все наиболее важные виды деятельности и имеют монополию на власть, женщины вынуждены, часто не осознавая этого, определять себя, ориентируясь на представления другого — деятеля, производителя, кормильца, другими словами, мужчины. Женщины, которые в таких обществах выполняют высококвалифицированную работу, под давлением существующей в них системы ценностей ощущают себя аномалией. Только в обществах, где женский труд и женские достижения являются общепринятой нормой, женщина обладает тем непринужденным чувством собственного достоинства, которое веками считалось прерогативой мужчины. Американские и английские жены, также как и большинство европейских замужних женщин, представляются как миссис такая-то или жена доктора такого-то. Подтекст здесь таков: вы должны знать моего мужа, он тот-то; а я всего лишь его жена. Русские замужние женщины редко представляют себя, ссылаясь на своих мужей.

Советская женщина имеет своих собственных друзей, как женского, так и мужского пола, свой круг общения, в который муж не обязательно входит, не потому что он «выше» этого, а потому, что он имеет свой собственный. В основе всего этого лежит то обстоятельство, что жена в большинстве случаев имеет свою собственную работу и свою идентичность.

…Конечно, в советском обществе существуют мужчины, которые открыто демонстрируют свое грубое и пренебрежительное отношение к женщине, так же как и те, которые скрывают его под маской показного уважения. Но в сравнении с другими обществами их удивительно мало. Недавно снятый фильм о Гражданской войне под названием «Белое солнце пустыни» (1972) представляет героя-большевика, который, будучи назначен опекать гарем из десяти жен местного бая, сразу же помещает их в «Первое общежитие освобожденных женщин Востока», над входом которого висит плакат «Женщина тоже человек» . Нетрудно представить, какой фильм сняли бы на этом сюжете западные кинематографисты, ориентирующиеся на вкусы своей зрительской аудитории [курсив наш — В.К., Г.Л.]. Без сомнения, этот фильм благоговейно воспроизводит официальный имидж большевика, но он также отражает широко распространенное отношение советских мужчин, унаследованное от русской интеллигенции и тиражированное средствами массовой информации.

Уважение к личности женщины, возможно, частично объясняется сохраняющейся памятью о той роли, которую женщины играли в революции и двух великих войнах. Но это уважение не сохранилось бы надолго (как показал западный опыт отношения к женской службе во время войны и после нее), если бы женщины не стали играть существенную роль в национальной экономике и управлении. Галантность американского или английского генерала по отношению к женщине заметно отличается от того сдержанного уважения, которое генерал Красной Армии проявляет по отношению к острой на язык сотруднице высокой квалификации.

…В советском браке личные и имущественные права женщины сохранились без изменений. Раздельное проживание не поощряется, но и не запрещается, и некоторые пары, следуя старой традиции, полагают, что жить отдельно и встречаться только во время праздников и отпусков более романтично и соответствует их интересам. Советский брак разнообразен, так же как и всюду и было бы глупо рассуждать о специфичности советского семейного образа жизни или о взглядах на брак типичной советской женщины. И еще одна короткая иллюстрация, подводящая итог многому из того, что я слышал на этот предмет. Молодая женщина объясняет читателям, что и она, и муж имеют одинаковое образование и одинаковую заработную плату, хотя она много читает, а ее муж проводит свое время на футболе и хоккее. «Почему, — спрашивает она, — он должен заслуживать больше уважения, чем я?» .

7Независимо от мотивов (иногда представлявшихся «марксистскими» и «социалистическими»), она обслуживала уничтожение стран социализма в «холодной войне», а с ними и достижений в женской эмансипации. Т.е. буржуазные феминистки предавали идею, которой вроде бы служат, ради личного и группового успеха в капиталистическом обществе, построенном на неравенстве и эксплуатации, в т.ч. женщин с мужчинами. С одной стороны, это самопредательство имеет свою историю: либеральные феминистки России поддерживали империалистическую войну даже тогда, когда она стала ненавистна народу и губительна для страны, вместе с мужчинами своего класса и своей партийной позиции. С другой, оно продолжается и сегодня: украинские либеральные феминистки, вместе с российскими коллегами и в целом либеральной общественностью в 2014 г. поддержали фашистский переворот в Киеве и его дальнейшие мероприятия, в т.ч. безусловно гибельные для женщин — колониальную войну на Донбассе (приветствуя участие в ней женщин как «равенство» вместо антивоенных действий), рост национализма, с его восприятием женщин как «инкубатор солдат» (п.25), людоедские «реформы», включая недавний вариант Трудового кодекса, массовую бедность, делающую Украину мировым центром суррогатного материнства и пр.

Это рождает всю гамму негативных эмоций: так, интерес одного из авторов к истории женской эмансипации рождён острым неприятием их писаний (второго — невежеством Латыниной в средюневековой истории, смешны и глупым одновременно).

9Да и в целом в социалистических странах аборты разрешили на 10-15 лет раньше, чем в сравнимых по развитости капиталистических (в лидирующем по правам женщин Тунисе — раньше, чем во многих странах Европы), см. Abortion law.

10См. показательное обсуждение этой темы с современными феминистками, склонными не понимать вынужденности данного шага, и старания власти смягчить последствия.

12 «О задачах коммунистических партий в работе среди женщин» (1937 г.). В: Коминтерн и международное женское движение. Документы и материалы// Вопросы истории КПСС. 1976. 12. С.118.

13Что независимо подтверждает несравнимо большую прогрессивность советского общества (и других соцстран) по всем вопросам, по которым их антагонисты пытались продвинуться — научное просвещение, освобождение от религии, права женщин, равноправие наций, свобода от унизительной бедности, возможность реализации в любимом деле. Почему «наши» авторы сочувствовали этим последним несмотря на противостояние «холодной войны». И наоборот, рыночные реформы вызвали архаизацию и деградацию по всем 7 основным аспектам прогресса, что в РФ (см. «Духовный источник черносотенной тенденции в РФ.», «Хроники архаизации»), что в других постсоветских странах.

14В 1912 г. по инициативе Взаимноблаготворительного общества в Российской империи был принят закон о равенстве женщин и мужчин в наследовании городского движимого и недвижимого имущества. Но в провинции, на селе всё осталось по-прежнему. Р.Стайтс, op.cit.

15Латынина некорректно смешивает многоженство со статусом гаремных наложниц – это разные вещи.

16Ю.Л. умалчивает, что она связана не с моногамией: воспевает любовь не к своей жене, и связана совсем не семьёй и браком, а с вассалитетом. Вследствие майората при дворе синьора было много молодых неженатых мужчин — состоявших при нём рыцарей, и эта поэзия — своего рода сублимация полового чувства, почти не имевшего шансов законной реализации, т. к. направлено на более знатных особ. И сюжетное наполнение куртуазных поэм взято из кельтской мифологии, где никакой моногамии не было, т. е. не имело отношения к реальности вокруг них.

18Или же глупость, которая хуже измены. Левых исламофилов, увы, не смутили ни поддержка ХАМАС с Хизбаллой свержения прогрессивного режима Каддафи, ни участие боевиков ХАМАС в подавлении левых и прогрессистов в Порт-Саиде и Суэце во время т. н. «арабской весны» — благодаря чему плоды последней достались (в отличие от Туниса) сперва исламистам, потом военным… и всё возвратилось на круги своя. Впрочем, они и катарское радио «Аль-Джазира» — один из важнейших рупоров «политического ислама», наряду с саудовскими организациями (а Катар — столь же важный спонсор этой реакции, как Саудовская Аравия), — считали «левым»; и даже сейчас считают, после «арабской весны».

Об авторе wolf_kitses